Sol adentro

Замок Друи, 1272 год, июнь В Нильфгаарде родить больного сына — позор. Рене Маргет Друин аэп Риккедан познал это на собственной шкуре. Не то чтобы мать или отец не любили его — его не любил вообще никто, кроме родителей и няни. Сама земля империи его отвергла, не позволяя по себе ходить, и плоды земли, и протекавшие в ней воды, и произрастающие на ней цветы и травы — все было ему вредно. Он довольствовался тем, что не проявляло к нему враждебности: воздухом, небом, солнцем, которые, как говорила няня, «для всех-всех», живи ты на севере империи, или на юге, или вообще на краю света. Слишком они большие, бесконечные, всеобъемлющие и щедрые. Вот почему Рене часто лежал во дворе, выставив из-под навеса свои тощие бесполезные ноги — «паучьи», сказал про них мальчик-поваренок. А мальчик с конюшни сказал, что они как у кузнечика. Рене надеялся, что солнце им поможет. То же самое говорил и лекарь, которого мама пригласила в прошлом месяце. Это не стало для него новостью: Рене принимал солнечные ванны с тех пор, как был младенцем, и лишь благодаря им еще не отправился в могилу. Конечно, он питался не единственно солнечным светом, а все-таки что-то ел: ограниченный набор безвкусных блюд, которые не давали простора для поварского искусства. Он знал, что никогда не сядет в седло, но надеялся, что сможет передвигаться в повозке и, возможно, даже управлять смирной лошадкой или осликом. Отец еще до войны нарисовал эскиз поддерживающего корсета из дерева и железных прутьев, и лучший кузнец в Гесо изготовил для Рене этот странный доспех. Отец все хорошенько продумал: как разбирать и собирать отдельные части «внешнего скелета», как заменять их, подстраивая под рост мальчика. Облаченный в корсет, Рене мог быть уверен, что его позвоночник не треснет пополам от попытки хоть сколько-то продержаться в вертикальном положении. Отец очень радовался, что его замысел увенчался успехом. Потом он уехал в далекие края на другом берегу Яруги, где и погиб вместе со всем своим отрядом. Рене сел под навесом, спустил ноги с шезлонга. Собрал карты после нескольких партий в гвинт, которые они сыграли с няней. Мама стояла возле окна и смотрела на него. Со смерти отца она носила только черные платья, но все равно была прекрасна. Рене помахал ей, ловко перекинул карты «змейкой». Мама улыбнулась и приложила к губам платок. Она не оправилась от зимних приступов кашля и всю весну не расставалась с этим платком. Рене надеялся, что благодаря летнему солнцу мама поправится и они вместе поедут в поместье на берегу Вельды, к северу от Друи, где не так жарко и можно смотреть, как люди рыбачат на мостках у реки. Он знал, что вчера пришло очередное письмо от кузена Эддарда — и отправилось прямиком в камин, куда неизменно отправлялись и прочие послания от кузена. Эддард, и без того находившийся в линии наследования сразу после Рене, считал такое положение вещей несправедливым и требовал расширения своих полномочий. Мама не скрывала от Рене, что если кузен добьется задуманного, он выгонит их из родового замка и пустит по миру. Поэтому они должны были «не сдаваться», «держать оборону» и, в крайнем случае, «обратиться к императору». «Пускай Эмгыр вар Эмрейс припомнит заслуги твоего отца», — обязательно добавляла мама, хотя Рене не понимал, какие заслуги она имеет в виду. По словам няни, господин Риккедан являлся скорее инженером, чем полководцем. Да, он посылал императору несколько чертежей стенобитных машин, но никто не помнил, было ли что-то по ним построено. А вот мама никогда не позволяла себе оценивать его военные таланты. Для нее покойный супруг был идеалом мужчины. Потому-то она больше не вышла замуж и отваживала всех кавалеров. Изнутри, с той стороны окна, донесся мамин кашель. Рене взял костыль и медленно поковылял в свою комнату на первом этаже. Лестницы выше пяти ступеней были для