Ради тебя

Три недели спустя Я поскальзываюсь на мокром камне, и Пит тут же хватает меня за локоть. — Осторожнее, — хмурится он. — Течение очень быстрое. Брызги разбиваются об острые камни, осторожно ступая на которые, мы переправляемся через речку. Шедшие первыми операторы, неуклюжие со своей громоздкой техникой, пару раз оступились и теперь, трясутся от холода на противоположном берегу и выливают из ботинок ледяную воду. Мне не хочется разделить их участь, поэтому я сосредотачиваюсь на поиске гладких и выглядящих устойчивыми булыжников. Каждый сначала пробую ногой и только потом переношу на него вес своего тела. Пит идёт за мной след в след, готовый подстраховать в случае чего. Наконец речка начинает мелеть, и через несколько шагов я уже оказываюсь на берегу. Пока вслед за мной на сушу выходит Пит и подаёт руку Джоанне, за которой следует Гейл, я оцениваю, чего мне стоил этот переход. Штанины внизу насквозь промокли, а голень на правой ноге рассечена до крови острым краем одного из камней. Я натягиваю носок повыше, чтобы кто-нибудь (скорей всего, Пит!) не заметил моего «ранения» и не распереживался зря. — Это все? — спрашивает Крессида, подходя к нам. Не люблю, когда люди задают вопросы, в ответах на которые они на самом деле не нуждаются. Разве Крессида не помнит, сколько нас вышло из тринадцатого дистрикта? Я бросаю на неё мрачный взгляд и выжимаю штанины там, где они намокли. — Все, — отвечает за всех Пит. Гейл растирает Джоанне оледеневшие пальцы. На её куртке темнеют следы от водяных брызг, а брюки сильно промокли; кажется, теперь я догадываюсь, что́ с громким всплеском упало в воду за нашими с Питом спинами, когда мы были примерно на середине речки. — Отлично, — кивает Крессида и поворачивается к операторам. — Скоро продолжим движение. Последними речку переходят трое солдат, сопровождающие нас. Крессида настояла на том, чтобы ролик со всеми победителями был снят в лесу неподалёку от тринадцатого дистрикта. Койн поначалу эта идея категорически не нравилась, но режиссёр съёмочной группы надавило на то, что так повстанцы не будут выглядеть прячущимися под землёй крысами. Энни отказалась покидать тринадцатый, и Финник тоже не пошёл с нами, решив не оставлять её одну. Крессида не долго сокрушалась по этому поводу, заменив их обоих Гейлом. — Надеюсь, сейчас мы выйдем на какую-нибудь потрясающую локацию для съёмок, — проскрежетала Мэйсон, стуча зубами. — Иначе вам придётся найти другое объяснение того, что нам пришлось переходить эту грёбаную реку. Уже середина весны, но тепло не спешит приходить в этот район Панема. Нам с Питом повезло больше всех: мы практически не промокли. А вот остальные вполне могут слечь с воспалением лёгких. Ну, кроме солдат, конечно. Они переправились через речку за минуту, перепрыгивая с одного камня на другой, почти не касаясь их. Да, как бы скептически я не относилась к плану восстания Койн, солдаты тринадцатого в отличной форме. — Идём, — не взглянув на Джоанну, Крессида машет рукой операторам, и те начинают подниматься и взваливать на себя тяжёлую технику. Мы плетёмся через лес. Мэйсон за моей спиной ворчит и матерится каждый раз, когда спотыкается о корни деревьев или низкие кусты. Я жалею, что не могу побыть в лесу в одиночестве наедине с собой, как делала когда-то в той, прошлой жизни, ещё до Игр. Пит теперь идёт впереди меня, и за его широкой спиной я чувствую себя в полной безопасности. Нашу колонну возглавляет один из солдат; когда он резко останавливается, все налетают на спины друг друга. — Планолёт, — хриплый голос солдата нарушает тишину леса. Пит хватает меня за руку и тянет за ближайшее дерево. Я