«Всегда тебя озаряет сиянье,
Ты видишь, что форма, чувствование, сознание, действие, знание –
Все это лишь пустота.»
Кабинет, целиком выдержанный в китайском стиле — узорчатые обои, деревянные панели — освещается грозного вида светильником в форме золотого дракона, изрыгавшего свет из пасти. И под этим драконом, словно любимый сын Небес, купаясь в божественном сиянии, стоит Изана Курокава. Сумрачные глаза, темно-фиолетовые, цвета ночного неба, пусты, как и он сам; битый сосуд, которым ничем и никогда уже не заполнится. Пустота вплавлена в его кожу; высечена обещанием на сердце. Он — познавший пустоту и слившийся с ней воедино. Заслышав стук в дверь, Изана не вздрагивает. Узнает характерную для Какуче постукивание: сначала один раз, а потом еще два после недолгой паузы. Известное обоим предостережение — с Какуче незваные гости, и их двое. Белоснежно белые волосы, посеребренные светом, вздымаются от движения и небрежно укладываются на плечи, обтянутые ализариновой тканью удлинённого пиджака, расшитого золотыми нитями — его личная королевская мантия. Дверь открывается, и прежде пустое выражение Изаны трескается, как глиняный горшок. Непреклонная воля, сквозившая в его чертах за миг до встречи с Шиничиро, поддается рябью и наружу явственной пробивается ребенок, жаждущий только одного — одиночной, эгоистичной любви старшего брата. Желание кинуться в объятия и кинуться с кулаками разрывают Изану на две части. Он напоминает фигуру из египетского стекла, балансирующего на краю выбора: остаться на твёрдой, уже известной поверхности, или упасть в неизведанные глубины собственной души. Шиничиро, с последней их встречи не изменился: выглядит родным и непостижимо далеким, словно светлое пятно на темном горизонте его жизни, как и в тот день, когда правда о происхождении Изаны выплыла на поверхность, будто старый труп. — Изана! — Эмоции переполняют Шиничиро, и сквозь края его души утекает наружу восторженная радость от долгожданной встречи. Смотрит с отрадой; с влажным блеском в темных глазах, как на самое дорогое, но столь долго потерянное сокровище. Вид Шиничиро — невыносим; он как непрерывно опускающий нож на вечно незаживающие раны. Пустота внутри шевелится и приоткрывает ящик Пандоры его чувств, столь ненавистных Изане. Скованный внезапной встречей, словно клешнями, Изана оцепенело наблюдает, как его самообладание ужом ускользает от него. В попытке вернуть его он силой заставляет себя перевести взгляд с Шиничиро на второго незваного гостя — на девчонку, чей вид, кажется, Изане несколько знакомым: едва уловимый образ мелькает перед мысленным взором, но ухватить его не успевает. Все в ней до того тошнотворно светлое — волосы, глаза, поджатые губы, а лицом, как луна, бела, отчего она напоминает Изане Байгуцзин. Стоит позади Шиничиро, слегка склонив голову, будто и вправду демонесса, предлагающая вкусить ему ядовитых фруктов. — Не подходи ближе. — Изана предостерегающе вскидывает руку, когда Шиничиро делает шаг вперед. Голос звучит жалко, испуганно, как у мальчишки, а не короля, и за подобную слабость Изана проклинает себя, как и за нечаянно брошенный взгляд на Шиничиро. Не смотреть на Шиничиро невозможно — это все равно, что игнорировать Солнце. Необязательно поднимать голову к небу, чтобы ощущать жар его лучей. — Изана, нам нужно поговорить. Шиничиро говорит мягко, заботливо, и это странно приятно. Исходящее от него тепло чувствуется даже на расстоянии — такое родное, семейное. Хочется подойти ближе. Хочется прогнать его. Непонятная смесь охватывает Изану с головой, он путается в ней, в своих истинных желаниях. — Нам нечего обсуждать, — отрезает Изана. Он выпрямляет плечи, хочет казаться устрашающим, заполнить собой всю комнату, но рядом с Шиничиро, распространяющего свет, подобно светильнику над головой Изаны, он выглядит скорее жалким зарывистым мальчишкой, чем величественным триумфатором. — Послушай, между нами произошло недопонимание, — говорит Шиничиро. — Я никогда не пытался обманывать тебя. Тогда — в первую нашу встречу — я и сам не знал, что у нас разные родители, да и вообще важно