него неприступны, но он не собирался сдаваться. Он еще удивит и маму, и няню, и кузена Эддарда, чтоб его. И будет править повозкой. ~ ~ ~ Фэн Аспра, 1276 год, июнь «Мальчик-Паук» — так было написано на афише. Иногда это был «Мальчик-Кузнечик» или «Мальчик-Водомерка», чтобы «сохранить интригу». Костюмы менялись незначительно, да и афишу, собственно, никто не читал. Но хозяин балагана по кличке Трюфель считал, что так шикарнее, почти как в столице. Рене никогда не бывал за пределами округа Друи и верил ему на слово. «Мальчик-ик-чудовище!» — выкрикивал их пьяненький глашатай, парень без руки с побитым оспой лицом. Рене так и не спросил его имя — для всех он был просто Рябой. «Ребенок с железными костями! Не пропустите! Грош за билет-ик! Коли-ик-чество мест ограничено!» Народу набивалось битком, ведь в империи, как известно, чудовища давно вывелись, а кому не захочется поглазеть на диков-ик-инку? Когда шатер оказывался полон, Трюфель поднимал занавес над клеткой, где сидел Рене. В его обязанности входило шевелиться на полу, растопырив конечности, шипеть, щелкать фальшивыми жвалами и по сигналу хозяина бросаться на решетку. В этом состояла первая часть номера. Рано или поздно кто-нибудь из публики кричал, что енто все обман и бутафория, и тогда Трюфель доставал из рукава козырь. «Думаете, я обманщик? — кричал он; толпа улюлюкала. — Думаете, я решил вас одурачить? Вам обещали ребенка с железным скелетом? Ну так смотрите!» Бравый, как фельдмаршал, он заходил в клетку, снимал с Рене пошитый из лоскутьев костюм и демонстрировал толпе его скованное корсетом тело, едва прикрытое истрепавшейся за годы рубахой. Затем открывал сундучок с инструментами, и вот тут начиналось самое трудное. Трюфель откручивал составные части «доспеха», одну за другой, пока Рене не оставался вовсе без защиты. Тогда Трюфель поднимал его за шиворот, принуждая сесть. «Глядите! — восхищенно орал он. — Без своих железных ребер, позвонков и прочих костей этот ребенок ни на что не способен! Он и этот металл — единое целое! Разве вы видели прежде что-нибудь подобное?» Иногда после выступлений Рене бывало так худо, что он сутки или двое лежал в своем углу на матрасе, не в состоянии ни спать, ни есть. Трюфель или Рябой, проходя мимо, легонько пинали его носком сапога, проверяя, жив ли еще. Дрессировщик с облезлой офирской пантерой молча смотрели из другого угла. Пантера щурила желтый правый глаз. Левый ей выкололи — уже давно. В тот сезон они проехали традиционным маршрутом: Амарильо — Тыффия — Фэн Аспра, плюс мелкие поселения и частные заказы. К частным заказам Рене отношения не имел, чему был очень рад. Балаганные девушки, обычно разбитные и грубовато-веселые, после такой работы часто плакали, мазали синяки гримом и чинили штопаные-перештопаные наряды. Одну Трюфель отдал какой-то банде, заключив «очень выгодную сделку». Рене, да и все остальные в их караване еще долго слышали ее крики на дороге. В Фэн Аспре была хорошая большая площадь, и шатер с Мальчиком-Богомолом разместили в самом центре. Выступать предстояло каждый день, до самого конца ярмарки. Рене утешал себя тем, что потом, в пути до Сарды, он сможет немного отдохнуть. Жителей Глысвена и Новой Кузни его особа не шибко интересовала, а Трюфель недавно признался, что не хотел бы потерять Рене, который был ему «очень дорог». Признание вырвалось у него после того раза, когда Рене сомлел прямо перед зрителями, и привести его в чувство удалось лишь несколько часов спустя. А пока нужно было хорошенько потрудиться. Рене послушно ползал по клетке, воздевал к куполу шатра богомольи лапы и ждал, когда раздастся знакомый вопль про бутафорию. Но тут что-то случилось. Катаясь по усыпанным опилками доскам, он очутился возле дальней решетки и увидел... их. Черноволосые юноша и девушка, прекрасные, будто герои из волшебной сказки, будто гости из