Ярче

      Девчонки, девчонки, девчонки.       Эта чертова сцена моя.       Музыка гремела вокруг, ритм-гитара пульсировала в костях, неон и блестки окрашивали мое тело в сексуальный и властный цвет.       Девчонки, девчонки, девчонки.       Длинные ножки и бордовые губки.       Они смотрели на меня, глаза блестели в темноте от вожделения. Они мои.       Девчонки, девчонки, девчонки.       Танцуют на бульваре Сансет Стрип.       Моё тело извивалось, звук и ярость, рокот тяжелого металла, неисполненное желание. Я была их Богиней и Госпожой, их Далилой и Суккубом, а они были моими.       Девчонки, девчонки, девчонки.       Алые губи, алые ногти.       Я творила магию с шестом, обвивала его ногами в сеточку, скользила на каблуках, на которых большинство женщин не могли стоять, и когда я буравила взглядом толпу, я знала, что их дыхание перехватывает, а сердца сбиваются. «Трахни меня» взгляд, которым я одаривала их, говорил больше, чем миллионы написанных слов.       Они мои.       Деньги дождем сыпались на сцену. Свидетельство моей славы.       И я наслаждалась этим. Упивалась. И купалась.       Я закончила сет обнаженной. Их крики были оглушительными.       Они мои.       Уходя, я слышала, как диджей заверяет толпу: «Не волнуйтесь, мальчики, Ядовитый Плющ скоро вернется!»       За кулисами следующая девчонка, она бледная и на взводе, напуганная идти после меня. Я ободряюще улыбнулась и стиснула ей плечо, но была слишком возбуждена, от моего прикосновения по ней мгновенно разлилось струйками желание. Я оставила ее с приоткрытыми губами и раскрасневшейся кожей, ее нервозность забыта в потоке сексуальной энергии.       Я как раз сидела за туалетным столиком, когда Оззи просунул свое маленькое круглое личико сквозь занавеску.       — Пэм! — шикнул он, и я обернулась. Мои глаза кислотно-зеленые, едва как у человека, когда я хочу есть. Мне не нравится этот маленький приземистый тролль, но пока я зарабатывала деньги, а только моего дохода хватало покрыть все расходы «Айсберг Лаундж», он со мной считался.       Я повернулась назад к зеркалу, окинув критическим взглядом свою безупречность.       — В чем дело, Оззи? Я закончила на сегодня.       — Как насчет частного танца? — спросил он с отчетливой нуждой в голосе.       — Не горю желанием, а что? — Большинство людей не могли позволить себе танцы на коленях по моей цене — только очень большие шишки. Однажды на мальчишнике я танцевала для Томаса Уэйна, Роланда Даггетта и полковника Эштона Вриланда и за два часа заработала денег больше, чем обычная танцовщица зарабатывает за всю свою жизнь.       — Слушай, Пэм, — заскулил он, а меня уже тошнило. Освальд ненавидел меня, потому что я обладала силой, которой у него никогда не будет, но также вожделел меня так сильно, что можно было практически услышать, как зудит у него в штанах. — В клубе сегодня курсанты, они видели твой номер и теперь хотят заказать приватный танец для одного из своих. Я в долгу не останусь, если согласишься.       Я повернулась и взглянула на него, пытаясь прочесть.       — С чего тебе сдался какой-то курсант? — К нам они не часто захаживали — едва достигшие совершеннолетия бритоголовые мальчишки в формах не размеру. Должно быть, они из военной академии, что неподалеку от Готэма. Я не притворялась, что знаю много, и, честно говоря, мне было как-то все равно.       Он почесал свой до безобразия длинный нос, один из его жестов показать, что он волновался.       — Это девка. Их теперь тоже пускают.       А вот это уже любопытно. Посетительницы здесь редкость. Я обернулась и смерила его взглядом.       — Её фамилия Кейн. Ну знаешь, из этих готэмских Кейнов?       Так и есть, я знала. «Старые деньги». Большой куш. Знакомы с Уэйнами. Так дело не в деньгах. Речь шла о том, чтобы заручиться благосклонностью влиятельной фамилии — Освальд Кобблпот был ни кем иным, как человеком, знающим потоки политической и социальной власти.       Я повернулась к зеркалу, добавила блесток на веки и сказала:       — Я согласна, но при одном условии.       