Снежинки на зимнем ветру

Весна, 2003 год.

      Акане с трудом открывает глаза.       В голове сплошной туман, приходится сосредоточиться изо всех сил, чтобы разобраться в окружающих звуках и картинках. Легкий запах медицинского раствора, противное потрескивание приборов и холодное искусственное освещение явно свидетельствуют о том, что она находится в больнице.       Во рту сухо, как в пустыне. Она еле разлепляет слипшиеся губы, но сил, чтобы позвать кого-нибудь, не остается. Мысли неистово путаются, в голове творится беспорядок — вспомнить события, приведшие к больничной койке, она не может, как бы не напрягала память.       Акане слегка ерзает на кровати и с облегчением отмечает, что чувствует все конечности, хоть и двигаются руки и ноги с трудом: мышцы будто бы превратились в мягкую и неподатливую вату.       Слышится скрип открывающейся двери, шаги в ее сторону и удивленный возглас.       — Вы очнулись!       Над ее кроватью склоняется девушка в униформе с длинными, выкрашенными в блонд, волосами, которые собраны забавной бархатной резинкой. Такие Акане в последний раз видела в период своего детства.       — Воды, — выдавливает из себя Акане. Голос звучит противно и напоминает скрежет лезвия. Говорить сложно: язык еле шевелится, будто прилип к нёбу.       Медсестра воды не дает, а только промокает ее губы влажной тряпкой, качая головой.       — Без распоряжения доктора я не могу дать Вам воды.       Акане все же исхитряется высунуть язык и прикоснуться к прохладной тряпочке, чтобы хоть как-то утолить донимавшую жажду.       — Я сейчас позову доктора, — говорит медсестра и поспешно выбегает из палаты.       Лежа на спине, Акане может видеть только белый потолок с небольшими трещинами и предаваться догадкам насчет палаты, времени суток или собственного состояния. По ее ощущениям, помимо больного горла, все в порядке: она может слышать, видеть, осязать, двигаться (с трудом), мыслить. Так что, складывается все, вроде, неплохо.       Снова открывается дверь, противно скрипят чьи-то туфли по полу и вот, над ней склоняется мужчина в белом халате с поблескивающими глазами из-под очков.       — Добрый день, Акане-сан! — здоровается доктор, раздражающе пристально разглядывая ее.       «Все же день», — думает Акане. Она ограничивается легким приветственным кивком.       Медсестра помогает ей привстать и удобно устроиться на подушках, чтобы она смогла видеть доктора, а ему не приходилось вести беседу согнувшись пополам. Она пробегает взглядом по палате: небольшая, без окон, выходящих на улицу, но с прозрачной перегородкой. Сквозь нее Акане может видеть людей — персонал и посетителей больницы, которые снуют туда-сюда мимо нее.       — Вы помните, что произошло с Вами? — спрашивает доктор.       Акане качает головой. Туман из памяти не развеивается, а только плотнее сгущается, блокируя воспоминания.       — Я постараюсь Вам все объяснить. — Доктор вздыхает, будто готовясь к тяжелому рассказу, и у Акане внутри все сжимается от неясного беспокойства. — В Вашем доме случился взрыв газа. Вы пострадали больше всех и долгое время находились в коме, практически полгода.       Слова доктора эхом отзываются в голове. Полгода! Это же шесть месяцев. Количество встреч, мероприятий и отчетов на работе, которые она пропустила, складываются в ужасающую цифру. Хочется застонать от бессилия и побиться головой об один из аппаратов.       — Ваши родные практически не пострадали, — продолжает доктор. Занятая мысленным подсчетом возможных убытков, Акане пропускает его слова мимо себя. — Ваши родители полностью здоровы, но вот брат получил ожог вокруг глаза.       Слова доктора наконец достигают ее. Она с непониманием смотрит на него. Какой еще брат?       — Не волнуйтесь. С ним все в порядке, глаз не пострадал и полностью функционирует, — принимается утешать доктор, неправильно истолковав ее замешательство.       