Их

Justin Bieber feat. The Kid LAROI - Unstable Bebe Rexha feat. Ty Dolla $ign, Trevor Daniel - My Dear Love

Хёкдже становится всем и ничем одновременно. Ничем – относительно жизни Чонуна и всем – для остального мира, который, внезапно, решил занять всё место в жизни Ли. Хотелось бы воспринимать это всё поверхностно, совершенно не задумываясь лишний раз, тратя на это полноценные ночи. Но это он. И он ненавидит себя за подобное или же это наоборот приходит в процессе размышлений. Бесконечные раздумья без остановок. Даже там, где это не нужно. Раскалывать себя на кусочки своими крохотными руками, разрушаясь под звуки голоса гонения, тоже своего – без обязательства на то, чтобы собраться вновь. Расколы впивались, острыми углами изнутри царапали его плоть. Пытаясь выбраться наружу, прорезать путь к той свободе, где легко и безоблачно. Они осыпались, крошились алмазной пылью, пропадали в нём, осаживаясь на дне и оставаясь навсегда. Эти твердые осадки подобны ледяным иглам, мельчайшим, чтобы было больнее. Так жить невозможно. Внутри Ким Чонуна засасывающая невозможность. В первую очередь для него самого. А у Чонуна вообще то учеба, а не только Ли Хёкдже. Он так-то у него не одна единственная проблема в жизни. Но по-другому, почему-то, не получается. Однако если быть честным, Ким злится. На своё невысказанное с кучей сомнений в, и невозможности озвучить о. Что тебя мне сейчас мало. И ты, как будто, далеко. А я не кричу в след и не зову, чтобы вернулся поближе. А Хёкдже бы вернулся. Он Чонуна всегда слышит. Чонуну всегда больно озвучивать. Чонуну тяжело о своём. Всегда было. Обременять своей ерундой Хёкдже не хочется. Просто. Ерунда в масштабах давит. Нестабильность мышления растет пропорционально, а там и пассивная апатия, злость. Затрагивая жизнь. А если быть ещё честнее, эта ситуация лишает его равновесия, жаля и выбивая из под ног всё то, что раньше он считал неоспоримым фундаментом. Хотелось бы забить на все это и послать к черту. А ещё Чонун любит. И из-за этого больнее и обиднее в разы больше. Задевало то, что он должен чувствовать себя так. Искомо уязвлено, обращаясь к поискам новых болей в душе, уже давно зная причину, и по-глупому ранимо. Что Ли заставляет его переживать, загонятся, думать, думать и думать. Он тревожит больше отведенного ему лимита самим Чонуном. Ли Хёкдже превышал свои полномочия. — Давай расстанемся. Чонун защищался. Хёкдже даже не атаковал. — Что? Хёкдже не атаковал. Лишь стал пострадавшим. Весь тот бронежилет характера Ли для окружающих его людей: из твердой сноровки духа и непоколебимости, его каменной личности, где каждый кирпич крепко на крепко выжжен временем, выстраивая каждую его часть в шлифованную жесткость – для Ким Чонуна собственный зАмок на распашку. Ким Чонуна. Любимого. Глупого. Такого всего. Для Ли Хёкдже. Он смотрел на него вскрыто заживо, пока слова делали надрезы, слепо преподнесенные, как что-то во благо, проверяя на повод обильного кровотечения. В сердце. Кровь, казалось, достигала горла, заставляя Хёкдже сглатывать ежесекундно, удерживая в себе эти ядовитые красные капли. Что даже изнутри сжигали органы. Сжигали слова, вопросы, много-много несостыкующихся реплик. Несуществующих даже в его собственной голове, за то в горле их миллион. Разъеденных кровью. Чонун провел целое чертово медицинское вскрытие. Хёкдже получил ножевые ранения. Потому что не понимал. Ничего сука он тут не понимал. — Чонун, что происходит? И Хёк не мог сказать больше, нельзя было, просто никак. Превозмогая себя и ту боль, что влетала пулей и совсем не на вылет, лишь на раскол и по организму, он ни смотря ни на что, переживал за Чонуна больше. Всегда больше. Чонун не в порядке. Нервозность, проходившая по его рукам, вынуждала прятать конечности под столом. Так не видно. Так не бросается в глаза. Но эти глаза были любимы, и