ли это? Я, Майки и Эма — мы твоя семья. Шиничиро протягивает руку. На раскрытой ладони предлагает Изане все то, чего он панически боится; все то, чего так отчаянно жаждет. Тысяча моментов сходятся в одной точке; комната наполняется воспоминаниями, вытесняя весь воздух. Изана жмурится, пытаясь выгнать захватившие его мысли образы прошлого, и на мгновенье он вновь становится мальчиком, мечтавшем о старшем брате; мальчиком, который упершись острыми коленками в холодный пол, складывает маленькие ладошки в безмолвной молитве; сиротой, взывающим к Ками с просьбой о семье. Около ног чувствует скапливающую лужу, а на щеках холод собственных слез — его сознание, будто в насмешку, воссоздает ужасный момент прошлого, когда, после встречи с матерью, он пришел к Шиничиро и тот подтвердил — Изана не родной ему брат. — Пойдем со мной, — просит Шиничиро. — Это, — он окидывает комнату взглядом, — не для тебя. — А что тогда для меня? — Изана презрительно хмыкает. — Быть обманутым? Быть на вторых ролях, после Майки? — Имя младшего Сано Изана не произносит — сплевывает, как противную гадость. Даже здесь и сейчас, в собственном Королевстве, Изана видит перед собой Майки — его образ стоит между ним и Шиничиро, лишний раз напоминая: он — никто; пустота. Злонасмешливый смутьян, разжигающий беспорядок в его душе; роковой образ Манджиро, подобному злому духу, преследовал его постоянно, не отпуская, доводя до тихого сумасшествия. Всегда все упиралось в него: он обязан был делить Шиничиро с Майки; обязан отдать «Драконов».Майки. Майки. Майки.
Изана обращается к образу Манджиро, сотканном из детской зависти и ненависти, чтобы использовать его в качестве защиты; в качестве щита, отражая удары роковых слов Шиничиро про семью. — Изана, — жалостливо шепчет Шиничиро. — Я понимаю… — Нет! — вскрикивает Изана и его голос взмывает вверх к золотому дракону. — Ты… — дрожащим пальцем Курокава тыкает в сторону Шиничиро, — ничего не понимаешь и не поймешь! Детский глупый гнев клокочет в нем бурным потоком. Снова Шиничиро предлагает ему один лишь мираж, убаюкивающий развороченную душу ложными обещаниями. Какая он им семья? Кроме обманчивых слов ни его, ни Шиничиро ничего не связывает; их связь не подкреплена кровью. Она иллюзорна и может раствориться в любой момент, словно туман по утру, как и сам Шиничиро. Он уйдет от него; бросит в один день, как бросила женщина, которую он называл матерью. Бросит, потому что ничего их не связывает. Горячим пламенем гнев выжигает все чувства, и те пеплом оседают на развороченную душу. — Уходите, — устало говорит Изана. Он проводит рукой по лицу, стирая все намеки на любые чувства, довлеющих над ним. Лучше быть одиноким, быть пустым — ведь тогда никто не причинит боли; никто не заставит тебя сломаться. — Если ты вернешься, я прикажу убить тебя. Собственным словам Изана не верит, но они звучат весомо — по-королевски сурово и этого вполне достаточно. Угроза Изаны гремит над головой Шиничиро; отдают во всей его сущности, но даже так он не готов оступиться — упрямо поджимает губы, открывает рот для новых уговоров, и только бледноликая девица останавливает его: сжимает ладонь Шиничиро, качает головой. Какуче распахивает перед ними дверь в прямом намеке — пора уходить. — Ты все равно останешься моим братом, Изана, — на прощанье говорит Шиничиро. От его слов сердце предательски трепещет, глаза увлажняются, но Изана не останавливает его, и Шиничиро вновь пропадает из его жизни — Солнце его жизни заволакивает тени коридора. Сопровождающая его девица мешкает на пороге. Она окидывает его взглядом — смотрит с откровенным презрением, столь больно знакомым Изане. С подобной гримасой отвращения на него смотрела и мать в последнюю их встречу — такая же беловолосая и бледноликая, как Луна. — Изана Курокава, — громко возглашает девушка, словно приговор зачитывает. — Если не хочешь, чтобы твой брат пострадал, не доверяй Кисаки Тетте. И вслед за Шиничиро растворяется в тенях коридора, оставляя Изану одного под ярким светом светильника.***
«Луна проплывает
Над всеми мирами,
Не делая выбора
Меж существами.»