другого мира, стояли в первом ряду и смотрели на Рене. Шея у юноши была обмотана шелковым шарфом, на девушке была накидка с зелеными бархатными лентами. В руках они держали корзинки с покупками, и от обоих чудесно пахло. Рене замер, таращась на них, вдыхая аромат. Забыв обо всем на свете, он не обратил внимания на окрик Трюфеля. Потом тело пронзила боль. Его огрели кнутом — тем самым, которым дрессировщик понукал свою пантеру. Девушка ахнула. Юноша наклонился к ней, что-то шепча. Она решительно тряхнула головой. Сквозь звон в ушах, сквозь гвалт зевак Рене расслышал, что она сказала: «Надо забирать его отсюда». В тот день Трюфелю не пришлось раскручивать и скручивать заново панцирь Рене. Ослепленный «крайне выгодной сделкой», он даже не забрал костюм богомола. Когда они вышли из шатра — юноша завернул Рене в плащ и поднял на руки, как пушинку, — девушка размахнулась и швырнула лохмотья в кучу гнилых отбросов. ~ ~ ~ «Последний приют», 1279 год, июнь — Стефан — в сарай, быстро! Эльза, сиди тут, с Рене. Я сам с ним разберусь. — Черта с два, — иногда Эльза бранилась и похлеще. — Если он кого и будет слушать, Антоний, то только меня! Стой рядом, если хочешь, но не встревай, умоляю. Хлопнула дверь черного хода. Рене осторожно выглянул в окно: трое верховых приближались с юга, откуда шла единственная дорога в долину. Он в замешательстве посмотрел на Эльзу — та вертелась перед зеркалом, оттягивала корсаж, чтобы открыть оба плеча. Поправила прическу, широко, неестественно улыбнулась. Отражение в зеркале подмигнуло Рене. Он подмигнул в ответ. Все будет хорошо? — Один момент... — Эльза брызнула на шею духами. — Так, теперь готово. Идемте, встретим господина вар Краббе как подобает любезным хозяевам! Они с мастером Антонием вышли за дверь, спустились с крыльца. Рене, выбравшись из своего кресла, прилип к оконному стеклу. Сквозь мутноватые квадратики он не видел лиц всадников, но отлично слышал все, что говорили снаружи. Всадник посередине выехал вперед, но спешиваться не стал. — Эльза, милая Эльза! — громко, насмешливо. — И маэстро Антоний собственной персоной! Ну, а где ваш дикий лебедь? — Не ожидала увидеть тебя так скоро, Иероним, — в тон ему ответила Эльза. — Месяца не прошло с нашего лесного свидания. Чему обязана столь приятному сюрпризу? — Твоим прекрасным глазам? О-о, эти очи, мерцая, мерещатся мне-е, тут и там, тут и та-а-ам! — фальшиво напел всадник; Рене поморщился. — Устали с дороги? Прошу, пожалуйте в дом, — церемонно произнес мастер Антоний. — В «Последний приют»? — всадник пощелкал хлыстом о сапог. — Нет, благодарю, я пока не тороплюсь. Ладно, хватит любезностей. Нам надобно побеседовать. Эй, вы! Ждите меня у тропы. Рысью, господа, резвее, резвее! Двое верховых отъехали, лениво подгоняя лошадей. Оставшийся — вар Краббе — глядел им вслед, пока они не замерли у самого края долины, затем повернулся обратно к Эльзе. — Принесла что обещала? — Да, — она приблизилась, протянула ему бархатный мешочек в цвет лентам на накидке. У нее был всего один отрез бархата, который Эльза аккуратно тратила на «маленькие детали». Рене знал, что в мешочке: лоскутки дорогой ткани, кусочек кожи с гербом и украшение со шпоры с такой же эмблемой. Все было грязное и дурно пахло. Взявшиеся невесть откуда странные предметы. — Ты помнишь наш уговор? — Держать мальчишку взаперти, пока ты лично не приедешь за ним или не привезешь новые указания. Посредники исключаются. Кто угодно другой, кто интересуется мальчишкой — под подозрением. Рене обомлел. Они говорят о нем? Нет, быть того не может! Кузен Эддард, завладевший замком Друи и всеми землями, уже давно о нем позабыл, а кому еще он мог понадобиться? — А что будет, если вы уговор нарушите, м-м-м? — Ты продашь меня и Стефана в Офир, — монотонно, словно повторяя надоевшие реплики из плохой пьесы, произнесла Эльза. — Нас выставят нагишом