смотрели в ответ с тем же высоким чувством. О котором в книжках сказано больше, чем от людей по жизни. Поэтому и заметили всё. До единого. Они прошли вместе бесконечность, если не больше. И Хёкдже видел. Надломленные уголки родных губ, держащие, кажется, проблемы всего мира, и прогибающиеся под срывом собственного голоса. О себе он думал в последний момент, о своих отверстиях в душе, о том, что тут твориться. Сейчас все эти аспекты едва ли становились ребром, когда его малыш опять подавал сигналы SOS. Придурком был сам Ли, потому что проглядел. Вопросы сыпались. А как давно? Как давно ты снова не в порядке? Почему я стал таким невнимательным? Почему? То, что они появились – уже повинность. Его самого. Не знание – плата за невнимательность. Чонун убивает себя самостоятельно. И это в разы хуёвее. Ли знает, уже пройдено, но не пережито. У Кима приходы от весны и до раннего лета, а там уже и осыпавшаяся осень и всё до хладной зимы. Всё с Хёкдже. Рядом. — Хёкдже, пожалуйста. От умоляющего тона один из лицевых нервов Хёка из строя выходит мгновенно, подергивая правую сторону его лица, вынуждая прикрыть веки на жалкие секунды. То ли не мог смотреть на страдания напротив, то ли на свои. Бровь загибается в болезненности этой ситуации, что стала для Хёкдже самой стрессовой. У Чонуна глаза горят стеклянными слезами, рассекая вид перед ним и его сетчатку, ломая Хёкдже напополам. Взаправду. Хёкдже пиздецки не устраивает всё: от кричащей внутри боли и до этого уебанского кафе, которое одно из многих где «они» и где «вместе». А разозлиться, как следует – не может. Ему так нельзя. Не с Чонуном, у которого накатывает по новой, и, словно, чересчур для его миниатюрности. Эти слабые и худые плечи вновь и вновь решают нести на себе все и разом. Унести себя от всего мира людского. Из этого кафе, от этих людей, от суеты. Главное – от себя самого. И Хёкдже боится. Что так оно и будет, и что одними этими мыслями Чонун себя не ограничит, если Ли не проконтролирует. Внезапно. Хёкдже осознал не утешающую мысль. Бьющую последней. Такие, как она. Всегда финальные. Всегда добивающие. Он единственный думал, что всё стало хорошо. Такие, как она. Оставляя Чонуна в эти дни с самим собой, со своими мыслями. Болят в одиночестве. Чтобы с концами. До петли. Хёкдже стал его триггером. Стал открытой дверью к тому, с чем они боролись вместе. С чем боролся Чонун. Теперь в одиночку. — Позвони мне, когда доберёшься домой, Чонун-а. И это всё, что он может сказать, не отвечая на просьбу о расставании. Потому что знает сам. Он на неё никогда не ответит. Готовый вскрыть свою грудную клетку. Если Чонуна это развлечет. Чонун выбегает дергано. Капюшон его толстовки натянут до самого носа, чтобы не всматриваться в людей, которых даже не запомнит, сквозь слезы, а руки зажимают рот, когда Хёкдже же чувствует их на своем горле. Маленькие ладошки скрывают в сомкнутых губах немой всхлип собственного очередного самоубийства в этом обществе. Чтобы не слышно. Хёкдже всё равно его слышит, ловит чужую боль своей, устало двигаясь следом. До его общежития. Выбивая пальцами на телефоне чужой номер. А ещё Хёкдже любит. *** Лучше не становилось, ни после первой сигареты, ни после третьей. Скамья знакомого общежития, по всей видимости, очень располагала к компании, раз Хёк просиживал здесь часы, которые сосчитывать не удавалось. Ведя счет сигарет. Тот ещё пиздеж, идя на чистоту. Считал он секунды так и не загоревшегося света в окнах его уставшего от всего малыша. Уйти не мог. Прийти нельзя. Внутри горело от беспокойства. Бездействия. Беспомощности. Эмоциональный ад только начинался, и он не представлял, как им с этим поодиночке. Без объятий, вредного фастфуда и за руки по ночам. Сигареты заканчивались. Как и тихие шаги подошедшего, что лишь кивнул в знак приветствия. — Спасибо, что пришёл. Реук смотрел