Он заметно расслабился.       — Говори, — сказал он, внезапно и на удивление великодушно.       — Моя плата за сегодня. Раздели ее поровну между девочками. У них сегодня бонус. — Он побледнел от одной только мысли о внушительной пачке денег и натянуто кивнул. Я же очаровательно улыбнулась и поднялась. Освальд и в лучшие дни считался невысоким мужчиной, а я же даже в шлепанцах была почти шесть футов, однако на этих шпильках я возвышалась над ним, как великанша. — Приятно иметь с тобой дело, Оззи.       Я довольно-таки быстро отыскала небольшую группу солдатов — полдюжины юношей с едва ли не блестящими от армейских причесок скальпами заняли столик в глубине зала. Они шумели, смеялись и пили, и обладали той наглой самоуверенностью, которая присуща только либо самым богатым, либо льготникам, а учитывая какие кадры поступают в военную академию, то, скорее всего, это отпрыски богатых дворян, современного эквивалента аристократии. Пробираясь к ним сквозь толпу, чего я только не услышала в этом потоке из свиста и бранных выкриков, начиная от предложения быстро перепихнуться до руки и сердца.       Как правильно я не питаюсь посетителями. Не гадь, где живешь. К тому же у меня есть пунктик не пить кровь у одного и того же дважды. Иначе заработаешь подхалима, от которого так просто не отделаться. Я проигнорировала всех. Завсегдатаи знают лучше, чем лапать без спроса. Оззи может и не без греха, но знает, как оберегать свою кормушку — бдительные вышибалы здесь на каждом углу. Я подошла к столику и увидела эту Кейн, симпатичную девушку с короткими рыжими волосами. Она вела себя тише, чем парни, однако румянец на ее щеках говорил о том, что она выпила хотя бы немного шампанского.       Я не проронила ни слова. Поступки говорят громче, чем слова. Я села к ним за столик, картинно закинула ногу на ногу, подхватила их бутылку шампанского, а после с преувеличенной чувственностью обхватила губами горлышко и сделала глоток.       Не то чтобы сделала — я не пью алкоголь — по большому счету просто смочила губы, но это возымело свой эффект.       Галдеж утих, а мальчики ошарашено уставились на меня. Если бы не общий гам в зале, то можно было бы услышать, как где-то мирно пролетела муха.       — Итак, для кого заказан приватный танец? — промурлыкала я и на долю секунды готова была поклясться, что мальчики порвут друг друга на части, как вдруг они взревели едва ли не в один голос:       — Кейн, на выход, сучка!       Девушка густо покраснела, ее бледная кожа стала ярко-красной. Я поднялась и протянула ей руку.       — Пойдем, малышка. До скорого, мальчики, — пропела я напоследок под оглушительный рев и, ведя ее через оживленную толпу, я притягивала к себе всевозможные взгляды, оставив девушку в отголосках сексуальной энергии.       Кабинка для привата была небольшой и звукоизолированной, в ней сочетались насыщенный малиновый цвет и натуральное дерево. У Освальда были свои недостатки, но он потратил немало денег, чтобы здесь не воняло дешевкой. По мне, так здесь пахло дешевыми духами, пролитой выпивкой и спермой — похоже, кое-кому перепал здесь не только танец.       — Правила знаешь? — спросила я, когда зазвучали первые аккорды из «По ком звонит колокол» от Металлики. Я всегда танцую под рок или металл.       Она кивнула, её голос слегка хриплый, когда проговорила:       — Прикасаться можно только тебе.       Я начала покачиваться, а эти глаза, такие же большие, как блюдца, смерили меня взглядом снизу-вверх, когда черное кружево, в которое я была облачена, начало покачиваться вместе со мной. — Как тебя зовут?       — Кейт! — пропищала она. — Кейт Кейн…