на невольничьем рынке, одурманят слегка, чтоб не хныкали и не сопротивлялись. Проверят на пригодность. Мы будем смотреть друг на друга. Ох, Иероним, ну хватит! Зачем до этого доводить? — Умница, — противным тоном ответил вар Краббе. Так бандиты назвали девушку, которую купили у Трюфеля. «Не боись, умница». — Пока все складывается очень удачно. Не пришлось даже устраивать засаду. Я был готов выставить арбалетчиков вдоль ущелья, но сама понимаешь — лишние люди, лишние деньги... Хорошо, что парень сам попал вам в руки. — Ты так и не сказал, что собираешься с ним делать. — Пока не знаю, — вар Краббе спрятал мешочек под кафтан. — Не морочь этим свою прелестную головку. Выращивайте мак, продавайте духи. Экспериментируйте. Урожай ожидается хороший? — Замечательный! — с вызовом воскликнул мастер Антоний. — Вот и славно! И не забудьте про того сыщика. Все глаза мне намозолил. В награду пришлю вам ведьмака, самого лучшего по эту сторону Яруги. Разберется с вашей... зверушкой, народ вернется в горы, и жизнь пойдет по-старому. Сможете за пару грошей нанимать работников на поле, расширить плантацию. — Офирцы в ущелье... — мастер Антоний перевел встревоженный взгляд с вар Краббе на Эльзу. — Мертвы, я сам проверял. Оттуда за парнем никто не явится. Я тоже постараюсь не тянуть с решением. Да, и если ничего не придумаю, либо начнется тут у вас какая-то заваруха... — вар Краббе поворотил коня, буднично бросил через плечо: — Убейте. От ужаса у Рене пересохло во рту. Когда вар Краббе и его спутники исчезли среди скал, он выбрался на крыльцо, потея и дрожа с головы до ног. Эльза взлетела по ступенькам, порывисто обхватила его за плечи, не давая упасть. — Рене, ты что? Ты подумал... О боги, нет! Ни за что, никогда! Послушай, просто забудь все, что здесь сейчас произошло. Ты ничего не видел и не слышал, ради твоего же блага. Идем, выпьешь свое лекарство. Уснешь, отдохнешь, а когда проснешься, все плохое исчезнет... Рене не протестовал: лекарства Эльзы отлично ему помогали, особенно в ночи вроде той, какая была недавно. В горах творилось что-то очень плохое, он еще никогда не слышал таких страшных криков. Но стоило выпить немного настоя, и кошмар отступил. Хотя, если бы снадобья давала не Эльза, а кто-то другой, возможно, эффект был бы слабее. Он проспал до вечера, очнулся ненадолго и вновь погрузился в сон, не волнуясь, не вспоминая — а когда утро робко скользнуло по вершинам гор, пробудился полным сил. Сегодня можно попробовать подняться по лестнице на второй этаж, проверить нумера «два» и «два-бис». Если там чего-то не хватает, он скажет Эльзе, она будет благодарна. А если он еще окрепнет, Эльза возьмет его с собой за покупками. Не этим летом, но следующим. К той поре ему исполнится пятнадцать, хотя из-за недуга он всегда выглядел младше своего возраста. Держась за специально прибитый вдоль стены поручень и за мебель, он доковылял до окна, оперся локтями о широкий подоконник, потянул на себя застекленные створки и толкнул, распахивая, ставни. Увидел возле сарая Эльзу со Стефаном и мастера Антония; они что-то обсуждали, что-то серьезное. Потом мастер Антоний обнял их обоих. Кажется, он плакал. Отсюда было не разобрать, почему. От распустившихся ночью маков еще веяло волшебным, ни на что не похожим ароматом счастья. ~ ~ ~ — Мужайтесь, дети мои, — проклиная себя за немощь, за трусость, мастер Антоний спрятал в карман скомканный носовой платок. — Так или иначе, невзгоды закончатся. А сейчас посмотрите — рождается новый день! Не чудо ли это? Ну же, Стефан! Спой, призови нам солнце! Где-то в сердце Тир Тохаир, немного севернее Пурпурного ущелья, в пещере над пропастью хиронекс поднял морду. Прислушался, принюхался. Хрипло, ласково заклекотал, как стервятник в гнезде, улегся поудобнее, спрятал голову под крыло. Аромат затихал, тускнея. Горы пели. Солнце вставало над империей.