слегка непонимающе и попытался представить, каким образом он бы «не пришел» в такой ситуации. Воображение не подкидывало ни единой мысли. Глупо. — За такое не благодарят. Слыша подобное, Хёк поднимает прямиком на Реука свой взгляд. Не тот, с которым Хёкдже по жизни. Тот, который Ким Реук и не представлял, что увидит когда-либо у него. С таким люди не живут. — Я благодарю. Реук думает, что, наверное, так правильно, такой Ли Хёкдже. Человек, знающий, о чём говорит. А Хёкдже знал. Больше всех тех людей, с кем Реук просто знаком и знаком по теории шести рукопожатий тоже. Хёкдже должен быть морально сильным 24/7, чтобы разделять эти силы. Отдавая половину Чонуну. Если Хёкдже плюс. То Чонун минус. И Ли всегда должен восполнить то, чего Чонун не имеет. Их любовь была на грани добра и зла. Реук такой не видел. Она была сильной. И страшно выносливой. Только вот откуда в ней неискупимая болезненность, бесчеловечно граничащая со счастьем. Хёк выжег вокруг себя пространство сигаретным дымом, когда Чонуну и чужим то дышать не позволял. А тут сам. — Разве ты не бросил? — С Чонуном проще начать, не считаешь? — Вижу что начал, но вроде без Чонуна, — Реук усмехается, не закладывая в слова ничего плохого, — Почему сам не присмотришь за ним? — Я.. Его ладони легли на уставшее лицо, не продолжая реплику, падая головой, кажется, в целый омут, теряясь где-то там, в своих ладонях. На костяшках рук и фалангах пальцев, татуировки, черным неводом ходили ходуном от напряжения, будто бы скользя по коже. — Я обнять и зацеловать его хочу так, что ахуеть как, веришь? Реуку и верить не надо, Ли выглядел как наркоман с ломкой, которого не пускают на порог дома родного. Правда в том, что родной то там, и это далеко не дом. — Но одним своим видом я могу вывести его на лишние эмоции и не во благо, — Хёк был потерян в этой ситуации, она требовала от него отыгрывать роль катализатора. Тем последним в списке, кем бы он хотел быть для Чонуна,— Это….Это может стать нервным срывом или истерикой, он итак опустошен, вымотал себя на все чувства внутри себя, сам. Я не могу рисковать им из-за себя и своих эгоистичных желаний. Хёкдже говорил вещи таким образом, что состояние Чонуна не казалось чем-то, чем можно пренебрегать или с чем можно играть в игру: выше ноги от земли. Даже если бы Чонун был «пол – это лава» Хёкдже бы никогда от этого пола свои ноги не оторвал. Примерно, Реука держали на поверхности всех этих вещей. Не уточняя многое, не говоря излишек. Но малым он был до скорпулезности внимательным, в его голове информация задерживалась надолго, чем её больше было со временем – тем проще она складывалась. Реук делал пометки. Ли давал на это добро. Отсюда и ход вокруг да около Ким пропустил, окидывая Хёкдже взглядом, уже серьёзным и забавно для него не складным, совсем не его. — Всё ведь намного серьёзнее, чем вы двое освещаете? С Чонуном всё намного серьёзнее? Да? — Да, поэтому, — Вздохнув где-то глубоко в себе, Ли продолжил, — Я хочу попросить тебя побыть с ним некоторое время и… Может ли он доверится? Хёкдже перестал понимать. Ничего из этого уже не казалось чем-то, в чем он может быть уверен. Оказалось всё более чем прозаично. Он хочет вломиться в это захудалое общежитие, возможно, выломав эту бумажную дверь комнаты Чонуна, на коих тут не тратились, не оценив то ли своей силы, то ли не менее полыхающего порыва. Хёкдже не мог доверить Чонуна кому-то, кроме себя. Он не мог потерять его. Он сука любит его. И вместе с ним, потеряет себя. Хёкдже просто… Просто… — Эй, — Реук положил руку на его плечо, пока тот не заметил, как собственные ладони агрессивно впились в лицо, а внутри колыхало, — Я не скажу, что всё будет хорошо, обыкновенно не знаю, что именно в твоем понимании «хорошо». Но я осознаю серьёзность, окей? Просто он тоже бывает слаб. Даже если эта слабость сам Чонун.