замечаю, что Гейл и Джоанна тоже приседают за одним из широких стволов. Мешкают только операторы, и солдаты толкают их за деревья. Когда грохот планолёта становится громче, лесная тропа выглядит пустынной, и только примятая трава выдаёт наше недавнее присутствие. Я осторожно выглядываю из-за широкого ствола дерева. Планолёт с огромным знаком Панема на борту проплывает над нашими головами. Шум становится громче, и Пит рядом со мной, поморщившись, затыкает уши. Постепенно планолёт исчезает за верхушками деревьев, но мы не спешим покидать свои укрытия. Территория Панема заканчивается в нескольких сотнях километров отсюда, вряд ли в густом непроходимом лесу есть что-то, интересующее Капитолий. И верно: спустя каких-то десять минут, судя по шуму, планолёт возвращается. Его широкие бока снова заслоняют небо, и только через несколько минут, когда грохот громадных двигателей затихает где-то вдали, мы решаемся выйти на тропу. — Подозревают что-то, твари, — шипит солдат, который шёл первым. — Всё вынюхивают и вынюхивают. — Быстрее, — другой солдат обращается к Крессиде. — Лучше не медлить и закончить со всем поскорее. Мы стараемся двигаться быстрее, чувствуя себя неуютно под открытым небом, хоть и частично скрытого кронами деревьев. Крессида приводит нас на широкую поляну. Солдат не радует перспектива провести больше часа на такой открытой местности, особенно если учесть, что где-то рядом рыщет планолёт Капитолия, но они не спорят с режиссёром и расходятся в разные стороны поляны, с беспокойством поглядывая на небо. Из-за облаков выглядывает солнце. Пит щурится, подставляя лицо солнечным лучам. Я невольно любуюсь тем, как солнечный свет падает на его светлые волосы. Крессида выбирает место, которое, как уверяет один из операторов, отлично впишется в кадр и расставляет нас перед камерами. Я достаю из-за спины лук и вкладываю в него стрелу. Разработка Битти — одного из победителей прошлых лет от третьего дистрикта, который почти никогда не выходит из своей комнаты, и даже еду ему носят туда же. Я его видела всего пару раз. Стрелы отличаются по цвету, чтобы я не путалась в них и знала, какая на что способна. — Все помнят свои речи? — интересуется Крессида. — Давайте поскорее закончим с этой хернёй, — шипит Джоанна. Её мокрая куртка не вписывалась в образ, поэтому Гейл отдал ей свою. Крессида нарочито медленно ещё раз обходит операторов, чтобы убедиться, что у них всё готово, и отдаёт команду начать съёмки. В этом ролике мы должны произнести вдохновляющую речь, которая должна поднять боевой дух у жителей дистриктов и подтолкнуть их к восстанию. Крессида решила дополнить её кадрами, снятыми больше месяца назад в двенадцатом дистрикте, и так нигде и неиспользованные. Она и операторы ещё один раз ездили туда, уже без меня. Я даже на экране телевизора не хочу вновь видеть разрушенные дома, мимо которых я столько лет ходила в школу, поэтому уже решила, что не пойду ужинать в тот день, когда этот ролик покажут на большом экране в столовой. Проговаривая заученную наизусть речь, я снова испытываю чувство вины за то, что призываю людей идти на смерть. Крессида трясёт головой, не успеваю я дойти и до половины: ей снова что-то не нравится. Ах, да, вид у меня недостаточно воодушевлённый. А где же взять это воодушевление, если я ненавижу себя саму за произнесённые слова? С горем пополам удается отснять эту сцену, и я отступаю назад, будто бы давая слово Питу. К чему вся эта постановочная шелуха, если никто из нас на самом деле не верит в успех плана Койн? Ну разве что только Гейл. Идея восстания уже давно завладела его мыслями, и он в тринадцатом дистрикте чувствует себя