Kidnapped | Похищенное

      Холодок, подсветка, привычный шлепок по коже рук — всё ещё невозможно было перестать так делать после стольких лет. Странно успокаивающий ритуал, переключающий сознание на работу; ритуал, придуманный маленьким мальчиком — своеобразная игра, одна из немногих доступных ему. Небольшая игра, Виего хмыкнул: будто надевал вторую кожу, более привычную и удобную — под латексом чёрных перчаток не было видно шрамов и зелёной кожи. Увы, но три безобразных пальца всё ещё оставались тем не менее — их просто перчатками не скрыть. Но трёх пальцев было достаточно, чтобы работать. Их было достаточно, чтобы поднять куртку в воздух, прицениваясь и обращаясь в концентрированное внимание.              Взгляд сам зафиксировался на диктофоне — следствие неразрешенной дилеммы: стоит ли. Внутренний перфекционист требовал делать всё согласно протоколу и не отлынивать. Другая сторона, что работала не покладая рук какие сутки подряд, требовала упрощения операций в угоду сохранения качества приоритетных задач. Впрочем, Шелли наверняка оставалась в режиме наблюдения и могла фиксировать необходимое, а потом отсортировать данные по важности и релевантности.              Раньше тот факт, что его творения «оживали» вызывал какое-то неясное раздражение и недоверие, смешанные с любопытством. Любопытство странное и детское, как муаровый мов, оттого и — отложенное в дальний ящик. Теперь же это было весьма удобно — иметь инструмент, идеально заточенный под личность Виего, удовлетворяющий его потребностям, не отстающий от темпа гения.              Ах, и ещё: у Шелли был один невероятно весомый плюс. Драксум над ней не имел власти, ровно как и над мастерской в целом.              …впрочем, на вербальную коммуникацию сил не оставалось. Даже если это был рабочий вопрос.              Виего мотнул головой, чтобы взбодриться и выбросить из головы ненужное.              Это дело требовалось закончить побыстрее.              Итак: нелепо зелёный укороченный бомбер. Ничего особого или примечательного. Непонятная нашивка на спине. Юноша вглядывался в ткань, пытаясь припомнить символ.              …если бы он разбирался в человеческих нашивках, их же натурально миллиарды.              — Шелли, — Виего махнул рукой, указывая на бомбер, предоставляя системе лучший обзор для анализа.              — Ищу совпадения, — отозвалось женским голосом сбоку. — Распределяю вычислительные ресурсы… Это потребует времени, мастер Виего.              Тц, Шелли тоже требовался апгрейд. С её загруженностью, было просто невероятно, что она была стабильна, без всяких провалов и падений.              Юноша кивнул, продолжая изучение. В карманах: смятый купон в пиццерию: «Марк Луи. Качество для всей семьи». Не именной — бесполезен — в урну трёхочковым через плечо. Свёрнутый стикер — список покупок, с хаотично расположенными на нём рисунками оранжевым фломастером. Надписи помимо списка продуктов: «Здесь был Лео», «Эйпс-швепс». Дополнительно: сильно помятая пачка ягодной жевательной резинки — уместнее было выражение «повидавшая жизнь» (на саркастично-уставший вкус трионикса), — некое подобие отмычки, сделанного, по всей видимости, из канцелярской скрепки.              — …по-моим данным, это мерчендайз «Официального фан-клуба Уоррена Стоуна», — многозначительно отозвалась Шелли.              — …просвети.              — Журналист и телеведущий, «Бог новостей».              Так-так.              — Обрадуй меня: базы есть?              — Фанатская база в штате Нью-Йорк насчитывает свыше двух с половиной тысяч человек. Это только занесённые в членскую базу.              — …мгм. Ладно, — выкладывая содержимое карманов на стол, отозвался гений. — Уточни количество девушек, хм… Положим, с четырнадцати до двадцати… двух; негроидной расы.              — Уточняю… — тут же отозвался интерфейс. — Клуб имеет популярность у взрослых, менее — у подростков, совпадений по заданным критериям: 481 человек. Критерий не найден: раса. Люди считают это невежливым, — пояснил голос виртуального помощника.              Ох, точно. Расизм. Шовинизм. Сексизм. И прочие -измы, которые так обожают люди.       — О, и дай угадаю: в базе нет личных данных или фотографий.              — У членов клуба есть членская книжка, но фото не предоставлены в базе. В последнее время, судя по данным и статистике, клуб претерпевал период спада в активности.              — Если бы всё было просто, — хмыкнул парень в ответ.              Не фонтан, прямо-таки сказать. Совсем неудовлетворительно.              Виего был на той же ступени, что и ранее.              Впрочем, когда это ему было легко?              Никакой информации, кроме «Лео», «Эйпс» (вероятно, «Эйпс», если эти каракули можно было облачить во что-то похожее на графическое отражение хоть какого-либо семантического значения). Технически говоря, гений подпёр пальцем подбородок, он мог бы снять потожировое, и возможно, если повезёт — даже отпечатки. Существовал мизерный шанс того, что эта человеческая… особь всё же где-то засветилась.              Что о ней было известно? Девушка по большей степени неопределённого возраста из-за не очень высокого качества футажа. Было бы проще, будь динамик активен. Запись голоса тоже была бы не лишней в деле сужения круга подозреваемых. Оставалось лишь полагаться на чутьё: школьница или студентка колледжа, судя по всему. Максимально несуразная. Владеющая впечатляющей, по мере обычных смертных, физической подготовкой. Фанатка Уоррена Стоуна…              Кем бы он ни был.              Надо понять, как она думает.              Впрочем, все эти разрозненные и безобидные на первый взгляд факты могли ведь стать идеальным прикрытием — под такой личиной явно мог крыться кто-то интересный со стороны закона.              — Подготовь мне информацию об этом Уоррене Стоуне. И список тоже пусти в печать, будь добра, — забитым голосом произнес Виего, скривившись от шума в ушах. Собственный голос грузил и был слишком громким. — Отдельно выдели имена на «Э».              