Академия зеркал

      После случившегося на ушах стоял весь ведающий мир. Остаток ночи Защитники на пару с Хранителями Пути прочёсывали полунощные земли уже не только в поисках заблудившихся учеников, но и ответов: что же произошло и почему вдруг рухнул столетний барьер. Догадки роились с каждым часом.       Утром у ворот Академии собралась целая делегация из Канцелярии. Все в чёрном: пальто длинные как мантии, рубашки запахнуты по самое горло, острые туфли начищены до блеска. Возглавлял их некий Гектор Нарицын – темнокожий мужчина лет тридцати, в шляпе и с, казалось, никогда не затухающей сигаретой. Он представился заместителем главного инспектора и, не церемонясь, сообщил, что дальнейшее существование «Академии Зеркал» находится под вопросом. Большим вопросом. До конца недели ими будут рассмотрены обстоятельства дела, «составлена полная картина происшествия» и, если версия с халатностью директрисы и всего преподавательского состава подтвердиться, то конечное решение перейдёт в полномочия уже самого Императора.       Элина не могла поверить. Не хотела. Она только поступила, только начала учиться, в конце концов, только стала разбираться в правилах этого мира!.. И вот у неё готовы отобрать всё. Неужели придётся вернуться обратно: к родителям, к обычной школе и одноклассникам?       «Нет» – сразу мелькала мысль, – «это невозможно. Иначе ведь умрёшь»       Пугало то, какое это доставляло облегчение.       Вместо учёбы они ходили на допросы. Каждого вызывали отдельно, расспрашивали и записывали показания. В какой-то момент Элина была готова признаться: «Это всё моя вина!». Особенно когда напротив сидел мрачный и злой Нарицын. Особенно когда начинал сыпать угрозами о каре Божьей. Но в памяти вовремя всплывал образ Демьяна: его слова, его обещания, и она тут же прикусывала язык. Молчала. Страх перед Канцелярией оказался слабее, чем страх разочаровать его, разрушить то хрупкое, что и дружбой не назовёшь. Даже если неправ, разве то важно, когда можно лишний раз махнуть рукой и сказать: «Привет».       Зато у учеников появилось слишком много свободного времени. К хорошему это никогда не приводило. Главным занятием теперь стали сплетни. Передавались родительские мнения, теории, статьи из газет, заявления Инспекторского управления и самые-самые горячие новости. Шепоток не стихал ни на минуту.       Одни писали в экстренном выпуске:       «Среди ведающих назревает буря. Самый важный день для сил нарушен, обряды не закончены, все худшие знаки сложились воедино, а Румянцевой даже не было на празднестве! Мало того что дети оказались в ловушке и могли не то что пострадать – лишиться душ! – так Защитникам едва удалось попасть на место! Если бы не Мастер Досифей Нагорный, если бы не великодушная помощь его Хранителей Пути, кто знает, что было бы! Чудо, что все пережили эту ночь! Сумасбродно было позволять Румянцевой переносить академию на полунощные земли, и вообще отдавать ей пост Директора. Императору пора проявить себя и перестать прогибаться под прародительницу!»       Там же ниже кто-то призывал:       «Нельзя сидеть сложа руки, друзья мои! Мы долго терпели и закрывали глаза, посмотрите, что с этого вышло. Академия стоит на полунощных землях, потерянные учатся рядом с нашими детьми. Румянцева делает всё, чтобы изничтожить ведающих, приобщить к неключимым! Куда это приведёт, если не к полному вымиранию?»       Но, несмотря на все возмущённые голоса, по окончании недели Нарицын так и не дал точного ответа. А затем и вовсе молча увёл своих людей и даже ни разу не появился в новостях.       Это означало одно – Академия продолжит работать.       Всё вернётся на круги своя.       