Мотоцикл Шиничиро клонится влево, грозясь завалиться на асфальт вместе с пассажирами. Акане паническим тоном, перекрикивая свистящий ветер, просит: — Остановись! Умоляю, ради всех Ками! Мы таким темпами умрем! Шиничиро покорно тормозит: мотоцикл съезжает с дороги и, визжа шинами, останавливается на обочине. Мигом спрыгнув с байка, Акане отходит от ужасного средства передвижения подальше. К черту мотоциклы! Растревоженный после встречи с братом, Шиничиро ничком падает на гравийную дорогу и устало прикрывает глаза. Все его мысли занимает Изана, и на окружающий мир реагирует слабо; заторможенный, он будто спит и никак не может проснуться, и вести их домой не в состоянии. Акане, в принципе, водить не умеет и предпочтет провести холодную ночь на дороге, чем мучиться страхом разбиться насмерть по пути обратно. Она опускается рядом с Шиничиро — слегка касается своим плечом его в жесте молчаливой поддержки. Над их головами сияет обманчиво приветливые нити созвездий — они кажутся такими близкими, что рукой до звезд дотянуться можно, стоит только осмелиться. Предопределенные, как и судьбы каждого, звезды издевательски смотрят на Акане и усмехаются тому, как она пытается разорвать паучью паутину неизбежного. Непостижимая Судьба всегда находит способ поставить ее на колени. Встреча с Изаной прошла откровенно плохо, даже хуже, чем Акане могла себе вообразить. — Знаешь, я ведь думал, что он мертв. — В голосе Шиничиро звенит тоска острая и громкая, как перезвон колоколов, от которого уши Акане закладывает. — Я иногда звонил в больницы и морги, и так радовался, когда мне говорили, что мальчика с белыми волосами нет. А он все это время был так близко. Так близко и нещадно далеко — Изана четко обозначил границы, и подпускать старшего брата к себе не намерен. Свет серебрит темные непослушные кудри Шиничиро, отбрасывает тени на перекошенное от печали лицо, он едва заметно изгибает губы в полуулыбке острой и холодной, как полумесяц над их головами. — Ты не думай про него плохого, Изана, на самом деле, очень добрый, — с твердой убежденностью в словах заверяет Шиничиро. — Ему в детстве очень нравилось «Путешествие на Запад», а любимым мотоциклом был CBR400F. Я научил его ездить на байке, а потом он и сам меня разочек прокатил. — В голосе Шиничиро прорезается гордость за успехи младшего брата. Акане хочется заткнуть уши — или заткнуть Шиничиро. Слышать про Изану — не желает. Ее не волнует — какая у него душа или что скрывается за алебастрово-белой оболочкой. В ее мире Изана останется монстром, злым духом, отдавшим приказ убить Эму. Утащить на себе ответственность за судьбу Курокавы она уже не сможет и не особо желает. — Я рад, что с ним все хорошо, — тихо произносит Шиничиро и мученически выдавливает из себя подобие искренней улыбке, так сильно раздражавшую Акане. К чему притворство — она прекрасно видит, как остатки надежды на воссоединение с братом сыплются на него пеплом, но такой уж он — прячется за улыбкой, как за каменными стенами. — Рад уже тому, что он жив, хоть и не желает меня видеть. Ровный, ни разу не дрогнувший голос, острым скальпелем режет сердце. Акане эгоистично себя уверяет: смерть брата Шиничиро переживет. Переплетать судьбу Курокавы не собирается; самолично готова вложить ножницы в дряблые руки мойр, чтобы наконец перерезать золотую нить. Для Курокавы она уже сделала достаточно — привела к нему брата; предложила выбор, который тот бросил им в лицо. — Если он желает идти своей дорогой, то пускай. В его выборе нет твоей вины. — Глупыми словами пытается успокоить Шиничиро, залатать его раны, но скептичный взгляд, брошенный