Голос был быстрее и эффективнее в плане управления Шелли, но мягкотелый физически не мог поддерживать диалог или отдавать указания. Выдохнув, юноша просто вбил пару команд, отправляя вечно бдящий разум машины в фоновой режим.              …машины.              Почему-то о Шелли отзываться так было и привычно, и с т р а н н о.              Нужно было вернуться к задаче. К той наемнице/преступнице, то бишь. Учитывая её беспардонность в контексте вламывания в чужую частную собственность, уточнить всё же не помешало бы, хмыкнул парень. Взломать полицейские базы гораздо проще, чем кажется; тем более, он уже это делал, когда ему было… четырнадцать? Он тогда вернулся с обучения и собрал свою мастерскую.              Его первый компьютер. Он не был и на двадцатую так же хорош, как нынешний, но Виего смог тогда, сейчас-то это труда не составит. Не факт, что из этого выйдет что-нибудь хоть сколько-то полезное, но попробовать было можно — не повредит.              Уже лучше перебдеть. Чрезмерной дотошности в таком деле просто не существовало. Потому аконитовые глаза изучали куртку на наличие ещё каких-либо зацепок. Ни студенческого удостоверения, ни бирки — ничего существенного, что могло бы хотя бы сузить круг подозреваемых. Искать одну девушку в людском штате — что искать иглу в стоге сена. С одним нюансом: стог можно было сжечь, а иглу примагнитить; сжигать Нью-Йорк было даже по его меркам дикостью.              Он же не поехавший какой-нибудь. Ладно, не настолько поехавший.              Какой-нибудь след. Волос. Что угодно. Юноша щёлкнул по очкам, меняя режим зрения, придвинувшись к куртке практически вплотную, отчего ноздри дернулись: слабая ниточка запаха потёрлась о слизистую.              Виего замер, ошалело моргнув. Недоверчиво и медленно пытаясь осознать.              З а п а х.              Едва уловимый, тонкий, стёршийся, затерявшийся где-то в переплетении ткани. Уже выцветший за столько времени — прошло около… девяти дней с момента, как лабораторию разрушили, — смешавшийся с пыльным, каменистым запахом горгулий. Но Виего ощущал этот запах, иллюзорный, как проблеск безумия; спускающийся ледяной дрожью по позвоночнику. Золотом пыльцы, осевший где-то в глубине под пластроном.              Юноша резко дёрнулся назад, закрывая нос, забыв как дышать. Пульс участился от паники: только не снова.              Должно быть, сбой от усталости. Сенсоры перегружены.              Он ведь избавился от этого паразита давным-давно, он ведь убил её. Этими самыми руками.              Нет. Это просто разум треплется с ним: он не спал… наруч ожил, показывая время — семьдесят семь часов, если он ничего не путал. Слегка увлёкся и растянул свой день чуть дольше положенного: предсказуемый исход, ничего экстраординарного. В голове была пустота, пусть сонливости не было. Да, это мозг треплется с ним, пытаясь убедить его идти спать.              Какой спать — работы невпроворот. Мягкотелый встал, тряхнув головой, направился к холодильнику.              И с чего он вспомнил о ней ни с того ни с сего? — фыркнул черепаха, доставая банку с энергетиком. Он вполне прекрасно себе жил, без неё и своего прошлого. И сейчас это прошлое опять пыталось нагнать его, притянуть к нему свои уродливые щупальца, утянуть его на дно. Не выйдет: холод алюминия восхитительно ощущался на висках у глаз. Виего ощущал себя почти живым даже. Всё было прекрасно, но его больной мозг не ведал покоя, напоминая о минувшем, заставляя сардонически усмехнуться и отпить до ломоты в скулах приторную газированную жидкость.              Человека он не знал. Никогда не видел даже, так чего его мозги превращались в кашу? Недосып? Слишком долгая рабочая сессия и усталость? О переутомлении не шло и речи — Виего не доводил себя до такого состояния, как раньше. Да и на последствия переутомления это не тянуло.              Пожевав губу, парень вернулся на своё рабочее место, поставив полупустую банку и взяв респиратор. Дело привычки: пальцы быстро приладили защиту на лицо. Небольшая разминка и порция кофеина явно положительно сказались на состоянии в голове; Виего победоносно улыбнулся: волос. Застрявший в замке. Вырванный с луковицей.              Пани Фортуна определенно на его стороне сегодня, пусть и капризничала будто малое дитя.              Кудрявый, упругий, цвета бургунди, приколотый пинцетом. Виего не мог не улыбаться: насколько он был знаком с человеческим миром и геномом в частности, он только что выиграл в лотерее.              Скромно говоря, он мог назвать себя экспертом… в контексте человеческих особенностей.              Лёгкое прикосновение к визору, и юноша самодовольно улыбнулся, подтверждая свою догадку. Афроамериканка с натуральным рыжим цветом волос — ген MC1R, кажется, упростил ему жизнь — да ещё и такого редкого, винного оттенка. Никаких следов краски, каких-либо повреждений, свойственным крашенным волосам от высветления и накладывания пигмента.              Счастливый билет, принесённый — как бы не странно и даже иронично не звучало, — горгульями удачи.              Не то, чтобы мягкотелый сильно верил в удачу — рассматривая свою находку с разных сторон, хмыкнул парень. Нет, везение — не его стихия, никогда ею не была. Но было особое провидение, наитие, которое иногда вмешивалось в его жизнь, как знак. Орущий такой шепотом вкрадчивого голоса знак. Судьба ли, рок, да хоть рок-н-ролл и моцарелла — гения не волновало. Он был черепахой науки, и, строго говоря, теория вероятности всегда была против него. Есть мизерный шанс? Обязательно попадётся.              Если бы его жизнь зависела от подкидывания монеток, он бы постоянно проигрывал. Возможно, его жизнь и была подбрасыванием и угадыванием орла и решки: кто-то ставил ставку и постоянно проигрывал, а трионикс довольствовался результатами паршивого пари.              