Так думала Элина, пока не начались занятия. Преподаватели рвали и метали, злые и нервные из-за каждодневных отчётов и проверок, и невольно выливали свои переживания на учеников. Учебный процесс сделался адом. Ещё большим адом. Сильнее других буйствовала Аглая Авдеевна. Сколько бы Элина ни готовилась, сколько бы ни читала, наверстать целый год было просто невозможно, и на «Существах и сущностях» желала лишь одного – всё-таки умереть. Без Яромира, молча пропавшего, и его хоть каких-то подсказок, с комом в горле и паутиной внутри, она только и делала, что позорилась. Заикалась, запиналась, отвечала не то и не так. Только бил звонок, и она бежала за дверь с пылающими щеками и бешеным стуком сердца, пытаясь заново вспомнить, как дышать. Но и от разрушителей в сторону Скопы не раз прилетала пара «ласковых». Багряная роща больше не полнилась ни криками, ни стонами, ни мольбами пощады – на это просто не оставалось сил.       Многих учеников забрали из академии до официальных заявлений. Одним из таких был Севериан. Хотя на самом деле он и не возвращался. Как забрали Целители, так и пропал с концами. Вскользь Элина слышала, как Измагард злился на Назара Игнатьевича, отца Севериана. Тот, мол, опять решил всё сам, не спрашивая сына, и наверняка запер в семейном склепе – их изощрённой камере пыток.       Так Элинино чувство одиночество лишь разрасталось наравне с ужасающей досадой. Им надо поговорить! Столько всего обсудить, расставить по местам, наконец, понять общую картину – но когда теперь появится шанс? И появиться ли вообще?       Без Севериана общение с «Одарённой четвёркой», а ныне тройкой, само собой сошло на нет. Аделина после ночной ссоры-откровения продолжала всячески избегать, похоже, ненавидя до чёртиков. Элина всё чаще замечала, как местная компашка, где Аделина была сродни богини, посматривали откровенно недобро. Горячечно что-то обсуждавшие они резко замолкали, стоило пройти мимо. Зато если к ним вдруг присоединялась Лиля, никто уже не скрывал ни громкого хохота, ни издевательств.       Измагард и до этого давал понять, что в «благотворительность» не играет и такие как Эля, потерянные, ему противны. А стоило прибавить вековое противостояние «лузеров» и «королей школы», как всё сразу обретало смысл. Знай своё место. Ещё хорошо, что обошлось без драк на заднем дворе, как с ней часто бывало раньше.       Единственный Аврелий не изменил своего отношения – всё такой же отдалённый и замкнутый. Это оказалось его естественным состоянием. Хотя, учитывая, что спал и жил в актовом зале с пьесой и актёрами – не удивительно. Зато не чурался Элины как смерти, а иногда даже заговаривал, пусть и о таких пустых вещах как уроки и недописанные эссе.       По итогу теми, кому до Элины было хоть какое-то дело, с кем она могла поговорить, оказались Севир, Эмиль и, что удивительно, Смотритель. Стоило академии заработать, возобновились и наказания. Теперь каждый день до самых новогодних каникул она по два часа после занятий ходила за Смотрителем и делала вид, что помогает. Иначе не назовёшь. Он дал Элине фонарь и жестами наказал, чтобы искала в барьере трещины и шероховатости. Однако ещё ни разу они вдвоём ничего не нашли. Да и сама Элина как-то опасалась теперь даже прикасаться к полупрозрачным стенам. Такое будет не скрыть, не умолчать, да и Академии наступит конец. «Разрушительнице барьеров» нужно исчезнуть навсегда. За этими скучными прогулками Элина сама не заметила, как начала болтать обо всём вокруг: о шишках на ели, о мелодичности ветра, о вкусе дождя и снега. Разговаривала-то вроде сама с собой, но иной раз готова была поклясться, слышала тихий-тихий смех.       