Шиничиро, явственно говорят — получается у нее отвратно. — Майки знает? — после долгого молчания спрашивает Акане. Шиничиро неопределённо жмет плечами. — Лично я только тебе рассказал про Изану, но думаю Эма уже давно все выдала Майки. — У Майки ведь память, как у рыбки. Если он и знал, то забыл уже все. — Акане слегка смеется, но получается фальшиво — как и все ее попытки вывести разговор в более приятное русло. Шиничиро издает протяжный вздох и тянется за сигаретами. Кинув вопросительный взгляд на Акане, он, с разрешительного кивка, закуривает. Облачко белого дыма растворяется в воздухе, оставляя после себя запах прожженного табака — запах Шиничиро. — О чем вы говорили с тем стариком? — интересуется Шиничиро — Ни о чем, — быстро отзывается Акане. Понятливо кивнув, Шиничиро вновь затягивается. Вопросы оставляет при себе: не переступает границу, проведенную Акане, не лезет с расспросами, даже если любопытство жжет изнутри, доводит до исступления. — Мы с Эмой и Майки ходим к родителям в начале февраля, — неожиданно говорит Шиничиро. Акане хмурится, не понимая к чему он клонит. — Ухаживаем за могилами, молимся и просим благословение, — объясняется Шиничиро. — У Эмы, конечно, другая мама, но она все равно возносит молитвы. Делает это из-за Манджиро. Он родителей то и не знал никогда, поэтому ему немного трудновато приходить к ним на могилу. А с Эмой ему как-то легче, что ли. Она лучше меня его понимает. Женское чутье или еще что-то. — Шиничиро как-то грустно хмыкает. — Я вообще перестал понимать, что к чему после того, как ему двенадцать исполнилось, а в последнее время все еще хуже стало. Он все в себе держит, — Шиничиро резко разворачивается в ее сторону, — прямо как ты. Неприятно цепкий, по-братски мягкий взгляд Шиничиро обжигает, забирается ей под кожу и выворачивает ее душу наизнанку. — Я не слепой, Акане. С каждой нашей встречей на тебе все больше и больше синяков, а улыбаешься ты все реже. Он говорит с такой заботливой нежностью, что у Акане в горле начинает першить от подавляемых слез. Закусив губу, она нервно отшучивается: — У нас темы скачут прямо, как кони. — Хидилин похоронена на том же кладбище, что и наши родители, — резко договаривает Шиничиро. Одно долгое мгновение сердце Акане не бьется. Оно застывает, будто не в силах поверить в услышанное. Образ мертвого тела на руках медленно и плавно возникает в голове; теплится, как искрящийся фитиль, ведущей к взрыву. Вместе с безжизненным взглядом Хидилин возникают и мертвые глаза остальных ребят — Эмы, Баджи, Кадзуторы— поддернувшиеся белесой пеленой и все из-за того, что она не смогла придумать, как правильно их защитить. С ее губ срывается полу-всхлип — такой слабый, беспомощный, он сбивает ее с толку, разрывает на части. — Тебе нужно к ней сходить, — мягко убеждает Шиничиро. — Эма рассказала мне, что ты ни разу не навестила ее. Акане, это… — Заткнись, — цедит Акане сквозь сжатые зубы. Ненависть оживает в ней: такая новая и горячая, она разливается по телу опасным ядом, перекрывая нещадно наседающие воспоминания. Кем он себя мнит, что позволяет себе решать за нее? Кто он вообще такой? — Если не ради себя, то ради Эмы. — Шиничиро порывисто хватает ее за руку, но Акане быстро вырывает свою ладонь. — Ты — ее подруга, одна из немногих близких людей.