Акане сильнее хмурится.       — Брат? — хрипит она с трудом.       — Да, ваш младший брат, — кивает доктор, внимательнее вглядываясь в нее. — Вы его не помните, верно?       Но помнить некого. Акане — единственный ребенок в семье, а ее родители, упомянутые доктором ранее, мертвы. Она передергивает плечами от неприятных воспоминаний о родителях — манипулятивная мать и отец-альфонс, настраивающие дочь друг против друга.       — Акане-сан, — отвлекает ее доктор от размышлений. — Мы поговорим с Вами еще, когда вы окончательно восстановитесь. Сейчас Вам не следует думать о произошедшем, это только навредит.       С этими словами он покидает палату, а медсестра остается: проверяет показания приборов, удовлетворительно кивает им и застывает, неуверенно посматривая на Акане. Девушка топчется на месте, а потом подходит ближе и говорит тихим, заговорщическим голосом:       — Вы удивительно быстро восстановились, Акане-сан. Даже рубцов не осталось! Мы все удивлены такой скоростью регенерации, а то, что вы очнулись — чудо!       Восхищение медсестры вызывает у Акане сильный приступ тревоги, перекрывший даже ее недоумение насчет слов доктора о семье и брате. Неужели все было настолько ужасно, раз возникали сомнения насчет ее выздоровления?       — Даже директор больницы удивился. Он специально приехал, чтобы посмотреть на Вас, — тараторит девушка.       Мысль о том, что на нее, словно на зверюшку из зоопарка, приезжали смотреть непонятные люди, не сильно утешает, да и прозрачная перегородка теперь напоминает ей стекло вольера. Мрачные мысли угнетают, а болтовня медсестры раздражает Акане.       — Это запрещено, но…, — медсестра вытаскивает из кармана небольшое зеркальце, — не хотите взглянуть на себя?       Акане кивает с надеждой, что рубцов, о которых обмолвилась медсестра, действительно не осталось. Она никогда не была красавицей в классическом представлении, но лишиться даже той крупицы привлекательности, которой она обладала, сродни жестокой пощечины от судьбы.       Только вот зеркало отражает не ее, а девочку лет пятнадцати с круглым личиком, созданным для беззаботного смеха, но сейчас отягощенное грустью. Рот у девочки приоткрыт в немом изумлении, словно она увидела что-то удивительно прекрасное или невообразимо уродливое. Глаза у нее красивого светло-голубого оттенка, будто летнее небо, однако сейчас в них светится черная горечь — результат усталости и изнеможения.       — Волосы у Вас быстро отрастут, — утешает ее медсестра с улыбкой. Акане невольно поднимает взгляд на голову с небольшим светлым пушком.       Акане хмурит брови — девочка из зеркала повторяет. Акане моргает — девочка делает то же самое.       Догадка, поселившаяся в голове, до ужаса абсурдна и нелепа.       Путешествие во времени и пространстве, перемещение души, попадание в другой мир и в другое тело — Акане с этим знакома только по тем немногим фантастическим фильмам, которые смотрела. На экране все это выглядит красиво, заманчиво и правдоподобно, но ее ситуация полная нелепица.       — С Вами все хорошо? — беспокоится медсестра, наблюдая, как лицо Акане бледнеет.       Акане бессознательно кивает, лишь бы избежать других вопросов.       Медсестра убирает зеркало и оставляет ее, напоследок дав распоряжение поспать, чтобы восстановить силы. Если она и говорит, что-то еще, то Акане не слушает — в голове прокручивает сотни догадок и теорий относительно своего положения.       Оставшись в одиночестве, она напрягается и пробует вытащить руку из-под одеяла. Попытка оказывается довольно болезненной — руку будто пронзает сотня мелких иголок, однако ей все же удалось это сделать спустя время.       