И это самое скупое «навряд ли» научило Виего смотреть глубже. Подготавливаться ко всем вариантам; собственно, это и стало основной причиной, почему он выжил и был перво-наперво, Виего.              Провидение, трионикс хмыкнул, с каким-то меланхоличным, почти медитативным упоением вращая кудрявый волос пинцетом.              Провидение — не огромная надпись на стене ярко красной краской. Нет, вовсе нет: это был приглушённый свет гостиной, ничем не примечательный и абсолютно такой же, как и всегда. И именно в такой обыденности, в привычности известного ему течения в голове, полной недосыпа и бессонницы, что-то щ ё л к н у л о. Совсем как в библиотеке, спустя около года, как Драксум забрал его; совсем как тогда — он забыл, зачем он шёл.              Полусонный без сонливости, совсем как сейчас — юноша хмыкнул, укладывая волос внутрь пробирки, чтобы затем бережно, даже любовно, залить его гелиотропным буфером. Заранее достать его из мини-холодильника — по всей видимости, захватил вместе с энергетиком — здравое решение, отозвалось уставшее где-то на кончиках пальцев, когда мягкотелый закрывал центрифугу.              Сонливость ударила, выбив мысль, над которой он так долго бился, как над безвкусной жвачкой. Может, он застыл, потому что в периферию зрения что-то зацепилось. Может, Виего забыл там что-то, может, привиделось чего с недосыпа — парень не знал. Как, впрочем, не уловил и момент, когда зашёл в гостиную.              Всё казалось таким же, как и всегда. Обыденным, ровным, привычным. Пустые кресла у камина с тёплым, почти потухшим пламенем. Проверить корм маленького элементаля, доступ к кислороду и мысленно создать заметку о золе. Книга, оставленная на журнальном столике отцом с пометкой для Виего — туда же, в список дел. Хугин и Мунин, без задних лапок спящие на своей собачьей лежанке.              Всё, как и всегда. Лежат, бездельники, завернувшись в свой зелёный плед с рукавами, похожий на куртку. Ничего особенного. Можно идти спокойно спать: ничего подозрительного, дом в безопасности.              Нос дернулся.              Стоп.              Зелёный плед с рукавами? Который к у р т к а? У них отродясь такого не было. Был плед. Абсолютно фиолетовый, прекрасно фиолетовый: безграничность самого благородного и совершенного оттенка фиолетового спектра, пушистость и комфортность. Визитная карточка от того, кто решил отплатить горгульям за хорошую работу — Драксум и спустя тридцать тысяч жизней не дошёл бы самостоятельно до решения позаботиться о ком-то живом и обладающим разумом. Хотя бы на минимальном уровне.              Ладно, на минимальном уровне он мог.              Горгульи нежились во сне, забившись в рукава нелепо зелёного, атласного недоразумения. Плевать, что на футаже и близко не было идеальной картинки. Виего оцепенел, будто опалённый кислотой: ответы, драгоценные ответы были буквально под его носом всё это время, нетронутые и жаждущие, как бы к ним прикоснулась рука гения.              Это было так странно, когда он решил проверить, снится ли ему это. Его сны страдали чрезмерной реалистичностью, но материал, ощущение текстуры в ладони, под пальцами, блики зелёного, свербение в носу и отдалённое тепло от камина навевали мысль о том, что возможно, он не спит.              Странно, как отец не заметил? Он ведь видел эту взбалмошную девчонку — не заморачиваясь, мягкотелый потянул куртку на себя, желая изучить, желая получить ответы на вопросы, что периодически копошились со склизкостью червей внутри черепной коробки. Дурацко-зелёный атлас и жёлтые полосы, отчего-то впивающиеся в глаза. Даже заслезились от такого безобразия.              Трионикс не мог потерять столь важную улику. Он так был увлечён мыслями о продолжении своей маленькой охоты, что даже не заметил, как голоски начали проникать в его слух.              — …Мастер Виего? — спросил Хугин как-то затравленно. Спросонья он жался ближе к Мунину, осоловело и непонимающе хлопая глазами.              — Откуда — откуда она у вас? — руки мягкопанцирного не желали успокаиваться. Желали убедиться, что это правда. Что осязание не треплется вновь с его мозгом.              Пальцы пытались впитать в себя эту шелковистость, снять напряжение от эмоций.              — …нашли-и-и-и-и? — неловко улыбнувшись, отозвался второй, пытаясь найти место потеплее и поудобней.              — В лаборатории, полагаю, — оценивающий взгляд соскользнул с куртки на предвестников удачи, тут же отвернувшихся. Да, определенно поза с лапками за спиной и тихий свист на октаву выше — показатель честности. — Что-нибудь ещё было странного?              — Т-только кур-рт-т-ка, — сражаясь с лежанкой лбом в попытке придвинуть поближе к камину, пропыхтел Мунин. Хугин наслаждался, будто не было никакого разговора.              — Где плед?              — Ну, понимаете —              — Уххх, ладно, — вымученно массируя надбровную дугу, отозвался мягкопанцирный. — Я — в мастерскую. Вернусь утром, так что вам лучше не быть в моей комнате, пока меня нет.              Хугин заблестел глазами, начав тормошить толкающего с упорством вола Мунина.              — Да мы — н и к о г д а, — лукаво отозвался горгулья с мордой летучей мыши. — Хорошо вам потрудиться, мастер Виего! Не работайте долго!..              Виего хмыкнул, по привычке шаря по карманам. Последние две бляшки, вот так совпадение — ну точно провидение.              Даже проверять не нужно было — этот укороченный бомбер мог принадлежать лишь человеку, что беспардонно завалился в его нежно обожаемую лабораторию и развалил её на пыль и труху.              И сейчас это провидение отрабатывало всё с лихвой.              Человеческие технологии вкупе с ресурсами отца, алхимическим знанием и мистическими материалами, давали просто небывалую широту просторов его гению. Он мог выследить любого, ведь не существовало идеального преступления. Волос. Потожировое. Какой угодно след, и лишь бы след; гений стал полноценным следопытом в четырнадцать, благодаря одной бедовой голове с красным андеркатом и отцу, разумеется, с его неравнодушными поклонниками, от которых нужно было избавиться тихо, ибо они пришли первыми.              …кто бы мог подумать, что вместо учёного-исследователя, ассистента в экспериментах, у Драксума получится без пяти минут криминалист. Ну кто мог подумать.              Перепроверить, герметично захлопнуть, вывести режим на центрифуге. Лишь ждать, пока процесс экстракции не завершится.              Около шести часов — звучало как вечность.              Виего не желал упускать столько времени. Парень потянулся, сняв респиратор, не вставая с кресла, игнорируя тяжесть в плечах и пустоту в голове. Его клонило в сон, но нельзя было уходить сейчас, когда ответы были практически в его руках.              Рука скользнула в ящик, доставая туго связанную пачку писем, а потом задела — парень цыкнул, доставая конверт-папку. Привычная дешёвая писчая бумага, резкий почерк — трионикс сверился с наручем, тихо прошипев. Едва не забыл про действительно важные дела.              Пакет инвестирования — внутри лежали на скорую руку написанные отчёты, Виего смог лишь умилиться, мимоходом доставая пачку чеков. Лёгкая подпись, слетевшая из-под пальцев, стала обыденностью. Инвестор BV, чек, ваучер, конверт и почтовую печать с граммой — письмо тут же вспорхнуло, исчезнув.              Напоминание: не забыть потом отправить технику со склада. И небольшой подарок, конечно же, за несоблюдение сроков.              Кивнув себе больше на автомате и взяв карандаш, юноша отправил отчёт и письмо в самый низ стопки, подобно тому, как отодвигают вишенку на торте, чтобы затем насладиться её вкусом в самом конце. Потому что было ощущение, что в письме обязательно будут если не хорошие новости, то искренний, в сердцах распадающийся жар энтузиазма, что был отобран, подобно крупинке золота среди песка.               А пока требовалось набить шесть часов работой. Всё же, взять стопку писем было хорошей идеей; правда идея эта отдавала душком тривиальности и вымученной ущербности, как и наполнение сих писем.              «Доброго времени суток, я была наслышана…»              «О чудовищном нападении»              «Какой ужас, должно быть»              Виего тянуло блевать от слащавых, пустых речей тех, кто не видел дальше своего носа, тех, кто всё еще исступленно пытались соревноваться в бесполезной игре за червивое гнилое яблоко. Это была утеха для уставшего эго гения: стравливать знать за крупицы власти, за призрачное нечто, что они называли влиянием. Ведь так их с отцом не видели и списывали со счетов. А значит, они были свободны.              Мягкотелый давал им ощущение контроля. Чудесный облик, столь ценный и желанный: овечка в их стаде волков, позволявшая упиваться их собственной «силой» или чем они там ещё кичились. Играя на их высокомерности, Виего держал их всех на своей ладони, раскрытых, обнажённых, со всеми тайнами и прегрешениями. Любой неверный шаг, любое неосторожное движение в сторону дома Белиал — костяшки бы начали рушиться в идеальной цепной реакции, в совершенном рисунке, так заботливо и тщательно выстроенном юношей. Все четыре года Виего крутился, как белка в колесе, чтобы быть не просто пешкой на доске. На обучении это было одно, не слишком серьёзное; но после — после юноша стянул всё к своим рукам. И теперь, мягкотелый самодовольно усмехнулся: всё работало. Предсказуемо, точно, как часы.              Каждая семья. Каждая банда. Впрочем, с разрушением лаборатории получилось невероятно выгодно: противники дома переглядывались, пытаясь выяснить, кто решился насолить Белиалам. Теперь они искали крысу среди своего окружения, чтобы та не стала слишком сильной. На это уйдёт какое-то время, прежде, чем они поймут, что это был саботаж. Но гений уже распространил слухи достаточно далеко, чтобы отсрочка начала действовать и давать результат.              Все эти интрижки держали мозг в тонусе, хоть и это было не совсем то, чем Виего горел. Скорее, это была необходимость, только и всего; да и так, он хотя бы был занят, не распылялся на всякую ерунду.              Нужно было разбросаться по-быстрому со всеми этими филькиными грамотами, но юноша улёгся на стол, игнорируя все правила приличия, продолжая тяжело передвигать зрачки по витиеватым строчкам.              Доклад от Церхелл. В низ стопки. Письмо с пометкой совы — Виего улыбнулся: ответ от главы информационной гильдии. Туда же, вниз. Проблеск радости не длился долго: письма и письма, бестолковые письма о пустых сожалениях. К несчастью, даже если его голос отключался вместе с бодростью, его глаза всё ещё могли работать и видеть этот лицемерный смрад.              Но письма все были до одури похожи.              А он был до одури уставший.              Тёплые руки скользнули на плечи — мышцы сократились, напрягшись, готовые к действию. Но отточенная до рефлекса реакция замерла, не завершившись, будто уткнувшись о предохранитель: тихий смех. Тонкие пальчики, змеино направлявшиеся ниже, чуть более явственно вдавливаясь — рваная дрожь молниеносно пробежалась на кончиках нервных окончаний. Движения становились более уверенными, более успокаивающими: юноша с тяжестью блаженства выдохнул, прикрывая глаза. Ладони мягко массировали затёкшие от работы многострадальные плечи, и в этом прикосновении маленьких ладошек, прокравшихся под ткань, читалась какая-то самозабвенная забота, что ласкаючи, забирала усталость и дарила забытое наслаждение касания. Тёплого и живого. Даже придраться было не к чему — слишком хорошо, чтобы быть правдой.              Его нос был рядом с курткой, вот почему. Мозг перемкнуло на похожести, мозг перемкнуло, но мягкотелый вряд ли мог сопротивляться этому сейчас, особенно сейчас — золотистая тень развернула его, сияя растопленным металлом чарующих глаз, двинулась на него так резко, что он почти дернулся.              — Тш-ш-ш-ш, расслабься, — рука скользнула за шеей так плавно, когда место, где должно быть ухо, опалило горячее дыхание, медленно перемещающееся к шее. Мурашки от её голоса — з в ё з д ы, он начинал проигрывать. — Это всего лишь я.              Она нависла над ним, прильнув к панцирю, вдавливаясь мягкостями, свойственными женскому телу, как он выдохнул — с него успели снять очки и респиратор, едва мягкотелый отвлёкся. Касания проникали в мозг, агрессивно обрабатывались, пока её левая рука поглаживала его плечи, утешая его лихорадку, вторая скользнула вниз по бицепсу, прямо к перчаткам, растягивая латекс и проникая под него тонкими шаловливыми пальчиками. Дыхание на коже не причиняло боли, потому что сопровождалось мягкими, едва ощутимыми поцелуями, обманчиво робкими.              — Я соскучилась…              Обычно, её очертания были такими смутными. И когда она приходила — юноша закусил губу от томного шёпота, оседающего на коже, маняще медленно скользящего вниз жаром маленькой ладони по прикрытому шелковым танджуаном карапаксу — он едва мог понять, кем она является. Donna misteriosa.              Мягкотелый знал о ней не так много, кроме как-то, что она — почти что его ровесница, и она приходила под покровом ночи, когда его разум отключался.              Сейчас она выглядела несколько иначе. Тёмная, сумрачная тень с золотисто-звёздными очертаниями. Всё ещё размытый силуэт, но такой знакомый. Знакомый до трепета, но все ещё ускользающий от понимания. Прищурь он глаза больше, прижми мягкость теснее, ближе, он бы смог бы понять, смог бы определить, но образ петлял перед ним нечёткостью близорукого зрения. Но он был чётче, чем тогда, в детстве, когда он пытался найти утешение в чем-либо — ком-либо, когда —              Воспоминаниям не дали бурлить в черепе, оживать на коже — она перетягивала на себя всё его внимание. Вкрадчиво, со страстью и знанием своего дела. Разворот кресла — Призрак уже оседлала его бёдра, лукаво улыбаясь, чтобы прильнуть к оголённой коже.              Пухлые губы коснулись шрама на шее — кожа там была нежнее и острее реагировала, — вызывая рванную дрожь выдоха и пульса. Она не стеснялась льнуть ближе, соблазнительно прогибаясь в пояснице. Тень продолжала мягко вдавливать свои губы в кожу, что-то шепча. Что-то о расставании, может, что-то о нём самом — не имело значения, но вызывало дрожь на коже. Il suo morbido donna misteriosa, il suo enigma оставляла невесомые дорожки из трепета, стремящихся тёплым неосязаемым водопадом к низу живота.              Тонкие руки не собирались покидать низ пластрона, даже сквозь шёлковую ткань рубахи, сквозь хрящ, ощущалось тепло её тенистых ладоней, мерцающих золотистостью. Будь у него человеческая кожа, он бы уже с ума сошёл от такого, но наличие пластрона сжирало часть ощущений, притупляло их.              Несильный укус чуть ниже линии челюсти — электрическая дрожь, — кончик языка игриво заменил след зубов на коже: лукавое извинение. Пока его руки не до конца уверенно скользили по её талии, её нагло порождали вулканический жар внутри. Призрак явно наслаждалась процессом, восполняя годы разлуки горячими, влажными поцелуями, не желая оставлять его промежность в покое.              Она хотела играть грязно — когда между ними растянулась тонкая паутинка слюны, а её губы припухли от его укусов, Золотце смотрела на него так, что это могло обезоруживать. Такой преданный, мутный взгляд, будто кроме трионикса ничего и никого не существовало.              Виего прикрыл глаза, стараясь отдышаться. Будто марафон пробежал, и его холодность размывалось в этих тенистых ласках. Дерьмо, она и ведать не ведала, что она с ним творит.              Она колебалась. Между тем, чтобы не останавливаться и продолжать изливать на него свою тоску и любовь, и тем, чтобы просто смотреть на него.              Мягкотелый хмыкнул, ощущение маленькой победы переплеталось на языке: первый вариант. Ладно, это было не так плохо: стон сорвался с его губ, когда она коснулась губами ключиц, присасываясь. Момент, когда она приоткрыла ворот рубахи, развязав тигриные узлы, ускользнул от его внимания. Дёрганное движение рукой у бёдер — заставляла оторваться от кресла, прильнуть к ней ближе, сгрести нахалку и опрокинуть на стол, раздвигая всё, что могло помешать в сторону, прочь с глаз долой.              Золотце сдаваться на собиралась. Она выигрывала до этого, и не собиралась уступать, вот только Виего тоже не любил проигрывать.              Её ноги на пояснице, сама она жмурилась от укусов, прижатая запястьями к столу — кто сказала, что в эту игру могла играть лишь она одна?              Шумный выдох раззадоривал. Буквально заставлял идти дальше, когда тень выцепила дерзостью поцелуй, вырвавшись — жадный с её стороны, затяжной, с рваными движениями пальцев на лице. Дёрганная ласка мягких, аккуратных подушечек пальцев, скользнувших за голову; девушка прижимала к себе вплотную, без шанса выжить; ноготки упали на карапакс, впиваясь в кожу.              Мягкотелый стиснул упругие бёдра, подхватывая их лёгким движением, вжимая тонкую фигуру в пластрон до одури, словно пытаясь её сожрать сросшимися ребрами. Она не была против — она хотела бо́льшего. Её желание слышалось в жадных шумных вдохах, выгнувшейся навстречу груди, пальцах, впившихся в его панцирь.              Несколько шагов в сумасшедшем поцелуе, и Энигма тихо зашипела, соприкасаясь с холодной поверхностью. Девушка распахнула глаза, и Виего обожал эту реакцию: на её руках плотно закрепились ремни.              Она лукаво улыбнулась, облизывая слипшиеся губы. Призрак ждала продолжения, не вопрошая о правилах игры, что изменилась с их последней встречи. Похоже, ей было глубоко плевать на это — чувственный, не прикрываемый стон от движения его пальцев от лодыжек к коленям выдавал её разгорячённость с головой. Виего криво улыбнулся, пальцами очерчивая острые, тонкие коленные чашечки, а потом — вверх по бедру, стискивая и стремясь ко внутренней стороне.              