***

      В Готэме грязный дождь. Традиционно он должен быть очищающим, смывать прочь грязь и пыль, но в Готэме, он маслянистый и даже склизкий, от чего становится еще хуже. К тому времени, как я добираюсь до маленькой кофейни, дождь усиливается, становясь не просто изморосью, и несколько долгих мгновений я стою на углу улицы, кутаясь в свою мокрую, потрепанную толстовку, с запахом клуба Селины в носу и танцующими в голове воспоминаниями о Кейт. Люди под зонтами проходят мимо, торопясь кто куда, а рядом под козырьком притаилась девушка в длинном плаще, окинув меня неприветливым взглядом — очередная шлюха, которая не рада тому, что кто-то зашел на ее территорию, но и не рвется стоять под дождем.       На другой стороне оживленной улицы небольшая кофейня — островок теплого, манящего света, ее окна запотевшие от жары внутри, в них видны туманные, неясные очертания людей, движущихся, как призраки, исполняющие пляску без слов.       Среди них Харли.       По всем правилам, я должна круто развернуться, заблокировать ее номер и раствориться в тени, без права на новую встречу. Каждый раз, когда она рядом, я разрушаю ее чуточку больше. Вот почему мне так хорошо запомнилась Кейт. Вина и стыд не проходят так легко, как считает Селина.       Я провела в самоизгнании вот уже три десятка. Любопытно, сколько еще я так протяну? Сколько еще буду одинокой? Неужели мои недавние убийства стали сигналом к чему-то? Моим толчком пробудиться?       После клуба Селины я слегка проголодалась, но пока что не представляю угрозы ни для кого-то, даже того, кого хочу испить так же сильно, как Харли. Вот уже в сотый раз я проверяю телефон и последнее от нее сообщение:       «Привет, маякни, как придешь. Я закажу столик, пока хипстеров не так много.»       Дождь холодный; я чувствую, как капли воды стекают вниз по шее, но мне плевать. Я не дрожу. Знаю, что это неприятно, но я не испытываю дискомфорта, чего не скажешь о большинстве людей. Я могла бы простоять так ночь напролет.       Но не буду. Как и не буду уходить. Похоже я знала, что так и будет, когда приду. Я нуждаюсь в этом так, как люди нуждаются в воздухе.       Так что глубоко вздохнув, я пересекаю улицу и толкаю входную дверь.       Весело, как полагают владельцы, звенят колокольчики, но для меня звон звучит глухо и безжизненно. Зеваки волнами поднимают головы от ноутбуков или книг, открываясь от своих разговоров, когда я вхожу, чтобы взглянуть на бледную девушку в мокрой мешковатой одежде с намеком на рыжие волосы под капюшоном, быстро теряют интерес и возвращаются к своим делам.       Впрочем, Харли тут же меня замечает. Она сидит за небольшим столиком на двоих, перед ней большой бумажный стакан, а рядом — недоеденное пирожное в обертке. Она бледна, ее светло-грязные волосы собраны в свободный пучок, закрепленный розовой заколкой, а их концы окрашены как в бледно-голубой, так и в блекло-розовый цвета. На ней мешковатый свитер с высоким воротником и штаны со Спанч бобом, заправленные в высокие сапоги. На спинке стула висит сложенное пальто. Она машет мне рукой, на ее лице появляется широкая, белозубая улыбка, и я невольно улыбаюсь в ответ, слегка помахиваю ей рукой и указываю на очередь за кофе.       В ней я снимаю капюшон, ерошу волосы и мигом ощущаю на себе внимание. Как бы жалко я не выглядела, мои огненно-рыжие волосы вызывают любопытство. Заметив их, люди склонны переводить взгляд на мое лицо, а я не хочу, чтобы на меня глазели. Очередь движется медленно, но когда бариста наконец принимает заказ, я беру самый обычный, что есть в меню, кофе. Как-то плевать с чем он будет, я все равно не буду его пить, но со стаканом в руках хоть создам видимость.       Я забираю кофе и, признаться, наслаждаюсь восхитительным теплом, исходящим от стакана и согревающим мои озябшие руки. Осторожно я подхожу с ним к столику Харли.       — Привет, ты пришла! — буквально пропела она, когда я сажусь напротив, осторожно поставив перед собой напиток.       — Говоришь так, словно у меня бы не получилось. — Я улыбаюсь ей, мои улыбки всегда с сомкнутыми губами и выглядят относительно холодно по сравнению с ее большими, яркими и белозубыми улыбками. Мои зубы слишком острые, чтобы их показывать, хотя не намного длиннее, когда выдвинуты, но все равно бросаются в глаза.       — Эй, сделай мне поблажку. Меня и так часто бортовали. — Она откусывает от пирожного. Я чувствую запах малины или, по крайней мере, ее химический аналог и искусственно переслащенный аромат кукурузного сиропа. Я часто задумываюсь о том, каково было бы на вкус то, что я ела несколько сотен лет назад. Понравилось бы оно мне сейчас?       — Что же, обещаю, что не буду преследовать, — говорю я в качестве извинения и делаю вид, что пью кофе. Его запах немного напрягает.       — Ты не проголодалась? — спрашивает она с набитым ртом, и я слегка мотаю головой.       — О, нет, я уже поела. — Я еще не охотилась, но знаю, что, пожалуй, стоит. После секс-клуба Селины у меня уже засосало под ложечкой. Наверное ощущение можно сравнить, как если бы человек зашел в булочную и учуял запах свежеиспеченного хлеба.       Харли — болтушка. Это я поняла, исходя из ее манеры переписываться: сплошные, следующие друг за другом простыни текста, требующие лишь едва заметного ответа, чтобы продолжить общение, но я вежливо слушаю и время от времени агакаю или задаю какой-то быстрый вопрос, чтобы прояснить тот или иной момент.       Широта ее познаний в области поп-культуры очень велика, и я понимаю, насколько я не в теме, когда не понимаю шуток или цитат с отсылками, которые она отпускает, не задумываясь, — многие из них я пропускаю мимо ушей, чтобы не показаться совсем уж странной. Она говорит об интернет-мемах так, как профессора литературы могли бы говорить о Шекспире, и постоянно ссылается на приложения социальных сетей, полагая, что я хоть что-то понимаю в том, о чем она говорит. Только в середине разговора до меня невольно доходит, что такое «ТикТок» — несколько долгих минут я думала, она говорит о часах, что как нельзя сбивало с толку.       Я наслаждаюсь каждой секундой.       Харли живая. Не знаю, как описать лучше. Она живая настолько, насколько я не чувствовала себя вот уже многие годы. Мне так понравился наш разговор, что я расслабилась в общественном месте, скрестила ноги и праздно проигрывала с волосами, увлеченная ею речью. Она занимательна, широко размахивает руками, и я заворожена — она как будто дирижирует оркестром под саундтрек к истории, которую рассказывает о других девушках из курса криминальной психологии в Готэмском университете.       Она хочет когда-нибудь стать психотерапевтом, а работа сексуальной официантки — это способ оплатить учебу. У меня складывается впечатление, что она и ее парень Джей испытывают финансовые трудности и что Джей — из тех ничтожеств, которые прозябают в криминальной среде города, торгуя мелкими наркотиками, работая в качестве «барыги» и ожидая крупного куша. Он похож на человека, который постоянно вынашивает какую-то схему, которая сделает его богатым, но так и останется на бумаге.       Он мне уже не нравится. Хочется предупредить Харли, но мы не так давно знаем друг друга, чтобы оклеветать человека, которого она считает любовью всей своей жизни, так что я держу рот на замке и любыми способами стараюсь не поднимать касающиеся его темы. Разумеется, в конце концов она задает ужасный вопрос:       — Так ты встречаешься с кем-то? У тебя есть парень? — и смотрит с любопытством, пока я, колеблясь отвечать правдиво или нет, наконец не произношу:       — Нет, нету. Моя последняя… девушка… — Вот кем была Кейт? Девушкой? Мне кажется, это совсем не то, кем она была, но я чувствую, что «любовница» может звучать слишком напыщенно для Харли, а «секс-рабыня» чересчур привнесет в уравнение BDSM-элемент — хотя, честно говоря, без него не обошлось, — поэтому я останавливаюсь на «девушке». — Просто все закончилось не очень хорошо.       Харли понадобилась секунда, чтобы переварить услышанное.       — Ой, ого, я почему-то даже представить не могла, что ты лесбиянка.       Я кокетливо ей улыбаюсь.       — Это не так. Подобные ярлыки… не совсем ко мне применимы. У меня просто давно не было… что парня, что девушки.       — А, я поняла. Ты типа би или пан, или как там. Да все норм. Не парься, мне как-то все равно. Вообще, я расцениваю себя, как натуралка, но как-то целовалась с девушками на всяких там вечеринках.       Ложь. Я чувствую, как в ней разгорается желание, как ее тянет ко мне. И знаю, что она уже об этом думала. Если бы хотела, я бы подпитала эту маленькую искру, и она бы целый час выбирала именные кухонные полотенца для «нее и нее», но будь что будет. Правда почему я не хожу на свидания в том, что это попросту невозможно. Я проклята разрушать любого, кем по-настоящему дорожу, а эта причудливая, глупая и живая девчонка мне уже не безразлична.       До конца вечера она заставила меня скачать на телефон несколько соцсетей и помогла в них зарегистрироваться, чтобы я могла «фоловить» её, и, честно говоря, тогда я чувствовала себя, как какая-то древняя бабушка, которой нетерпеливый внук пытается объяснить, что такое фейсбук, но я потакала.       — Ладно, — наконец произносит она, поднявшись и схватив свои многочисленные пожитки. — Мне пора домой. Завтра приедет Джей, так что нужно поубираться, иначе будет долго возмущаться.       Я поднимаюсь следом, может даже слегка неуклюже, потому что не знаю толком каковы сейчас правила приличия, а когда она наконец, поворачивается, уже наглухо застегнутая, то разводит руки во всем известном жесте, чтобы обняться. Я колеблюсь.       — О, не любишь обниматься? Так вот а я люблю, так что привыкай. Иди сюда, — и она заключает меня в объятия.       Всего лишь на мгновение я позволяю ей обнять себя и тону в ее тепле, ее запахе и ощущению вокруг себя ее рук. Я прижимаюсь к ней ближе и слышу как быстро бьется ее сердце. Мне нужна вся выдержка, чтобы не повернуть голову и поцеловать ее в шею чуть выше пульсирующей венки. Мои клыки уже тут как тут — во рту тупая, сладкая боль.       Нет. О, нет.       Я отталкиваю ее прочь, немного резче, чем хотелось бы, и вижу на ее лице удивление и, возможно, даже обиду, но я быстро улыбаюсь, чтобы сгладить оплошность.       — Эй, прости, до меня только что дошло насколько я сейчас холодная и как сильно ты замерла. Так что, как придешь домой, прими горячую ванну, Харли. Ладно?       Она окидывает меня взглядом. Знает, что это уловка, и внезапно я понимаю, что за щебечущим, кипучим нравом скрывается прозорливость. Она слегка кивает и говорит:       — Точно, ты сейчас сама как цуцик. Поверить не могу, что ты позволила мне так заболтать себя. Ладно, да, иди домой и переоденься во что-нибудь сухое. Приказ доктора!       — Ты еще не доктор, — подмечаю я, и ее лукавая ухмылка снова тут как тут.       — Ну, когда-то буду, и это станет моим первым назначением!

***

      Я не иду домой.        Я хочу есть.       Отель не пятизвездочный, но находится в деловой части города, а все мужчины в его баре — корпоративные трутни, приехавшие на работу в командировку.       Его зовут Чак, и когда я сажусь рядом, он сразу же старается не смотреть. С ним легко. Я притягиваю его к себе с помощью давно позабытого мастерства.       На нем дешевый костюм, галстук ослаблен, верхняя пуговица рубашки расстегнута, а на стойке стоит наполовину осушенный стакан с «Виски-сауэр».       Я хочу не его. Я хочу Харли.       Но я согласна. Во всяком случае, на сегодня. Его кровь такая же красная, как и чья-либо еще.       Вот, что я твержу себе.       Я смеюсь над его глупой шуткой о том, что номер его комнаты 99, но мог бы быть 69, если бы он перевернул номер. Он снял обручальное кольцо — я вижу полосу незагара на безымянном пальце.       Его телефон загорается, на экране имя «Лиза». Должно быть, его жена. Мне как-то плевать. Он мне не нужен, Лиза, ты можешь его вернуть, мне просто нужно снять напряжение.       Я вижу, как он пишет Лизе «Да, черт возьми!», но не знаю, что за вопрос. Я переплетаю наши пальцы и тяну его в его же комнату. Мои клыки уже выпущены, и я готова.       Я так давно не охотилась вот так. Не питалась так.       Я соскучилась по этому.       И когда дверь закрывается с тихим щелчком, я думаю про себя:       «Ядовитый Плющ вернулась».