В остальное время Элина буквально поселилась в библиотеке. Во-первых, из-за кучи эссе, исследований и докладов, что требовались по учёбе. Во-вторых, бессмысленно ища информацию о Везниче, о Дващи Денница, о жизни Богов, но никак не находя нового. А в-третьих, она ведь пообещала Эмилю заходить чаще. Тот радовался как ребёнок, приберегал для неё сладости и не замолкал до хрипоты. После Осенин ему даже ходить было тяжело, потому вся энергичность выливалась в слова. Элина невольно чувствовала себя заботливой бабушкой, хотя и младше на десяток лет.       – Моё первое боевое ранение, – хвастался он, но за бравадой отчётливо слышался страх. – Никогда не видел Железных страж в живую. И, наверно, не стоило. Они ужасны. Совсем не такие как пишут в книгах. Там их называют Кровавыми королевами, но здесь они мерзкие и жестокие. Если бы я промедлил, Игорь давно гулял бы по полунощным землям подобно им... И зачем только полез спасать?       В ту ночь они вдвоём, как и некоторые учителя, помогали Защитникам с поисками, и ушли совсем далеко, ведомые голосами и криками. Встреченные ученики сломя голову бежали от монстров в алом, а Эмилю с Игорем пришлось отвлекать существ на себя. Убить-то удалось. Но какой ценой? Игоря ранило так, что живым из леса ему бы не выбраться. Тогда Эмиль вспомнил какой-то страшный обряд, хранимый в Доме Истории не одну сотню лет, и строго-настрого запрещённый к использованию. Он разделил с ним раны пополам. Всё, лишь бы оба смогли добрести под ручку до лагеря.       – Я про «Скупь-Увер», эти божественные узы, только читал. Не знал, что они могут так странно сработать. Мастер ой как ругался, уши вяли, – потупившись, он неловко погладил правое плечо. – Чуть лицензию не отобрал, которую я ещё не защитил даже. Из Братства, конечно, меня не выгнать, это мой дом, моя семья, но лишить работы и запереть в пыльных архивах где-нибудь под Новореченском, это он мог. Ещё и с лекарствами неясно. Не к Благостным же идти.       У Эмиля перестала слушаться правая сторона тела, и лишь долгим лечением удалось вернуть частичную подвижность. Он хромал и не мог перенапрягать руку, но сам говорил, что прогнозы оптимистичные.       Оказывается, целители не были всесильны. Они с лёгкостью лечили раны и ушибы, всё что угодно, но только если их не нанесли твари с полунощных земель. На это уходило огромное количество силы, и всё равно велик шанс сделать только хуже. Обычно лечение переносили на отвары и непонятные снадобья, созданные из редчайших трав полунощных земель. Добыть такое могли лишь Хранители Пути, но и цену устанавливали соответствующую – опасное то дело. Узнав об этом, Элина поняла, почему её порез на щеке оставили без внимания. А Севир, как всегда, оказался исключением, ведь он – бессмертный. Их ничего не берёт.       Иногда, очень редко к ним на огонёк заглядывал Кирилл. Заметив его первый раз что-то горячо обсуждавшим за одним столом с Эмилем, Элина врезалась в полку и снесла кучу книг.       – Но разве ремесленники не используют только драгоценные металлы? Я нигде не встречал упоминаний даже обычных сплавов, как будто не гильдия, а ювелирная.       – Вовсе нет. Сомневаюсь, что в древности каждый мог позволить себе золотые обереги с рубинами и изумрудами. В обиходе больше было дерево. Но так говорят книги. А как сейчас обстоят дела, лучше спроси у Игоря. Всё же не зря он в Доме материи числится и профсоюзные получает.       На этом моменте приходила Элина и сбивала их с темы. Кирилл тут же бросался прощаться и убегал. Хотя иногда не успевал и попадал в руки самого Игоря, спускавшегося из мастерской, чтобы в десятый раз проверить на Эмиле крепежи, облегчавшие движения. Тогда всем им приходилось выслушивать длинные лекции о связи силы с проводником, о восемнадцати видах металлов, о всевозможных основах для оберегов. Кирилл вроде бы получал, что хотел, но рядом с Игорем резко менялся, стихал, возвращался в привычное состояние мышонка.