Дыхание. Голос. Запах. Оно почти сводило с ума.              Его рука оторвалась от вкусной кожи сама собой, когда он подобрался ближе, специально отняв ладонь, дразня, когда она двинулась навстречу.              Трионикс уткнулся в живот клювом. Он и сам не ожидал — но тело порой двигалось будто само, без его ведома. Золотце не была против, податливо выгибаясь навстречу.              Так странно: будучи призраком, она обладала удивительной мягкостью и податливостью реального, почти человеческого тела, плотностью, осязаемостью. Если она — модель, лишь объект-заместитель какого-то реального объекта, о котором он ничего не знал, то она была невероятно совершенной моделью. И она ему нравилась тем, что в ней не было ничего лишнего.              Клюв скользил по нежной мягкости изгибов, утопая в ней, аромате искристой кожи. Он знал, что сводит с ума: запах. Это искристое облачко, плотно, но совсем не агрессивно опутывающего его нос, носоглотку, стягивался внизу живота горячим пульсирующим узлом. И Золотце пользовалась этим, она знала, судя по самоуверенной улыбке. Она хотела разгромить его, вывести из себя окончательно, так притягательно выгибаясь ему навстречу и испуская влажный, нежный стон, едва зелёные пальцы коснулись кожи.              Несильный укус ниже пупка — Призрак рвано выдохнула, дёрнувшись. Она была ненасытной, она желала больше, больше прикосновений к себе, желала его рук, не только лица, зубов и языка, она хотела его всего.              Виего усмехнулся, пододвигая руку, бесшумно исследующую металл. Пальцы сжались, найдя нужное. Язык скользнул по искристой коже, вызывая стон, трепет сомкнутых ресниц, как голос Золотка дёрнулся, так предсказуемо, вместе с металлическим блеском, тонким и острым; золотистый ихор заструился из темноты её тела с лёгким мановением кисти.              Она вскрикнула, не сразу поняв, что произошло. Неудивительно: его инструменты всегда были в прекрасном состоянии, идеально наточенные, они проникали под кожу плавнее и быстрее ножа в размягченное масло.              Виего выпрямился, скидывая рубаху полностью и снимая с вешалки чёрный длинный фартук, закрепляя ремни наискосок на многострадальном карапаксе. Секунда на потеху: её дикий, ошеломлённый взгляд. Потому что его шрамы были обнажены и отражались в её глазах.              Она зажмурилась, мягкость черт лица обострилась от шипения: боль от раны наконец дошла до неё. Но она была под его контролем, трионикс не мог проиграть: конечности были заблаговременно подготовлены, так что она мучилась, без возможности куда-то уползти, зализать раны, спастись или отомстить за себя.              — Всегда желал узнать, что уже у тебя внутри, каково это, побывать там, — Виего усмехнулся, перехватывая скальпель удобнее. — Похоже, сегодня мы станем гораздо ближе, чем обычно, Золотко. Напомни, милая, как же там было? Я люблю так сильно, что готов проникнуть под кожу? Разорвать тебя на куски? Да, похоже на то.              — Ты… Любишь — совсем — не так!.. — она прикусила губу, ловя его взгляд. Она была строптивой, как и он сам, видимо, и её не пугало, насколько хищно и холодно он смотрел. Золотко не давала себе закричать; острозаточенное тонкое лезвие приценилось к нежной коже, продолжая начатый разрез.              Боль приходит далеко не сразу: рука у него, как уверяли, была лёгкой. А скальпель — острее его памяти.              — Ну почему же — не так, — мягкотелый с ухмылкой осматривал её тело, лежащее на столе.              — …что… он…сделал — с — тоБОЙ! — крик отдался в ушах высоким тоном. Это почти возбуждало. Почти.              — Он? Что делают алхимики: синтезировал, трансформировал из… лишь жалкой, низшей формы жизни… Он сотворил меня. Нет-нет: сделал.              — НЕТ! — она закричала во всю силу легких. — Он ИСКАЗИЛ!.. хах — теБЯ!..              — Ошибаешься. Я был тем, кто принял метаморфозу. Я стал совершеннее. Лучше, — Виего прильнул ближе, приподнимая подбородок, слишком податливый, слишком прощающий. Когда по её щекам скользнула слеза, а по его лицу и телу — полный сочувствия взгляд, это заставило его пылать, вспыхнуть. Хотелось ударить ладонью по стали хирургического стола, но Виего лишь поднял скальпель, проверяя его остроту. — Я ведь прозрачно сказал уйти. Навсегда. Я столько раз просил, нет — умолял тебя это сделать, когда мы делили с тобой одну циновку на двоих, но ты продолжала эту сладкую пытку. — Трионикс не торопился. Он будто заигрывал с ней, так и касаясь, касаясь её тела и неторопливо сдабривая свои касания сталью словами, вызывая лишь всхлипы и стоны. — Я ведь просил. Умолял. Велел тебе уйти навсегда. Но видишь — мне надоело. Терпеть не могу, когда меня не слышат. И — надо же, ты убедила меня, что ты умная девочка… Что ты не вернёшься. Но нет.              — Я… ха…— Она стоически терпела, пока он орудовал. Но с речью стоны срывались из её груди, уже не тихие, сдерживаемые, а громкие и звучные. Виего медлил, не раскрывая её кожу, не обнажая её ребра. Он не знал, есть ли там рёбра вообще, но он планировал это выяснить, просто желал насладиться этим эстетичным зрелищем. — …всегда… ах…ча…сть…те…ах… -              Она старалась отдышаться. Но Виего хотел вернуть ей изящество, декадентскую эстетику. То, как двигалось её обнаженное, тонкое тело на хирургическом столе, намертво пригвождённое ремнями, то, как оно извивалось от мучительной пытки, приносило удовольствие. Она была эстетичной в той совершенной манере, в какой бывает запретный сон, манящий образ подсознания, ид, ненасытный и не скрепляемый абсолютно никакой моралью, обязанностями и правилами.              Красиво. Невероятно, до ужаса красиво. Тенистое, мреющее глубокой чернильной темнотой тело, золотые разводы крови, стекающих узенькими, узорчатыми ручейками, будто причудливые украшения на нагой танцовщице, непокорной и обворожительной.              