Она тоже хочет тебе помочь. Мы все хотим! Кто ей поможет — так это пара пуль и незадачливый водитель, не справившийся с управлением грузовика. Сотни грубых ответов готовы сорваться с языка; тысяча обидных слов она хочет бросить в лицо Шиничиро, лишь бы он прекратил пытаться вытащить из нее болезненные эмоции, но выдает только простое, но твердое: — Нет. Шиничиро негодующе качает головой и таким покровительствам тоном, словно родитель пытающийся втолковать ребенку простые истины, продолжает говорить: — Прошло столько времени. Разве девочка не заслужила того, чтобы ты навестила ее? Заслужила. И не только этого — Хидилин заслуживала всего лучшего в мире, но она мертва; умерла из-за неосторожности Акане. Возникшая пустота в душе после слов Шиничиро гремит, как тревожный набат. Усталость тяжестью наваливается на Акане, и делает ей податливой. — Я схожу с вами, если ты больше никогда, — голос у Акане опасливо понижается, — слышишь, Шиничиро, никогда не посмеешь лезть ко мне в душу! — Обещаю. — Шиничиро по-детски выставляет мизинец в подкреплении клятвы, но Акане его игнорирует: отворачивается, откидывается спиной на байк и наблюдает за перемигиванием звезд. — Не обижайся, — мягко просит Шиничиро. — Я лишь хочу тебе помочь. Слышится шаркающий звук — Шиничиро пододвигается ближе и несильно толкает ее плечом. — Твой брат угрожал тебя убить! — вскликивает Акане, разворачиваясь к нему лицом. — Разве не я сейчас должна помогать тебе? Шиничиро растерянно хлопает глазами на ее выпад и с не менее твердой убежденностью, чем ранее, заверяет: — Изана никогда бы этого не сделал. Он не такой. Не такой. Слова Шиничиро звенят в ушах Акане, отскакивают от разума и эхом отзываются в голове. Оптимистично наивный Шиничиро верил в сохранность души Изаны — он верил в мальчика, которого знал; которого учил водить мотоцикл, одеваться и драться. Акане же знала нечто иное — мерзкое и отвратительное — и горячо желала бросить это знание ему в лицо, чтобы расколоть святой образ младшего брата; чтобы он увидел — Изану стоит опасаться, бояться, как наступающую на пятки тьму. — Изана сидел за распространение наркотиков, — мстительно припоминает Акане. — Как и Сейшу. — В голосе Шиничиро прорезается едва заметное предостережение, по покрову натянутой на лицо безмятежности проходит рябь. Она вступила на запретную территорию, и следует сейчас же сделать шаг назад, но у Акане все дрожит внутри от злой обиды за брата, за себя, за Эму, за всех ребят, которые будут сносить страдания по вине Изаны и Кисаки. Акане не отступает — каждое слово вспыхивает огнем, стоит ему соскочить с языка: — Сейшу оказался в тюрьме из-за Изаны. Если бы он не возглавил 8-е… — Акане! Она замолкает — пораженная не сколько суровостью, прозвучавшей в голосе Шиничиро, столько тем, с каким гневом, он взирает на нее — темным и глубоким, как сама ночь, обступившая их со всех сторон. Скрытое нечто, за спокойным обличием Шиничиро, поднимает голову и готовится разорвать ее на части. — Я не желаю обсуждать с тобой своего младшего брата, — четко чеканя каждое слово говорит Шиничиро. Он немного поддается ближе — перед ним кажется даже воздух почтительно расступается — и договаривает: — Если не хочешь поссориться, то прекращай немедленно. Ужасающая, пригвождающая к земле сила его слов бесшумно ползет по телу вместе с холодным воздухом. Акане не находит даже сил кивнуть: только смотрит в глаза дракону и видит свое бледное от страха лицо. Разделившее их молчание ощущается пропастью, которую ни Акане, ни Шиничиро не спешат преодолевать — сидят, отвернувшись друг от друга. Акане прикрывает глаза. Ей хочется заснуть и проснуться уже весной, чтобы зацвести вместе с первыми цветами. Мерцание звезд растворяется в предрассветной мгле нового дня, а ее сознание в успокаивающей тьме. Где-то далеко звезды шепчут ей слова извинения за собственную жестокость, а сама Селена опускает одеяло из ночного кружева на ее плечи.