      ***

      Так и пролетали дни, один за другим. Ноябрь встречал опавшими листьями и первыми заморозками. По такому случаю им выдали новую форму, утеплённую, ещё не зимнюю, но уже и не летнюю. Элина стояла напротив зеркала и крутилась из стороны в сторону, прицениваясь. Хорошо, что юбка теперь ниже колена и ворот под самый подбородок. Так намного лучше, можно полностью спрятаться в одежде, почти не думая, кто и что мог бы сказать.       Время близилось к отбою, но с первого этажа так и слышались смех и ругань – завтра воскресенье, единственный выходной. Иногда Элине хотелось спуститься вниз и тоже упасть в одно из кресел, вникнуть в глупые разговоры и забыть обо всём на свете. Но, конечно же, ещё ни разу ей не хватило смелости.       Устало повалившись на кровать, она выхватила из стопки «Историю княжеских усобиц» и собиралась прочесть страниц пять, зная, что это верный способ заснуть. Но отчего-то не могла осилить и строчки, а вместо сна в голове гулял ветер, тысячи мыслей о том, чего не исправить, чего никогда не случится.       Так вдруг сильно захотелось домой, в свою комнату, вернуться к привычным ссорам родителей и проблемам обычного подростка. Да только что изменится? Ты – главная проблемы. От себя не сбежишь. Всё о чём могла думать, крутившееся пластинкой: «Если те слова правда, если от моей уверенности и самоотверженности зависят жизни миллионов людей… Я стану причиной их смерти. Мир обречён. Что бы ни делала, этого недостаточно. Не жди помощи, слабачка». Но с каждым разом внутри только росло отвращение. Она так устала. Она готова была отречься от всего мира и радостно смотреть на конец света.       В этой холодной тихой комнатушке Элина как никогда сильно ощутила одиночество и свою неправильность. Если бы только она была другой, если бы спустилась вниз и завязала разговор, смеялась и веселилась, как и все они. Если бы не боялась. Если бы не думала так много…       Может всё было бы иначе?       – Да разве это возможно?       Элина обхватила себя руками, но ничто не способно было заменить тепла живого человека, и от осознания этого сами собой полились слёзы. Такие как она не достойны любви, не заслужили. Мерзкие и жалкие. За что их любить? Найдётся ли хоть кто-то, кому не будет противно?       Бац!       Дверь вдруг распахнулась и со всего маха ударилась о стену. Элина подскочила как ошпаренная, быстро вытирая мокрые щёки. В комнату бесцеремонно ввалились двое. Аделина и…Севериан. Неужели вернулся? Вот только что-то было не так. Аделина буквально тащила его. Он шатался, ноги едва держали, губы сжал до красноты, сам болезненно бледный, бледнее чем обычно.       – Садись, давай. Аккуратнее.       Со стоном Севериан умостился на кровати, мало того ударившись лбом о подвешенный цветок. Аделина включила настольную лампу и принялась что-то искать. Элине же хватило одного взгляда на чужую спину, чтобы живот опасно скрутило, а виски прошибло болью.       Его белая рубашка насквозь пропиталась кровью.              И как это понимать? Вместо того чтобы вернуться отдохнувшим и здоровым, он покалечен, даже хуже чем до этого! Не лучше ли им было сразу идти в Житник к целителям? Чем вообще могут помочь? Просто глядя на Севериана, Элина сама чувствовала боль. Он морщился, дышал загнано, вздрагивал – так сильно старался держаться, что впился в ладонь зубами.       – Эй! Если так нравится пялиться, лучше встань и помоги!       От оклика Аделины подскочила на месте. Щёки привычно зажгло стыдом. И так меж ними всё висит на волоске, вот-вот оборвётся с концами. Удивительно, что вообще решила заговорить!       