Тридцать разных дней

      В доме пахло хозяйственным мылом и свежевыстиранным бельём. Во дворе перед крыльцом ветер хлопал парусами белоснежных простыней. Ланкс Джинджа вышла из дома с очередным тазом белья и негромко, чтобы не разбудить спящего сына, крикнула:       — Вири, домой!       Дочь не откликнулась. Ланкс поставила тяжёлый таз на деревянный ящик с припасами, который только сегодня доставили с фермы, выгнулась, уперевшись в поясницу, и пошла по двору, ныряя под простыни.       — Виринея!       Белую макушку с торчащими вертикально вверх ушами она заметила, как только отодвинула последнюю простынь. Невиданное зрелище! Дочь не носилась, не буянила, а тихо сидела на корточках у поленницы и что-то там увлечённо разглядывала.       Ланкс присела рядом, коснулась ладонью узенькой спинки с горошинками маленьких позвонков. Виринея глянула на неё своими глазищами, и Ланкс на секунду умилилась ей. А потом шепнула:       — Что нашла?       Вири ткнула пальцем в два брёвнышка в самом низу поленницы. Там, среди утоптанной земли, между брёвнышек, пробивался из земли маленький древесный росточек. Маленькие остренькие листочки весело и бодро торчали в разные стороны.       — Какой крепенький, — улыбнулась Ланкс.       — Мам, его тут не было вчера.       — Да? Ну что ж, а теперь вот вырос.       — Давай его заберём домой?       — Нет, детка. Пусть растёт. Тут ему лучше.       Уши Виринеи резко опустились, глаза набухли слезами. Ланкс даже удивилась. Дочь не была капризным ребёнком, не в её характере было реветь ради достижения цели. Что-то тут было ещё.       — Мам, мне его жалко... Его затопчут, и не будет у нас росточка. Уже никогда не будет.       Вон оно что! Ланкс ощутила, как сжалось сердце, и на инстинктах сгребла ребёнка в охапку. Вытерла подолом юбки слёзы, погладила белую головёнку.       — Мы сделаем лучше. Мы его пересадим! Вон там, у куста жимолости, есть местечко. Договорились?       Виринейка сразу разулыбалась, кивнула, глаза заблестели. Мать подняла её на руки:       — Пойдём. Сейчас развешу последнее бельё, разбужу Сцела и будем обедать. А после обеда возьмём инструменты и пересадим твоё деревце.       Спустя пару часов они вдвоём увлечённо копались в земле. Сцелатио на травке тихо играл деревянными лошадками и не проявлял ни малейшего интереса к их занятию, но Виринея всё равно то и дело строго поглядывала в сторону братца, чтобы тот не посмел сунуть нос к росточку и что-нибудь испортить.       Ланкс выкопала ямку, засыпала туда совок навоза, потом удобрения, чтобы деревцу хорошо жилось. Кивнула дочери. Та со всевозможной деликатностью взяла в ладони росточек и опустила в ямку, которую потом в четыре руки присыпали землёй. Полили водой.       — Ну вот. Теперь надо бы присыпать вокруг опилками. Принесёшь от поленницы?       Виринея согласно кивнула, пулей унеслась к пню, где отец колол и пилил дрова, и где всегда пахло свежими опилками. Набрала в подол целую кучу, принесла матери.       — Чучелко, — вздохнула та, глядя на дочь, в волосах которой запутались светлые тонкие завитки. — Спасибо за помощь.       Выгребла опилки из подола, рассыпала вокруг росточка и только потом как следует отряхнула Виринею от опилок.       — Ну вот. Посмотрим, как приживётся.              …а теперь дерево уже было выше её роста и было сплошь покрыто алыми ягодами. Виринея сама по себе была достаточно высокой — отцово наследие, — но оно переросло не только её, а даже Сцела, раскинуло свои ветки над жимолостью. Следовало бы его обрезать, но Виринея, несмотря на то, что суеверной никогда не была, вечно из-за непонятного опасения откладывала это дело на потом.       Она оглянулась на запертую дверь дома, подняла с земли длинный острый листочек. Улыбнулась, огладила ладонью древесный ствол и, поддавшись внезапному порыву, прислонилась к нему виском.       Дерево было шершавым и тёплым, как мамины ладони...