Безумие относительно

Ещё один октябрьский вечер мы проводили в уютном пабе. Здесь полумрак, едва слышатся отголоски уже не чуждого пост-панка, а от сигаретного дыма наступает временное удушье, но потом ничего, привыкаешь. На нашем столике около прозрачной стены дрожащей вольфрамовой пружинкой светит маленькая лампа, я устало тереблю свисающую с неё бахрому, а краем глаза наблюдаю, как седой бармен натирает стаканы. У него увлеченный вид, ведь вся его жизнь в этом стекле. Звенящей твёрдой, хрупкой материи из плавильных печей, которая заняла всё его время. Его единственная радость — это налить стопку-другую забредшему посетителю и снова натирать холодные, не отвечающие на жадное прикосновение губ и ласки пальцев куски стекла. Он такой же пленный, как и мумифицированная златокрылая мушка в брелке на моих ключах. Я поправляю очки и делаю затяжку. Передо мной только пепельница и бренди. Алкоголь неплохо согревает в сырые дни, особенно с моими постоянными простудами, но единственный, кто благотворно влияет на меня, это Брант. Он сидит ровно напротив меня, опустив голову, и изящными пальцами перебирает разложенные на круглой столешнице карты. Худощавый, длинноволосый, он чрезвычайно похож на девушку. Красивую девушку с прекрасными волосами, вьющимися на концах от того, что он принципиально не сушит их перед сном. На его плечах подаренная мной чёрная накидка из какой-то приятной лёгкой материи. Надо же, я только сейчас это заметил, да и вообще весь вечер не обращал на него внимания, а теперь вот смотрю и не могу отвести глаз. Идеальный, гармоничный и такой нежный. Шею и редко вздымающуюся грудь обтягивает телесного цвета водолазка, если украдкой заглянуть под стол, можно увидеть кокетливо скрещенные ноги в бледно-голубых потёртых джинсах и не менее подходящие образу высокие кожаные и тоже чёрные сапоги. Я открыто улыбаюсь ему и протягиваю свою бледную руку со вздувшимися венами, чтобы коснуться его пальцев. По сравнению с его, мои руки выглядят совсем уж старческими, изношенными, как ненужные детали устаревшей машины. Брант же идеален во всём. Наверное, поэтому он смешно хмурит брови и морщит нос, когда я наклоняюсь через стол, разумеется, смешав все карты и едва не перевернув бренди, чтобы поцеловать его. — Ты меня смущаешь, — растерянно говорит он, облизывая губы. — Это потому, что ты так и не выпил, — мои действия спонтанны и решительны, я наливаю ему и поднимаю выпивку на уровень наших лиц, – Бренди, это Брант. Брант, это Бренди, она очень сексуальна. — О, да ты уже набрался. — Пить надо в хорошей компании! — И так хорошо. — Всё же мы заскучали. Я люблю это место, наверное, лишь по одной причине: здесь никто не лезет в чужие дела. Входящие сюда — лишь тени, они появляются парами и выходят поодиночке, но сегодня у нас все будет иначе. Мы не придём в наш маленький дом и не устроимся на диване. Я не буду перебирать влажные волосы Бранта, а он не будет есть свое любимое фисташковое мороженое. Всё это оттого, что, нарушив редкую вереницу теней, сюда впорхнуло нечто, от чего мой женственный мальчик резко вскинул глаза и оскалил белые зубки. На самом деле у него очень скверный характер, и мне не по себе от его резких перевоплощений из образа невинной овечки, но он действительно как ребёнок. Капризный, жестокий мальчишка. Вот поэтому мы и не будем просиживать задницы на диване, иначе причиной всех его страданий опять буду я. Ясно вижу, как сузились его глаза, как он нетерпеливо ёрзает на стуле, как он сминает карты. Разве что слюна не капает. Нет, я больше не могу на это смотреть. Слишком похотливо и развратно выглядит, чтобы остаться равнодушным. Высшей наградой для него становится моя одобрительная улыбка, и я, наконец, задаю вопрос, означающий начало игры: — Давай съедим его, Брант?