Шесть месяцев, шестнадцать дней, сорок минут до.
Всё начинается со слухов. Слухи ползут по классу как змеи, слухи шипят на разные голоса: «Знаешь этого новенького? Ну того с разноцветными волосами. Я, конечно, сама не знаю, но мне передали…» «Знаешь того новенького? Да-да, симпатичного. Так вот, у меня есть знакомая в параллельном классе, она сказала мне…» «Знаешь того новенького? Ага, у него ещё серёжка с колокольчиком. У меня есть подруга в другой школе, так вот она рассказывала…» — Знаешь, что про этого новенького говорят? — спрашивает у Чифую одноклассник, фамилию которого он не может вспомнить. Они раньше не попадали в один класс, но этот парень почему-то считает, что наладить контакт с Чифую стратегически важно. А что лучше налаживает контакты, чем слухи? Но Чифую знает, что говорят о Ханемии Казуторе. Он вот уже и фамилию, и имя его выучил, так много о нём говорят, будто больше и поговорить-то не о чем. Будто вся параллель до его появления молчала годами, а теперь — слава богам — появился Ханемия Казутора, можно и поговорить. Дискуссионный клуб уже откройте, что ли. — Про него говорят, что он из исправительной школы вышел, — отвечает Чифую флегматично. Но всё-таки ищет Казутору глазами. Он, впрочем, не прячется. Стоит около двери, с девчонками болтает, улыбается. Они, как слухи прошли, сначала его побаивались. Денька два. Потом решили, что ну подумаешь, исправительная школа, он там, наверно, и исправился, теперь совсем хороший мальчик. Можно по голове погладить, за ушком почесать, палочку бросить, может, принесёт. Ручку уронить. Может, поднимет. Может, ненавязчиво коснётся рукой руки. — Но как думаешь, за что он в эту исправительную школу попал? — всё не отстаёт Одноклассник А. Или В. Или 1. Или как там ещё помечают статистов? — Да в драку замесили какую-нибудь. Или в разбой влез. С кражей. С кражей чужих сердец. В огромных количествах. В таких, что правительство Японии решило: «Пизда рулям, пацаны. У нас так народ совсем бессердечный останется. Давайте вот этого повяжем и в исправительную школу. Может, там кто-нибудь исправит ему лицо». — Почти угадал, — говорит одноклассник мне-всё-ещё-не-интересно-как-тебя-там, — я сам, конечно, не знаю. Мне одна из девчонок рассказала, а у неё подруга в параллельном классе, а у этой подруги знакомая в другой школе… — Короче, — обрывает его Чифую. Короче, я понял, что за базар ты не отвечаешь, предъявлять не буду, излагай. — Короче, у этой знакомой парень его бывший одноклассник. — Бывший парень Казуторы одноклассник этой знакомой? — переспрашивает Чифую, немного потеряв нить. — Да не его парень, а её. — В смысле, блядь, её? — чуть не давится воздухом Чифую. Такого он точно не ожидал. Он ещё раз смотрит на Казутору. Вроде парень. Но мало ли. — Да парень знакомой, а не Казуторы, — одноклассник начинает раздражаться, зато наконец переходит к делу: — короче, за убийство его посадили. По неосторожности. — Посадили по неосторожности? — Да нет, блядь, убийство по неосторожности! Чифую усмехается. Последнее он уже специально, не любит он тех, кто так охотно перетирает чужую жизнь. Как жёрнова пшеницу в муку, потом замешивает всё на собственных домыслах и лепит то, что хочет. — Так что, Мацуно-кун, что о нём думаешь? — Не знаю. Что поосторожнее ему надо быть, что ли. А то вот какой неосторожный. Человека убил. Случайно. С кем не бывает? Да почти ни с кем не бывает. И с Казуторой, скорее всего, тоже не было. Брехня всё это и домыслы его бывшего парня одноклассника. Бросили его, вот и придумывает всякое. За кражу его сердечка и посадили Казутору. Только не исправили, опять за старое взялся. Вон стоит у девчонок сердца тырит и палится. Неосторожно так. Рецидивист грёбаный. — А я бы от этого Казуторы подальше держался, — веско заявляет одноклассник. «А я бы от тебя», — чуть не говорит Чифую, но не успевает. Потому что Казутора говорит раньше. — Вы обо мне? — спрашивает он, неслышно подходя к однокласснику со спины. — Н-нет! — заикнувшись, почти выкрикивает тот. Не о тебе. О другом Казуторе. Как не знаешь такого? Так мы тебе сейчас