как рыба в воде. Что не скажешь о нас с Питом. Он вообще противник любого насилия, а мне сейчас ничего не хочется — только быть с ним рядом. Только то, что он не отходил от меня ни на шаг, помогло мне справиться с известием о смерти Цинны, Порции и команды подготовки. Крепкие объятья Пита отгоняли кошмары; он почти силком тащил меня в столовую, чтобы я хоть немного поела, — последние две недели дались мне очень тяжело. Эта лесная прогулка немного привела меня в чувство, и сейчас, сидя на холодной земле, уже начавшей покрываться молодой зелёной травой, я стараюсь ни о чём не думать и просто наслаждаться выдавшейся возможностью побыть на природе. Одинаковые серые коридоры тринадцатого дистрикта давят на всех, даже Койн на днях выбралась на небольшую прогулку в сопровождении нескольких солдат. — Не сиди на земле, простудишься, — Пит мягко обнимает меня за талию и тянет вверх, вынуждая встать. — Руки у тебя уже холодные, — сетует он. — На, держи, совсем замёрзла. — Вовсе нет, — бурчу я, но всё же натягиваю его куртку поверх своей. — А как же ты? — спохватываюсь. — А я вообще не мёрзну, — усмехается он. Я пихаю его в бок, а он обнимает меня за талию. — Эй, голубки, — раздаётся голос Мэйсон. Мы оборачиваемся, и она, скрестив руки на груди, фыркает. — Мы уходим, если хотите, можете остаться здесь. — Вот язва, — бормочу я себе под нос и сильнее закутываюсь в куртку Пита. Ещё раз окидываю поляну, окружённую лесом. Уходить не хочется. Тёплая ладонь Пита касается моих пальцев. — Идём, Китнисс, — мягко шепчет он, увлекая меня за собой.

***

Когда приходит Боггс, мы с Прим пытаемся поймать Лютика. Наглый котяра каким-то образом залез на шкаф с лекарствами в лазарете и теперь шипит и царапает всех, кто пытается его достать. Прим залезает на стул, бормочет какие-то утешения и тянет к нему руки, но Лютик не даётся даже ей. Я стою рядом, готовая её подстраховать, и протираю пропитанной спиртом ваткой глубокую царапину на тыльной стороне ладони — ну и острые же когти у этого кошака! Пытаюсь уговорить Прим спуститься со стула и бросить кота: всё равно рано или поздно он сам спрыгнет со шкафа. Сестрёнка упрямится. — Его кто-то напугал, Китнисс, неужели ты не видишь? Посмотри, какой он напуганный! — Напуганный настолько, что чуть руку мне до кости не разодрал, — парирую я. Прим возмущённо фыркает, стул опасно пошатывается. В этот момент дверь распахивается, и появляется Боггс. — Мисс Эвердин, — объявляет он с порога. — Президент Койн хочет вас видеть. На несколько секунд повисает тишина, а потом я собираю разбежавшиеся мысли и спрашиваю: — А зачем? — Пойдёмте, это долгий разговор, — Боггс отступает в сторону и кивает мне, приглашая следовать за ним. Я бросаю на Прим успокаивающий взгляд и, наказав ей не пытаться достать Лютика одной, выхожу из лазарета. По дороге я больше не пытаюсь разговорить Боггса — он явно не собирается рассказывать, зачем я понадобилась Койн, а я не из тех, кто любит болтать попусту. Правая рука президента приводит меня не в зал совещаний, а в личный кабинет Койн. Сам он даже не заходит в помещение; открывает дверь и изображает рукой приглашающий жест. — А, мисс Эвердин, — президент поднимает голову и откладывает в сторону какие-то бумаги. — Садитесь, пожалуйста. Я сажусь на стул напротив неё, отмечая, что Койн сегодня ведёт себя со мной гораздо дружелюбней, чем обычно. — Во-первых, — начинает президент. — Вы должны поклясться мне, что наш разговор останется в тайне. — Прям-таки поклясться? — я вскидываю брови. — Это серьёзно, мисс Эвердин, — угрожающе произносит Койн. — Речь идёт об операции восстания. — Так вы, — я начинаю догадываться. — Так