Её гибкая спина — ох, как она прогибалась! Как стремилась навстречу его рукам. Как трепетала вспоротая грудь, из которой срывались болезненные стоны и крик. О нём, лишь о нём.              Как легко порой спутать удовольствие и боль, ибо одного без другого не существует. Но боль первична, удовольствие же — искажённая, извращённая боль, приятная для разума и тела. Что-то неправильное в своей сути, запретное, и оттого — манящее. Но пока она была здесь, Виего мог предаться своей потаённой, таинственной страсти, вкусить этот запретный плод, и никогда не возвращаться к нему боле.              То, как она кричала во всю силу своих лёгких, срываясь на рваные стоны и сбитое до нельзя дыхание, как умоляла его остановиться, было юноше по нраву. Его прикосновения были почти что ласковыми, он относился к ней почти как к своей наперснице, так же трепетно. Рука скользила по тонким очертаниям остротой скальпеля, заставляя её кричать ещё надрывнее, дёргаться всем телом навстречу ему. Призрак сопротивлялась, настырно, будто не замечая усталости.              От такого зрелища у него самого скрадывалось дыхание. Трионикс замер, лицезрея результат этих тонких рисунков, его сладострастных меток, грешивших совершенством. Его рука сама скользнула на эту тонкую, исполосованную арку рёбер. Вверх, плавно, будто змея, его когти крались следом. Юноша прищурил глаза, задумчиво отслеживая то, что он испытывал сам. Палитра эмоций разнилась с тем, что он помнил — не было месту невинному возбуждению и наивной чувственности, лишь точный расчёт, смешанным с резким восторгом, мрачным и теневым.              Она пыталась сдержать через прикушенную губу свое разрывное дыхание и стоны. Ладонь Виего мягко упала прямо по центру, он нагнулся над тенистым лицом, пытаясь понять, кем же она является. Всматриваясь в золотые глаза, фиксируясь взглядом.              Выдох получился в унисон, толчок получился грубым. Не таким аккуратным и точным, больше смазанным. Но ладони было тепло внутри, гений не прекращал улыбаться — не мог ничего с собой поделать, улыбка сама просилась на лицо. Будто частичка чего-то важного и знакомого было в этом тепле, отсутствии холода, и это было непривычно. А ещё — на его лице почти скользнуло умиление — в этом жидком тепле что-то ещё билось о его руку, что-то будто пыталось воззвать к нему, стягиваясь у кисти поглощая её, пусть Золотко уже не могла двигаться.              Будто она пыталась поглотить его даже сейчас. Лицо, полное экстаза, с губ капала кровь вместе с тихим шепотом: «мы…».              Её сердце.              Удивительно, но оно у неё было, и оно стучало, это было так странно: трионикс будто мог прочесть все её мысли, причины, почему её сердце ещё трепетало. Невероятно настойчиво, упёрто, и искаженное сочувствие прокрались в его улыбку. В этом они оба были похожи, оба твердолобо пытались выжить, вопреки всему: боли, пыткам, насилию, вопреки всему миру.              Тогда — золотисто-мрачные ресницы, широко распахнутые, трагически, сладострастно задрожали, будто крылья бабочки — она была союзником. Единственная поддержка. Единственная, кто не ненавидит. Кто способна дарить утешение и размыть боль — хотя бы на время. Хотя бы на мгновение позволявшая ему сбежать.              Сейчас — Виего усмехнулся, и рука в её груди, согреваемая её теплом, рванулась прочь, зажав трепещущую пташку. Вырвать сердце не просто. Вовсе нет; требуется достаточно силы, чтобы вырвать из тела что-то — всё же природа дала людям шанс быть не совсем уж хрупкими. Но с ней это было так легко, её тело было таким податливым. Золотистая кровь стекала с его тёмных рук, капала, струилась, когда сердце рефлекторно угасало в последних ударах.              Ту-дум — слабый трепет в руке, угасающий, когда он сжал орган. Ногти впивались сквозь латекс, чесались клыки, ей-богу — он бы впился не думая. Чуть не поперхнулся слюной — уж больно соблазнительно выглядело.              С замершими словами на губах, гротескно замершая, будто сломанная куколка. Шарниры бы удержали её позу, но расслабленность её членов нравилась ему гораздо больше. Всё ещё прекрасная, даже более прекрасная, чем живая — животное довольство в животе — тенистость её очертаний, несколько поостревших, но не ставших грубыми. Они отнюдь не лишились этой прекрасной, свойственной им мягкости, нет; они лишь стали немного чётче в этой опаловой пыльце, что облачком, вуалью укрывала от глаз.              Стройная, точёная фигурка, такая обольстительная, легко помещающаяся меж ладоней, стянутая золотым ихором, будто ведьминским одеянием. Тонкие руки и плечи, утопающие в густых кудрях, будто в плотном тумане, закручивающегося золотыми клубами. Тёмные ресницы, не упавшие золотом на щеку. И непокорные, золотистые глаза.              Забавно, он хмыкнул сам себе. Её глаза, даже живые, были понятны ему ещё тогда, когда он не мог ориентироваться в этой круговерти радужек и зрачков, бликов и ресниц. Единственное, что он понимал, было уже мертво — зрачки не реагировали на свет, расплёскивались по всему глазу звёздным морем, полным беспросветной темноты. Они не выражали эмоций, лишь факт смерти, ускользавший от понимания других, но лёгкий для аналитической обработки его разумом. Но её глаза были понятны и просты.              На её груди были россыпи капель, бурный всплеск — Виего препарировал её бесстрастным взглядом и, сжав сердце, усмехнулся.              Всё это время он ошибался. Делал всё неправильно: он вырвал своё сердце когда-то точно так же, вот почему она пришла. Проблема была не в нём, но в ней: она должна была погибнуть.              Запах её крови опьянял, оставляя его наблюдать, тихо, как тень. Но её магия испарялась, медленно развеваясь, как хлороформ из лёгких. Больше не цепляло, не вызывало эмоций, и малейшей их искры.              