«Но сердце Короля
Грозной яростью клокочет,
И красавицу колдунью
Бьет он посохом сплеча.»
Акане сильнее сжимает в руках небольшой букетик глициний, заметив острые зубчатые стены кладбища, которые отбрасывают широкие пугающие тени. Сколько бы Акане не храбрилась — ей страшно. Проходя через ворота кладбища, она чувствует, как позорное желание сбежать громче пульсирует в мозгу, отдавая набатом. И она даже готова броситься наутек, но Эма, словно почувствовав ее намерение, крепче стискивает ладошку Акане в своей руке. Кладбище лишено всяких красок — вокруг одна серость, даже букеты на могилах выглядят бесцветными, будто из них выкачали все цвета. Тяжелый воздух словно напитан дегтем, дышать сложно — практически невозможно. Акане судорожно делает пару вдохов, но тиски паники только крепче сжимаются вокруг нее. — Выглядишь бледнее обычного, Акане-чан, — подмечает Манджиро, заглядывая ей в лицо. — Прямо как Дзёре. — Кто? — хмурится Акане. Нахальное, но абсолютно безобидное замечание Майки, заставляет паническое волнение Акане отступить, поджав хвост, забиться вглубь. — Д-з-е-р-е, — по буквам повторяет Манджиро важным тоном. — Это такие уродливые демоны. В школе рассказывали. — Удивлена, что ты запоминаешь то, что говорят учителя, — подмечает Акане, ничуть не оскорбленная. К дерзости Манджиро уже привыкшая — он никогда не пытался ее обидеть, просто с детской непосредственной говорил все, что взбредет голову, и злиться на него за подобные шалости Акане не могла, как бы не старалась. — Я тоже, — кивает ей Майки. — Ты ведь не прогуливаешь школу? — подозрительно прищуривается Шиничиро, глядя на младшего брата. — Конечно же нет! — с искренней оскорбленностью заявляет Майки. — Я просто сплю на уроках. У Акане против воли вырывается смешок. Окруженная дружеской атмосферой семьи Сано, Акане немного расслабляется и эгоистично радуется, что в свое первое посещение могилы Хидилин будет не одна. Дети семьи Сано ходили на кладбище каждый февраль: ухаживали за могилами родителей и возносили молитвы. Странная семейная традиция виделась Акане немного жутковатой — она лишний раз на кладбище не сунулась бы –, но для них это было важно. Настолько, что Шиничиро прикрывал излюбленный магазин на весь день, а Манджиро отказывался от конвоя в лице Дракена и Такемичи. Акане застывает, и сильнее стискивает ладонь Эмы в своей; хватается за нее, как утопающий за спасательный круг. Короткая. Надпись на могильном камне Хидилин безбожно короткая, даже меньше годов ее жизни. Никаких цитат или витиеватых слов — одно имя и пару цифр, выскобленных на сером камне. — Мы пока пойдем к родителям. — Шиничиро напоследок сжимает плечо Акане в жесте дружеской поддержки. Они с Майки уходят дальше, а Эма тянет Акане вперед — к тому, что она предпочла бы не видеть. Простой прямоугольный камень ничем не выделяется среди дюжины других — такой же мрачный и холодный. Но один его вид придавливает и тянет куда-то вглубь — в столь же холодную землю. Она уже сотни раз пожалела, что дала общение Шиничиро сходить на кладбище вместе с ними. Воспоминания о произошедшем поднимаются из глубин памяти, и мука только плотнее затягивается удавкой вокруг ее шеи, сбивая дыхания с привычного ритма. «Кровавый Хэллоуин» оживает перед глазами — Акане попадает в порочный замкнутый круг собственной памяти и не может вырваться. С новой ясностью переживает ужасные события, приведшие к еще более ужасному концу. — Я скучаю по ней, — признается Эма сдавленным голосом. — И когда становится совсем невыносимо, я вспоминаю, как мы вместе ходили по магазинам или ели в кафе. — Эма улыбается: грустно и тоскливо. — Легче не становится, но я понимаю: она никогда не хотела бы, чтобы мы с тобой грустили. Так что давай не будем ее расстраивать! Акане рассеянно кивает. От захлестывающих воспоминаний становится дурно; мыслями далеко, она даже не сразу понимает, что ладошка Эмы выскользнула из ее ослабевшей руки. — Я отойду ненадолго к родителям, — говорит Эма. Она напоследок крепко сжимает руку Акане в успокаивающем жесте и уходит. Акане провожает ее паническим взглядом. Находится одной около надгробной плиты — пугающе. Что ей делать она совершенно не представляет: так и стоит с цветами глицинии в