вы собираетесь посвятить меня в план восстания? Только меня, потому что вы не считаете, что я предатель? — Не только вы будете посвящены в этот план. — Но зачем вообще вовлекать в это лишних людей? — Хотите вы этого или нет, — президент соединяет пальцы, складывая их домиком. — Хочу ли этого я или кто-либо другой, но вы должны будете сыграть в восстании решающую роль. Без вас ничего не получится. Она кривит губы, выражая своё отношение к ситуации. Койн явно не в восторге от того, что ей и дальше приходится со мной сотрудничать. — Так что вы должны дать клятву. Ни слово, произнесённое в этом кабинете, не должно выйти за его пределы. Я нервно облизываю губы. — Хорошо, — неуверенно киваю. — Хорошо, я клянусь. — Ни слова, мисс Эвердин, — с нажимом повторяет Койн. — Даже мистер Мелларк не должен знать об этом разговоре. Мне очень не хочется врать Питу, но серьёзность тона президента не даёт даже шанса на возможность поторговаться. — Хорошо, — обречённо соглашаюсь я. — Никому. Даже Питу. Койн кивает и пододвигает ко мне несколько бумаг. Я пробегаю по ним глазами. — Первое восстание, в седьмом дистрикте, состоится через три недели, — дублирует Койн информацию, которую я вижу перед глазами. — Почему именно в седьмом? — Достаточно далеко от Капитолия, но и достаточно ресурсов для успешного результата, — она, кажется, довольна, что я задала этот вопрос. — Тем более, седьмой дистрикт ответственен за лесозаготовку. Работа эта тяжёлая, и платят за неё гроши, поэтому люди в основном измотаны, но и сильно озлоблены на Капитолий. И люди, которые занимаются таким тяжёлым физическим трудом, должны быть очень сильными. — Вы же обещали, что окажете повстанцем необходимую поддержку? — напоминаю я. — И мы её окажем, — успокаивающим тоном произносит Койн. — Специально отобранный отряд уже проходит подготовку. Восстание начнётся под покровом ночи, к тому времени, как разгорятся первые пожары, наши солдаты уже будут на месте. И вы вместе с ними. — Я? — Успокойтесь, — президент фыркает. — Мы не дураки, чтобы рисковать Сойкой — символом восстания. Но люди, — она встаёт со стула и опирается ладонями о стол. — Но люди должны думать, что вы, не боясь за себя, очертя голову ринулись в бой. Что вы готовы рискнуть своей жизнью ради свободы Панема от власти Сноу. — Видимо, простые люди не подозревают, что в тринадцатом дистрикте заправляете вы, а не я, — слегка отодвигаю от себя бумаги. Койн хмурится и сжимает челюсти. — Вы не разбираетесь в политике, разве я не права? Может быть, вы хотите возглавить новое правительство? Я отрицательно качаю головой, и Койн удовлетворённо кивает. — Я так и думала. Тогда, пожалуйста, перестаньте лезть туда, куда вас не просят, и пусть каждый спокойно делает своё дело. Пусть она и дальше решает за меня, каким будет мой следующий шаг, а я всё также, как послушная марионетка, буду подчиняться её воле. — Я знаю, как будет лучше, мисс Эвердин, — припечатывает Койн, и весь её вид говорит, что конфликт исчерпан. Я молча принимаю поражение. — Подпишете это, — президент подаёт мне какой-то лист бумаги и ручку. — Что это? — я вовсе не спешу браться за ручку. — Просто гарантия того, что вы не полезете геройствовать, — Койн выдавливает из себя неискреннюю улыбку. Да, так оно есть — я должна подписать договор, согласно которому я не могу принимать какие-либо действия на поле боя без одобрения командира отряда. В случае нарушения договора меня отошлют в тринадцатый, полностью отстранив от операции восстания. Я ставлю размашистую подпись, не подозревая о том, что через несколько недель я даже не вспомню об этой бумажке, потому что мне будет нечего терять.