К руке присоединены трубки, идущие от писклявых аппаратов, но ни они интересуют Акане. Она сосредоточенно рассматривает маленькую ладошку с длинными тонкими пальцами, запястье с выступающей косточкой и синеватыми венами. Это – рука подростка, недавно вышедшего из детского периода, а не взрослой женщины, которой она является. Или уже являлась. Ее постепенно настигает осознание — она застряла в чужом теле. В теле подростка.       Акане с удивительным спокойствием принимает этот факт. Собственная отрешенность поражает ее больше, чем мысли о том, что она оказалась в чужом теле. Однако спокойствие – ложное, подобно затишью, предвестника бури.       Резкий звук, словно кто-то врезался в стену, насильно выдергивает ее из пучины мыслей.       В коридоре, напротив ее палаты, прижавшись лицами к прозрачной перегородке, стоят двое мальчишек и таращатся на нее. Их губы в унисон шевелятся, складываясь в имя: Акане.       «Младший брат», — вспоминает Акане слова доктора, глядя на одного из мальчишек. На вид ему около тринадцати, щуплый и с неровным шрамом от ожога, пересекающем правую часть его лица. Сходство между ней и ее младшим братом выискать не приходится — она будто снова смотрится в зеркало, настолько они похожи.       Он неотрывно следит за ней сквозь стекло, глотая непрошеные слезы. От его рыданий и взгляда, полного пылкой преданности и любви, ее начинает мутить. Но хуже всего ей от взглядов второго — темноволосого — мальчишки. Количество затаенной нежности и чистой любви в его глазах рвет душу на части, и Акане отворачивается от них не в силах терпеть это.       Её обуревает такая агрессия и злость, что хочется кинуться и закричать на них, чтобы прекратили так на нее смотреть. Она не их сестра! Она им никто! Видеть на их лицах любовь, предназначенную совершенно не ей, противно до тошноты.       Мальчишки скребутся в стекло, словно брошенные щенки. Они зовут ее, эхо их голосов слышно даже сквозь стенку, но, слава Ками, разобрать их скулеж Акане не может, да и не особо хочет. Она демонстративно прикрывает глаза и старается отвлечься от их образов, засевших в мыслях.       Но тут в голове что-то щелкает. Словно молния, ее прорезает узнавание. Она резко поворачивается в сторону мальчишек. Оба кажутся смутно знакомыми, но ухватиться за мысленный образ Акане не успевает — он ускользает и растворяется.       К светловолосому мальчику подходит ее медсестра и шепчет ему что-то на ухо. Она очень сильно надеется, что сейчас их выгонят из больницы, но ее ожидания рассыпаются в следующую же секунду.       Набрав побольше воздуха, мальчишка орет так, что у Акане невольно закладывает уши.       — Это я! — кричит мальчик, чтобы она наверняка услышала. — Я! Твой брат! Сейшу! Инуи Сейшу!       — А я… — подхватывает его друг, крича втрое сильнее. — Я Коко, Акане! Хаджиме Коконой.       Они оба преисполнены такой верой и надеждой, что Акане может пощупать ее, стоит только протянуть руку.       Их имена эхом отдаются в сознании, а ранее ускользающий образ снова появляется на горизонте. Лица мальчишек накладываются на их более взрослые версии со страниц манги.       Оборудование, фиксирующее ее показания, постепенно начинает пищать сильнее, пока не заходится в оглушающем вое, вторя безумному смеху Акане. Дурман ложного спокойствия улетучился: его сменила накатывающая волнами истерика.       Ее накрывает такая бешеная волна припадочного смеха, что она не в силах остановиться, даже когда чувствует металлический привкус крови во рту. Ее смех отвратительный, режущий по слуху, и отталкивающий.       В палату забегает медсестра и быстро подкручивает что-то в аппаратах. Она с диким ужасом смотрит на нее, но Акане все равно — пускай пялится сколько влезет, как и эти детишки.       Ее смех постепенно сменяется редкими хриплыми смешками, а на тело накатывает приятная нега, склоняя ко сну.       «Я Акане. Акане Инуи из гребаной манги», — ужасная реальность настигает ее прежде, чем она погружается в сон.