руках, покаянно горбясь перед могилой девочки, чья жизнь, не будь в ней Акане, прошла бы совершенно иначе: возможно в разы лучше, счастливее и намного дольше. — Прости, — шепчет Акане. — Прости, что так долго не приходила. Ей никто не отвечает — вокруг такая глубокая и мрачная тишина, что в ушах начинает звенеть. — Мне жаль. — Акане смаргивает подступающие слезы. Внутри что-то с хрустом надламывается и слова бурным потоком льются из нее: — Мне так жаль. Будь я внимательнее, ты бы не умерла… Я так раскаиваюсь, Хидилин. И иногда кажется, что будет раскаиваться вечно. Вина не ослабевает со временем, только сильнее стискивает Акане в своих объятиях. — Знаешь, я порой ненавижу себя, — признается Акане. Говорит тихо, боясь потревожить других мертвецов своей отчаянной проповедью. — За все: за то, что сделала, или то, что хотела сделать. Ты бы видела меня сейчас… У Акане вырывается горький смешок. Хидилин не расстроилась бы — Акане знает: она бы, уперев руки в бока, горячо сетовала над скорбным видом Акане. Голос Хидилин Акане припоминала с трудом — он походил на всеми позабытый древний язык, мертвые слова и слоги, чье звучание уже не восстановить. Страшило то, что однажды Акане не сможет вспомнить и нежное юное лицо Хидилин; оно пропадет и единственное, что у нее останется — могильный камень с ее именем. — Твой семпай такая жалкая, — всхлипывает Акане. — Тебе следовало бы выбрать кого получше. Поднявшийся ветер не доносит ни звука — такая мертвая нервирующая тишина. Сухая трава бесшумно колышется, глицинии в руках Акане качают головками неприглядно серо-лилового цвета. — Сегодня мы с капитанами выступим против решения Сатоми. — Голос Акане падает до царапающей хрипотцы. Она прокашливается, пытаясь восстановить если не ровность своего душевного состояния, то хотя бы ровность голоса. — Девочки уже готовятся, собирают всех на внеплановое собрание. Мы уговорим Сатоми объединиться с Манджиро и… Акане не может договорить — ведь не знает, будет ли все хорошо или нет, но надежда, что посеяли капитаны, подобно весне, прогоняет холод из сердца, и она же взращивает такую обманчивую уверенность в хорошем конце. Сбоку что-то мелькает, и Акане вздрагивает, но это оказывается просто птичка — небольшая, размером с ее ладонь, она садится на могильный камень прямо перед Акане. Нахохлившись, птичка смотрит на нее золотистыми глазами-бусинка и, открыв рот, издает пронзительный крик, напоминающий надрывный плач — неприятный, пробирающий могильным холодом до костей. Она будто скорбит по чему-то ушедшему, с чем Акане никак не может рассмотреть связь. — Ну и чего тебе надо? — спрашивает Акане у птицы и хмыкает от собственного вопроса. Разговаривает с птицей — вот до чего дожила. Птичка переступает с лапки на лапку. На Акане смотрит будто с осознанной грустью и печалью, от которой сердце трепещет, охваченное скорбью. Она открывает клюв — рот у нее изнутри ярко-красный, словно кровавый, и издает второй надрывный крик, от которого уши закладывает. Птичий крик не похож на пение, скорее, на гибельное предзнаменование. Акане передергивает плечами, стряхивая странный накатившийся холод. Она хмурится, глядя на птицу — на ее маленькое тельце с длинным хвостом, на ее сероватый окрас, похожа, на кукушку. На хототогису. Хототогису плачет трижды прежде, чем ей внимает шинигами. Акане наполняется безотчетным ужасом припоминания. Слова Такемичи тревожным эхом отдаются во всей сущности Акане — от них кровь стынет в жилах; кости крошатся под давлением еще одного осознания — Шинигами — Бог Смерти, таким именем нарекли Ханму Шуджи. Акане резко отворачивается: от птицы, от могилы Хидилин, и крик застревает в горле. Она видит Изану Курокаву с ликованием смотревшего на Манджиро. В его злой ухмылке секрет — тайна, которая приведет его к победе над собственным братом. Шиничиро камнем стоит рядом — лицо непроницаемо, холодно и отрешенно. Единственная, кого Акане не видит — это Эма. Уже знакомый страх потери холодной змеей обвивается вокруг сердца, а паника поселяется в сознании, путая мысли. Акане не может ничего понять: ведь еще рано, февраль только наступил. Повернутый на «Драконах» Изана должен, обязан был, напасть в конце февраля, в день основания