расскажем. У него, короче, бывший парень в другой школе без сердца живёт. Пиздец, в общем. Представляешь? — За что тебя закрыли в исправительной школе? — спрашивает Чифую, качнувшись назад на ножках стула. В выражении лица Казуторы ничего не меняется. Та же лёгкая улыбка, такой же лёгкий наклон головы. Что-то меняется даже не во взгляде. В зрачках. В этой черноте. В ней появляется что-то такое же, что и в походке. Тихое. Хищное. И Чифую думает: «О», — и зависает. На ножках стула в крайне шатком положении. «О, походу правительство Японии что-то знало. Что-то знало, но всё-таки проебалось конкретно. Потому что нихера его не исправили. Дайте боги, чтоб не доломали». — Это долгая история, — отвечает Казутора. Наклоняет голову в другую сторону. Колокольчик в серёжке едва слышно звякает. Чифую думает: «Как тебя этот звон не бесит? Как ты от него с ума не сходишь? Или ты уже всё? На конечной. Не сошёл, спрыгнул с горящего поезда. И это по тебе колокол звонит». — Люблю долгие истории, — говорит Чифую, продолжая смотреть Казуторе в глаза. Потому что, может, с ним как с собакой — только отведёшь взгляд, вцепится. Хотя с ним, скорее, как с тигром. Сожрёт вместе с глазами. Не отведёнными. И не подавится. — Эта история тебе не понравится, — улыбается ему Казутора, и Чифую понимает, что не заметил, в какой момент одноклассник, сидевший между ними, исчез. Растворился. Схлопнулся. Отвёл глаза от Казуторы. И всё. И пиздец. Чифую снова собирается ответить. Сказать, что давай, садись уже и рассказывай свою охуительную историю. Я заинтригован. Я так новый выпуск Shonen Jump не жду, как твою историю. Но звонок говорит: «Подождёшь» А учитель говорит: «По местам». Добавляет ещё: «Мацуно-кун, Ханемия-кун, вы чего застыли? Вы меня слышите вообще? Урок начался». Но Чифую на эту хреню не купится. Он не разделит судьбу статиста-одноклассника. Чифую понял правила игры — нельзя отводить глаза от Ханемии Казуторы. Иначе всё. Никакая исправительная школа тебя потом не поправит. Она вообще никого поправить не может, вы вон, на Казутору посмотрите. Хотя нет, отвернитесь быстро, не смотрите на Казутору, а ладно, похер, поздно, бездна в его глазах уже в любом случае вас сожрёт.***
Шесть месяцев, шестнадцать дней, двадцать четыре минуты до.
Раньше Чифую не придавал своему месту особого значения. Раньше это шестнадцать минут назад. До вопроса: «Знаешь, что про этого новенького говорят?» Так что если у Чифую спросят, какой вопрос изменил вашу жизнь, он, не задумываясь, назовёт этот. Потом подумает и назовёт какой-нибудь другой. Но этот первый ответ — как и всё первое — будет стыдным, но искренним. Так вот, Чифую не придавал своему месту особого значения. Не в глобальном плане, не месту в мире. В очень-очень локальном плане его место напротив окна было ничего. На птичек можно позалипать, на облака, на драку во дворе. Но с другой стороны (в самом буквальном смысле — с правой стороны) его место напротив Казуторы было западнёй. Чифую ухитрился просидеть рядом с ним пару недель, совершенно об этом не подозревая. Через проход. Чуть ли не плечом к плечу. Лицом к лицу, если они вдруг решат одновременно обернуться. Или если Чифую решит обернуться. Потому что Казутора уже смотрит на него. Казуторе похер, что они на уроке, что у них контрольная по истории, что на него косится буквально весь класс. Казутора существует в другой реальности и очень хочет Чифую в эту реальность затянуть. Как грёбаная чёрная дыра. Как две чёрные дыры, по одной на зрачок. Чифую слишком долго смотрел в бездну, теперь бездна смотрит в него. Походу правы были все, кто постит эту цитату на форумах. Походу сам Ницше тоже что-то знал. Походу он тоже пересёкся с кем-то из семьи Ханемия и больше уже никогда не был прежним. Так что теперь у Чифую и Казуторы другая игра — не оборачивайся. Как в грёбаном хорроре. Не оборачивайся, там скример. Там был скример, но чудовище сбежало, едва встретившись взглядом с Казуторой. — Чифую. Тихо зовёт он. Так тихо, что весь, блядь, класс слышит. Давай ещё чуть-чуть потише, а то там в соседней классной комнате не