Сердце плюхнулись на пол. Смачно, мокро, со всплеском на обувь. Мёртвое сердце, которое его не побеспокоит. Мягкотелый улыбнулся уже иначе, и если бы мог — предал своего призрака огню. Сжёг бы в пепел, без остатка. Но навряд ли она могла гореть; вместо этого юноша развернулся, окидывая взглядом вновь. Будто пригвождённая бабочка, хмыкнул Виего.              Как странно всё мешалось в голове: он будто видел этот серый, как грозовое небо, стеллаж со множеством приколотых насекомых, внушительная коллекция разных форм и размеров. Самое яркое и цветное во всей той безликой белизне и серости, что-то, что было принесено откуда-то «оттуда». Наверное, мысли так петляли, потому что он сам был похож на насаженную на английскую булавку бабочку.              Питавшийся, нет, цеплявшийся, за золотистую пыльцу, которой даже не мог насытиться. Не способный сопротивляться тем рукам, что поймали его. Но у него даже не было крыльев, чтобы отрывать их, тем не менее, его пронзали. Подвешивали и пронзали, снова и снова, а он не мог умереть, оставленный висеть на обозрение другим.              Серый, мерзкий, как моль, вечно всем мешавший.              Золотце была чем-то похожа на него, но всё же была полноценной бабочкой. С красивыми крыльями, способной летать, способной показать, каково это… ощущать подобное.              Но — вот так поворот: моль оказалась хищницей. Вот и вся разница — Виего мимикрировал. Нацеплял привлекательную оболочку, выглядел невинно, но потом пожирал и не давился.              И если эта бесполезная бабочка вновь будет порхать, забивая мысли, Виего был рад обнажить клыки.              Ему хватало лишь немногого, чтобы вновь быть полным.              Её отсутствия.              Хмыкнув, юноша зашагал прочь — настроение было приподнятым; самое то подышать свежим воздухом на улице.              Его руки были в бесстыдном, томном золоте, всё ещё столь соблазнительно пахнувшем. Не удержался, замерев: сладко. Что-то реальное, но в тоже время, эфемерное и ускользающее, но до дрожи приятно сладкое. Будто пыльца — совершенно мягкая сладость на языке.              Лунная ночь размывала оставшееся на нём золото, а его разум был безумно точен и холоден. Чистое блаженство.              Бархатистая прохлада омывала тело, скользила вниз по лицу, стирая любое упоминание, любой намёк на то, что к его телу вообще кто-то дерзнул прикоснуться. Юноша привычно обтёр пальцами по плечам, поглаживая их в задумчивости, просто наслаждаясь звёздным видом. Безмятежностью.              Шум крыльев — нет, не бабочки, хмыкнул трионикс: не тот тонкий, трепещущий и мельтешащий, а почти солидный в свои беззвучности. Гений поднял голову по направлению к звуку, как на его руку по-хозяйски приземлился крупный ворон, будто всегда был там. Звёздный ворон с пронзительными золотыми глазами, слишком разумными и мудрыми, слишком живыми, чтобы быть просто птичьими. Из лапы, перевязанной тесьмой, свалилась чёрная, будто обугленная роза.              Sub rosa?..              — Опять ты за своё, — вещая птица сузила глаза вместо слов. — Не надоело?              Ворон молчал и пронзительно смотрел. Будто переадресовывая тот же самый вопрос снова, в ответ на молчание.              — Если тебе есть что сказать — я слушаю. Нет — просто оставь меня в покое — дай мне отдохнуть нормально.              — Раздобудь змеиное дитя, что всегда пожирает хвост, — отозвалась птица. Мягкотелый моргнул, вращая в руках срезанный бутон. Голос был до боли знакомым, но всё время будто петлял, видоизменялся, становился будто припорошенным — будто связь прерывалась. Хоть это было и предсказуемо, но он всё же дёрнулся, не услышав по привычке бесполый голос. — Связь зачинается на крови — так накорми её как следует, а затем используй синий, как и твой отец, — голос продолжал литься, будто воск, оставляя трионикса в непонимании. — Он уже пытался. Не вини его, ради меня.              Виего прищурился, пытаясь уложить метафоры в голове. Рецепт? Совет? Инструкция, несомненно, но к чему? Драксум как-то рассказывал, что ему во сне приходили рецепты, но… сам мягкотелый с трудом мог назвать себя алхимиком. Разве не проще было обратиться к отцу?              Sub rosa.              Парень горько улыбнулся до боли в скулах. Взмах крыла заставил Белиала дёрнуться, как окрестности его мастерской изменились.       — Да ты издеваешься, — хмыкнул трионикс, складывая в голове. — Розарий? — удивился он, моргнув и узнав очертания зелени.              Не маджентовый свет, лишь тусклое лунное сияние.              — Возвращайся домой, — звучало вовсе не как приказ. Скорее, совет или просьба.              — Смеёшься, — кивнул трионикс мрачно, задрав голову. От лунного света было не по себе — какой-то серный, удушливый. — Я «уже».              — Тебя ждут, — добавил ворон тихо. — Помни о правилах, следи за луной. Тогда будет благословение.              Виего сделал тяжкий выдох — в воздухе, пропахшим акациями и отдаленно — розами и увядающим летом, вырвались ледяные клубы пара. Но розам, срезанных практически под корень, розам, которых забросили на два тяжких года, казалось, было хорошо. Потому что Виего видел отросток, новый отросток, потихоньку развивающийся на глазах юноши.              «Чёрная роза — символ недостижимого. Но иногда — роза лишь роза».              Виего хотел возразить. Хотел высказать то, что кипело в груди, что крутилось в голове столько времени, но пернатого посланника уже не было на его плече. Лишь пустота и ночь — он стоял совершенно один в оранжерее, будто маленький, вновь не зная, чего от него ждут и чего хотят.              Ожидать честности было уж слишком, тем более — от снов. Нет, нужно лишь проснуться — сновидения всегда были неудобными и пытались давить на совесть. То бабочки, то вороны, то луны; и никакого покоя от этих женщин. Тем не менее, это не были кошмары, и хотя бы этим уже можно было скупо радоваться.              Золотая луна улыбалась ему с небес с какой-то поистине птичьей хитростью.