Шиничиро банды. Так почему же в этот раз, именно в этот раз, а не в любой другой все пошло наперекосяк? Почему именно сейчас? Ужас прижимает к земле и режет, впивается острыми когтями в крылья ее надежды, сдирает их со спины. Легкий ветерок, по-весеннему теплый, он теребит волосы Акане, наматывает их на свои пальцы, тянет в сторону, призывая последовать за ним, и он же приносит нечто иное — глухой свист мотора мотоцикла. — ЭМА! — Вопль Акане взрывает застоявшуюся тишину. Вместе с третьим криком хототогису, Акане срывается с места. Цветки глицинии падают из ее рук изуродованными комьями и опускаются на мерзлую землю. Ветер подстегивает Акане: толкает в спину, набивает легкие воздухом, выбивает слезы из глаз. Она вихрем проносится мимо размазанных пятен, чувствует, как кого-то толкает с дороги, но это просто мимолетное ощущение, которое ничто по сравнению с ужасно быстротечным временем. Она видит ее — Эму, с удивленно распахнутыми глазами; она — яркое пятно, посреди теней, что протягивает к ней свои тощие руки, стремясь погасить сияние ее жизни. Ее последний отчаянный рывок — последнее, что она обязана сделать: Акане чувствует, как падает, но удара об землю — нет. Весь мир вокруг ощущается смутно, а собственное тело словно чужое. Запахи, звуки замирают и текут с плавучей медленностью. Акане кажется, что она может задержать их в пальцах, пропустить как нить. Если бы, конечно, ее пальцы шевелились. Если бы она вообще могла шевелиться. Что-то мокрое ощущается на щеках — возможно это снежинки, что кружатся на зимнем ветру, и оставляют ледяные поцелуи на ее щеках, или это непрошеные слезы, выступившие от страха. Ей ведь действительно страшно — к ней подкрадывается смерть, цепко хватается за душу и тянет за собой в неизведанные дали. — Боже мой, Акане-Акане, пожалуйста… Над ней склоняется Шиничиро — она скорее догадывается о его прикосновении к собственному лицу, чем ощущает его. Ведь больше не чувствует ничего. — Э-м-а, — по буквам выдавливает из себя Акане. Слова даются с трудом — каждое приходится вытаскивать силой из горла. Перед глазами проносится золотая россыпь — волосы Эмы падают ей на лицо, закрывают от остального мира. Эма еле дышит от сдерживаемых рыданий, по перекошенному от испуга лицу катятся слезы. Но она жива, спасена, вырвана силой из цепкой хватки смерти; обменена на другую жизнь. И, пожалуй, для Акане — это главное. — Акане-чан. — Эма давится, задыхается от паники и шока. Будь у нее возможность Акане протянула бы руку, чтобы утереть ее слезы. Она ведь такая красивая, когда улыбается — Эме не стоит плакать, и Акане надеется, что в будущем из ее глаз не выкатиться ни слезинки. — Акане, держись, — строго велит ей Шиничиро. И Акане рада бы подчиниться, но не может. Как же нелепо все вышло — ведь ее предупредили; прямым текстом сказали, чего стоит ожидать, но по собственной глупости проигнорировала пророческие слова. Зато теперь понимает — такую простую причину ее последнего незавидного будущего: Кисаки убил Эму прямо у нее на глазах, а она ничем не смогла помочь ни ей, ни ребятам: ни Шиничиро, ни Майки, ни Баджи, ни Такемичи. Никому. От мыслей о близких и родных людях такое нужное и спасительное дыхание перехватывает. Она раздала столько обещаний — обещала Коко рассказать все на весеннем фестивале; съездить с Миуюки на Окинаву; дождаться выхода Кадзуторы вместе с Баджи; всегда быть рядом с братом и ни одно она уже не исполнит. Страх с новой силой сжимает легкие, Акане чувствует, как давится; пытается протолкнуть вставший поперек горла ком, но не получается — она начинает задыхаться. Она хотела жить, а не гнить в могиле, но видимо ее планы не соотносятся с проклятой Судьбой. Новый порыв ветра, мягко, практически по-матерински заключает Акане в свои объятия, напоминая — не важно, где: здесь или на другой стороне, она не будет одна. Сердце так учащенно бьющееся от страха постепенно замедляет свой темп, умиротворенное. Обещание, что она высекла несколько лет назад на собственной душе, исполнено.Просто вышло так, что единственный, кому Акане не смогла помочь оказалась она сама.
Инуи Акане умирает на руках первой спасенной ею души — на руках Шиничиро Сано, чьи ладони дрожат в апогее нарастающего горя.