расслышали чутка, им тоже интересно. — Чифую. Из-за того, что они сидят не друг за другом, Казутора лишён священного права каждого соседа по парте тыкать ближнего своего в спину ручкой. А ещё лучше циркулем, потому что а нахера ещё в школе циркули если не за этим? Но, боги, не давайте Казуторе циркуль, это ж почти грёбаный стилет. А Казутора такой неосторожный, ну вы знаете. Он и без циркуля отлично справляется. Он тыкает Чифую словами и взглядом. Он вонзает их под рёбра. Проворачивает в ране. — Чифую. «Не реагируй, — думает Чифую, — закрой глаза и думай об Англии. Точнее, открой глаза и думай о Войне алой и белой розы». Потому что препод решил, что смешать в тесте античку со средневековьем — капец хорошая идея. Проверочка на пять минут, даже предупреждать о такой не надо. — Чифую. «Если он ещё раз произнесёт моё имя, то Война алой и белой розы начнётся здесь и сейчас». — Чи-фу-ю. «Так, блядь, всё». «Прости, Маргарита*, мы всё проебали: и трон, и игру, и Англию». — Что? — спрашивает Чифую таким тоном, каким говорят: «Смотри, вон там за мной окно, открываешь, выходишь, можешь даже за собой не закрывать». — Мне кажется, я уже где-то видел твоё имя, — Казутора задумчиво прикладывает палец к губам. И смотрит. Голова чуть наклонена, один глаз, тот который без родинки, закрыт чёлкой. Но Чифую и одной чёрной дыры внутри зрачка вполне хватает. Вполне хватает, чтобы выбеситься. Потому что ты прикалываешься? Мы в одном классе учимся. Ты, может, список учеников посмотрел. Ты, может, разговоры чужие слышал. Ты, может, вообще голоса слышишь. Ты, может, над головой у человека его имя и дату смерти видишь. Кто тебя знает? Кто тебя знает, тот уже, наверно, не жилец. Ты ж такой, мать твою, неосторожный. — Ну Чифую, — говорит Казутора, когда Чифую отворачивается. Расстроено так говорит, почти жалобно. Как котёнок, которого бросили под дождём. Ну если бы они умели говорить. — Ну Чи-фу-ю. Чифую оборачивается. На лице Казуторы мгновенно вспыхивает улыбка. А Чифую вздыхает, собирает всё своё самообладание и говорит ему беззвучно, но чётко артикулируя каждый слог, чётко вкладывая в каждый слог всю душу: — Отъ-е-бись. Казутора моргает. Чёрная дыра исчезает, появляется снова, исчезает, появляется. — Что? Я не понял. Повтори. И это без вызова. Это «повторите, пожалуйста, я не расслышал». Это «да-да, и помедленнее, я записываю». — Может, я объясню? — спрашивает учитель, нависая над Казуторой. И его взгляд обращается к историку. — А вы поняли, что он сказал? — спрашивает Казутора. То ли прикалывается. То ли серьёзно не догоняет. Серьёзно кукуху свою не догоняет, потому что она отсюда уже двинула. Чифую тоже пытается двинуть отсюда, хотя бы стул подальше отодвинуть. Сделать вид, что его тут рядом не стояло, не сидело, не отвечало, в глаза не смотрело. Он вообще этого Казутору не знает. Ему только про другого рассказывали. Как не знаете? Так я вам сейчас… хотя нет, не знайте дальше. Счастье в неведении. Чифую вот своё счастье уже проебал. Вместе с троном и Англией. Вместе с Троей и Карфагеном. Вместе с Казуторой он счастье своё проебал. — Я понял, — говорит историк, — что вам обоим уже хватило времени на тест. «Если это был тест по контролю гнева, то да», — думает Чифую, а вслух не говорит ничего. Потому что, а что тут скажешь? Он первый начал? Он меня по имени звал. Он на меня смотрел. Он в меня смотрел. Как грёбаная бездна, вы понимаете? А нет, нихера вы не понимаете. Меня только Ницше понимал, но он помер. Вот как только встретился с предком Казуторы, так записал свою цитату, в блог запостил и сразу помер. Потому что как теперь с этим жить-то? Историк забирает у них листы с тестами. Казутора смотрит на него жалобно. Он смотрит на него взглядом всех брошенных под дождём котят. Брошенных под грёбаным ливнем. В грёбаный шторм. В разгар грёбаного апокалипсиса. И вам не жалко? Но историк успевает отвернуться и идёт к своему столу не оборачиваясь. Походу, он всё-таки читал Ницше. Походу, он всё-таки что-то понимает. Походу, он знает правила игры.***
Шесть месяцев, шестнадцать дней, шестнадцать минут до.