Элина, наконец, сделала то, чего хотела – подошла ближе. Севериан мазнул туманным взглядом, наверно, даже не понимая, кто перед ним. В один момент он запрокинул голову назад, с силой сжав челюсть, и налетел бы на стену или козырёк изувеченной спиной, но Элина успела крепко вцепиться в плечи. Соберись!       – Что мне делать?       Аделина подсела к Севериану. В руках – ножницы и мокрая тряпка, ведро с водой оставила у ног. Обычно то стояло на подоконнике, предназначенное для поливки растений.       – Держи его. Будет дёргаться, сделаю только хуже.       Элина засомневалась, хватит ли ей сил.       – Может, позвать Измагарда или Аврелия? Почему вы без них?       – Они в театральном, а нам нужно торопиться, пока не перешло в ту стадию, когда я уже не смогу помочь. Так что держи!       Неожиданно голос подал Севериан:       – Всё в порядке, я себя контролирую.       Но Аделина раздражённо возразила, ставя точку:       – Молчи. Мне хватило прошлого раза.       Элина примостилась рядом и вновь обхватила Севериана за предплечья. Через тонкий слой ткани чувствовался нарастающий жар его кожи, лихорадка, поразившая тело. Что же произошло? Его лицо, такое непозволительно близкое, обнажало непривычно искренние эмоции. Ей было видно всё: и излом бровей, и отблеск слез, и будто молитву читавшие губы. Крепко зажмурившись, он до хруста стиснул собственные колени.       Аделина, как хирург со скальпелем, разрезала прилипшую рубашку. Высвободив рукава и оставив Севериана полуголым, она перешла к самому сложному: спекшаяся кровь не давала так просто избавиться от одежды. Для этого и понадобилась вода. Смачивая остатки ткани, Аделина, наконец, разглядела раны.       – Больной ублюдок, – прошипела сквозь сжатые зубы, не сдержавшись. – Мне плевать, что он твой отец. Я убью его. Сколько было? Двадцать?       – Десять, – покачал головой. Язык у него еле ворочался, слова получались неразборчивыми.       Элина знала, что ей-то точно не стоило смотреть. Знала, что станет плохо и помогать придётся уже двоим, но ничего не могла с собой поделать.       – Боги…       От увиденного закружилась голова. Элина крепко зажмурилась, но перед глазами так и маячил красный-красный-красный. Вся спина пестрила рванными полосами, из которых сочилась потревоженная вновь кровь. От белоснежной кожи не осталось и следа. Раны наслаивались друг на друга и, казалось, даже обнажали позвонки. Кнут, розги, ремень – что угодно, но с какой же силой, с какой ненавистью надо бить? Точно больной ублюдок. Неужели такое с ним сотворил собственный отец?       – Ладно. Сначала раны, потом разговоры. Я начинаю, – а к ней обратилась совершенно другим тоном. – Держи его крепко. Предупреждаю.       Зачем-то Элина сильнее сжала пальцы, но, побоявшись, сразу расслабила. Голая кожа обжигала, скользила от пота. Сейчас переусердствует и оставит новые синяки – ему и так хватило.       Аделина отбросила ненужные больше ножницы в сторону, убрала мешающие волосы в небрежный хвост и принялась растирать ладони. Где-то в памяти всплыл образ Досифея и Ангела. Неужели сейчас повторится лечение? И верно, Аделина приподняла руки. На кончиках пальцев загорелись полупрозрачные нити и потянулись к краям одной из ран.       Процесс пошёл, но крайне медленно. Чтобы сшить одну полосу, уходило минут по пять, но зато после не оставалось даже шрама.       С каждым новым стежком, с каждым успешным исцелением, Севериану становилось хуже. Он не мог сидеть прямо, горбился, заламывал пальцы и мелко трясся. Казалось, ещё немного и от него ничего не останется – потеряет сознание и рухнет. Вместо этого он в какой-то момент попытался вскочить и вырваться, сбежать от пытки.       – Держи ты его! – зло вскричала Аделина.       Как только представляла хиленькой Элине зажать здорового парня? Но под уставшим измученным взглядом стало стыдно говорить такое вслух. Сама ведь согласилась помогать! Поэтому она навалилась всем телом, вложила всю силу, лишь бы удержать того на месте.       – Север, тебе же хуже будет! – взмолилась Аделина. – Потерпи, прошу!       И похоже, он услышал. Напор ослаб, и в глазах мелькнуло понимание. Недолго Элина всматривалась в чужое лицо, выискивая ответы. Севериан уложил голову ей на плечо, прячась, обхватил крепко руками и задал тихий, уже бессмысленный вопрос:       – Можно, я?..       В ответ она лишь легонько погладила, пальцами прошлась по острым рёбрам и тоже приобняла. Так они и просидели до самого конца, поддались, вцепились друг в друга.       Всеми силами Элина старалась не думать, в каком положении сейчас находится и что вообще творит. Получалось с трудом. Горячее дыхание обжигало ухо, обнажённое и измождённое тело прижималось к её. Она не знала, чей стук сердца слышит. Никогда ещё в жизни Элина не была так близка к кому-то, и вся ситуация приводила в смятение. Ей нравилось. Голодной до прикосновений ей нравилось ощущать живого человека рядом, нравилось делиться и получать, нравилось чувствовать себя нужной. Но как вообще может думать об этом сейчас? Севериану плохо, и объятия эти не более чем средство, чем способ выстоять. Не зря Аделина то и дело бросала косые, настороженные взгляды.       Лишь по истечению часа лечение завершилось. За окном смеркалось, и отбой уже пробил. Аделина моментально повалилась на подушки, опустила вконец затёкшие руки и громко выдохнула. Вид у неё сделался не лучше, чем у больного – столь же вымученный, будто пробежала, по меньшей мере, марафон.       – Ну, вот. Жить будешь. А теперь давай, рассказывай. Что на этот раз не так?       Севериан выпустил Элину из объятий и отодвинулся, давая прийти в себя и заново вспомнить, как дышать. Так и должно было быть. Нечего придумывать и мечтать. Но потеря столь редкого тепла заставила поёжиться. Даже руки потянулись обратно. Испугавшись этих странных мыслей и порывов, Элина сползла на пол и сделала вид, что очень заинтересовалась собственными коленями.       – А то, что наследник у него негодный и неправильный, возражать и перечить смеет, – за глумливыми словами горела ненависть. – Когда я попал в лазарет с якобы Скарядием, он учинил скандал сначала в Братстве Целителей, затем наведался к самим Защитникам и Путевикам. Твердил, что не мог потомок Чернобога подхватить эту гадость! А когда так и оказалось, и меня отпустили, отплатил за то, что выставил его дураком. Опять вспоминал брата, и тут уже я не выдержал… Если бы не ты, не знаю, что со мной стало.       Аделина приподнялась и обняла, вцепилась в него мёртвой хваткой. Её трясло не то от злости, не то от собственной беспомощности. Они искали утешение друг в друге, поддержку и заверения: «Я здесь. Ты не один». Когда Аделина отстранилась, то вновь попыталась строить из себя сильную и недвижимую. Да только слишком быстро захотела улизнуть:       – Я покурить. А ты ложись здесь. Измагард сам прискочит, никуда не отпущу. Эля, проследи.       Так они вдруг остались вдвоём. Повисла тишина, в которой и чужое дыхание было слышно, и свист ветра за окном. Севериан поднялся и заглянул в шкаф Аделины, похоже ища во что переодеться. Перебирая варианты, он то и дело хмыкал, видимо представляя, как бы смотрелся вот в этом узеньком золотом платьице или в бархатном халате. Остановился в итоге на голубой оверсайз футболке, которая не пойми как завалялась среди экстравагантных нарядов. Элина благоразумно отвернулась, стоило ему начать переодеваться и потянуться к ширинке брюк – только это осталось увидеть и, считай, сегодня узнала со всех возможных сторон. Мысль о том, что она уже может уйти и лечь спать, как-то не закралась. Сказала Аделина сторожить, значит, будет сторожить. Да и как будто им двоим не надо столько всего обсудить – найти бы только верные слова. Севериан залез под одеяло и выжидающе уставился – того гляди прожжёт затылок. Что, вопросы тебе подавай? Сам напросился.       – Уже не болит совсем?       Ожидал он, очевидно, другого и от того теперь потерялся, глупо моргая. Однако быстро собрался и, прищурившись устало, ответил:       – Ещё есть немного. Фантомная боль. Даже опытные целители не всегда могут без неё, что уж говорить о нашей Деле.       – Понятно.       Вновь повисла тишина. Элина не знала, как подступиться. Не хотелось лезть в глубоко личное – сама не раз сталкивалась. Но в то же время не давало покоя пресловутое любопытство. Знать его ближе, больше – могла ли?       Но Севериан, не выдержав, заговорил сам, выложил как на духу:       – Ты, наверно, думаешь, до чего жесток мой отец... Что ж, так и есть. Он ужасно консервативен, предан роду, во имя традиций сам возляжет на алтарь. Чего говорить о нас с братом? Мы постоянно прятались, лишь бы не попасться на глаза, забирались то в кладовую, да даже в усыпальницу. Но на занятиях некуда было прятаться, и отец отыгрывался: «Кем вы станете?», «Хотите опозорить наш род?». Учёба вдалбливалась наказаниями. Почему-то он был уверен, раз с ним поступали так, это верно, и на нас тоже подействует. Но не подействовало. Лишь взрастило такую ненависть!.. Мы сплотились против него, защищали друг друга, прикрывали.       Слово одно за другим соскальзывало с губ. Он уже не мог остановиться. Он задыхался, желая успеть сказать всё-всё-всё, пока осознание не ударило в голову – что и кому говорит.       – Но Евсею всё равно доставалось куда больше, ведь он старший, он наследник и замена отца в будущем. Одно время мы оба молились Богам с просьбой поскорее вырасти. Евсей клялся, что когда станет главой, прекратит эту глупую жестокость и глупые традиции, ведь Чернобог, каким бы злодеем не расписывали в летописях, потомков своих любил. Евсей обещал, что никто отныне не будет решать за нас, делать больно и давить своей силой. И я верил. Невыносимо стало, когда он уехал в академию. Некому было меня спасать, подставляться под наказания. Тогда я впервые услышал Далемира. С ним не было уже так страшно и одиноко, он постоянно что-то рассказывал и шутил, заполнял пустоту. Как-то я смог продержаться до академии – моей спасительной бухты. И прошлый год был самым лучшим: я нашёл друзей, брат рядом, никаких кнутов и пощёчин...       Севериан рвано вздохнул. Голос давно надломился – недалеко до слёз, но усилием воли заставлял продолжать:       – А потом Евсей сбежал, ослушался прямого приказа. Бросил меня. В ту ночь мир мой рухнул, детский наивный мир, где я ещё верил и мечтал. Отец едва не убил меня и маму, всех кто попал под руку. Но опомнился быстро, вспомнил, что сына у него два. Может, лучше было и правда умереть, чем терпеть всё это? Зато Евсей счастлив и свободен, ушёл к неключам и теперь рисует там свои картины. Да только отец медленно его убивает. В праве главы рода подчинять потомков, а те, кто пойдут против – медленно зачахнут и породнятся с землёй. Даже закон на его стороне, и как всё исправить, я уже просто не понимаю!       Наконец, выговорившись и отведя душу, он примолк. Видно, всё это долго копилось внутри, гложило, а сейчас вылилось единым потоком. И даже близким не получалось открыться полностью, а ей, почти незнакомке, оказалось проще. Элина сама будто погрузилась в весь тот ужас, что ему довелось пережить, и до сих пор приходилось. Каждый ведёт свою борьбу.       Лишь бы не потерять обретённое доверие, до того хрупкое и пугливое, она решила выменять тайну на тайну, откровение на откровение. Так её учили в детстве – за всё нужно платить.       – Хотела бы я сказать, что не понимаю, о чём ты. Хотя мои родители и не сравнятся с твоими. Они не из элиты или какого дворянского рода – обычные работяги, поймавшие успех и заработавшие миллионы. Но именно поэтому всеми силами стараются пустить людям пыль в глаза, а я для них самый главный подопытный кролик.       Элина обернулась и встретилась взглядом с Северианом. Тот повернулся на бок и слушал так внимательно, как ни один ребёнок любимую сказку.       – Когда была маленькой, мама считала меня за красивенькую куклу. Знаешь, когда можно примерять платья и делать причёски, похвастаться подружкам, а потом закинуть на дальнюю полку. Над кроватью сколько себя помню висел список с запретами. Нельзя перечить родителям, нельзя вести себя плохо, нельзя бездельничать, нельзя кричать и злиться. Если плакала, меня запирали в комнате, если жаловались учителя – папа брался за ремень. Наверно, когда-то я этого боялась, но сейчас уже привыкла. Они хотели вылепить свою мечту, но чем старше я становилось, тем больше не соответствовала. Я не умная и не гений, от химии с биологией только болит голова, я не красавица и не актриса, завалила все кастинги какие только можно. Я – это просто я.       Щеки болели от притворной улыбки – её лучшего щита. Крутя кольцо на пальце, она боялась продолжать, и всё же заставила себя:       – Но зачем-то мне всегда хотелось им угодить, прыгнуть выше головы, доказать что-то. Может, думала, что смогу получить хоть каплю любви? Но сделала только хуже – лишилась самого дорогого. У меня был друг, один настоящий друг за всю жизнь – Женя. Он играл в группе басистом, подрабатывал в кафе и совсем не думал о будущем. Родители сразу пытались запретить нам общаться. До этого их ничего не волновало, но стоило только кому-то проявить ко мне доброту – надо всё испортить! А я…Я не лучше. В ночь, когда Жени не стало, я не брала трубку. Мы встречали деловых партнёров и делали вид идеальной семьи. Если бы только я сбежала, если бы ответила, кто знает… Мне столько надо было сказать ему. Вот бы увидеться с ним ещё раз, всего на минуточку, и не мяться больше, не бояться, что подумает.       Осталось последнее. Самое глупое и стыдно. Элина вскинула левую руку вверх и задрала рукав кофты.       – Эти шрамы, ты их заметил, я знаю. Они старые, от злости и беспомощности. Но Женя отучил меня, и пусть сорвалась один раз, всего один раз, когда его не стало – до того ритуала, клянусь, я этого не делала.       Севериан протянул ладонь и осторожно обхватил запястье. Большим пальцем провёл по самому старому и самому серьёзному шраму – именно тогда родители нашли её. Им, как всегда, не было дела.       Теперь оба смотрели друг на друга иначе: приобщённые откровениями и новой близостью. Оказывается, за неприступным фасадом, скрывался живой чувствующий человек. Элина искренне улыбнулась. Кто знал, что Севериан мог быть таким? Наедине он менялся.       – Знаешь, то, что произошло на озере…       Но от одного упоминание его скривило:       – Не порти момент!       – Но…       – Давай забудем хотя бы сегодня.       Она хотела возразить, однако, увидела насколько уставшим и сонным тот был. Русые пряди непривычно обрамляли лицо, и Элина буквально чувствовала, как руки чешутся заправить их. Непонятное странное желание, заставило отдёрнуть ладони и спрятать под коленками, лишь бы не натворить глупостей. Смешинки во взгляде Севериана разгорелись сильнее.       – Хорошо, что ты здесь, – пробормотал он, прежде чем покориться теплу и безопасности.       Элина ещё долго наблюдала за безмятежным лицом, за высоко вздымавшейся грудью, и как никогда захотела поверить в Богов и помолиться им: «Пусть у него всё будет хорошо».       Когда Аделина вернулась, двое уже крепко спали.