— Так, — говорит Чифую, выходя из класса. Коридор пуст от поворота до поворота, от стенки до стенки, от лестницы до лестницы. Потому что они с Казуторой единственные на всём этаже дебилы, которые проебали и тест, и счастье, и трон, и Трою, и Англию, и Карфаген. Так проёбываться надо уметь, особенно совместно, так что у них с Казуторой теперь вроде как связь. Почти, блядь, интимная. — Так, — повторяет Чифую, пока Казутора не успел открыть рот, не успел открыть второй глаз, посмотреть на Чифую всей чернотой обоих зрачков. — У меня есть план. А чувства самосохранения нет. Нахер его. Поэтому Чифую хватает Казутору за рукав пиджака и тащит за собой куда-нибудь подальше от кабинета. Куда-нибудь очень-очень далеко. Так далеко, что туда только кукухи долетают. Так что смотри в оба, Казутора, может, свою увидишь. Хотя нет, ну нахер, не смотри в оба, Казутора, дыру в ткани мироздания просмотришь. Просмотришь, не заметишь, а нам потом с этим жить. — Что за план? — спрашивает Казутора, и по нему прямо видно, что он уже согласен на любой движ, кроме адекватного. И это отлично. Потому что адекватного плана у Чифую нет. Отродясь не бывало. Зато у него есть план, как спасти и Англию, и Трою, и Карфаген, и общий балл по истории. Чифую ни разу не отличник. Даже не полразика. Но тут дело принципа. Дело чести. Тут крестовый, блядь, поход. Так что держи знамя, Казутора, размахивай им посильнее, может, кого из врагов зашибёшь. Ты ж пиздец какой неосторожный. — Препод на наши тесты не взглянул даже, — отвечает Чифую, останавливаясь на лестнице между этажами, — сразу себе на стол кинул ответами вниз. Сегодня он уже вряд ли их проверять будет, так что можно влезть в учительскую и что-то дописать. Лицо Казуторы мгновенно будто каким-то внутренним светом озаряется. Словно лампочка зажглась. Проводка заискрила. Сейчас ебанёт. Водой главное не тушить, лучше землёй. Лучше прикопать сразу. В лесу где-нибудь. Чифую понимает, что на тест Казуторе похер. Похер ему на Крестовый поход, на святую землю, он не слышит Иерихонских труб из-за звона серёжки-колокольчика. Ему лишь бы знаменем кого-нибудь по неосторожности зашибить. Ему лишь бы в учительскую влезть. Потому что, а почему нет? У него всё равно планов на вечер не было. — Хороший план, — говорит Казутора со странной интонацией, с интонацией «ты мне нравишься, сожру тебя последним». И Чифую вдруг улыбается. Он сам не знает, почему. Он сам не знает, почему Ханемия Казутора пробуждает в нём того человека, которым Чифую был года два назад. Того человека, который влезал во все драки, который делил людей только на противников и подчинённых, который только и искал кого-нибудь достаточно шизанутого, чтобы разбиться об него насмерть. Этот человек Чифую уже не особо-то нравится, но себя из себя до конца не выкинешь, не вычистишь, не переформатируешь себе мозг. Это что-то на подкорке. Это что-то на подкорке просто пиздец как хочет узнать, где же Казутора видел его имя. Что у него там за история. Что у него там на дне бездны глаз.Я сотрясаю наш маленький мир,
Сношу мосты.
Песочные замки обещанных слов
Давно пусты.
Я сею хаос, и смерч начинает
Свою круговерть.
Я бы хотел быть нормальным и милым,
Но это скучно как смерть.
Lumen «Смерч»