С восходом тьмы

      Время, время, время.       Правду говорили еретические книжки – в Бездне оно теряло смысл. Впрочем, тут все теряло смысл. Жизнь, чувства, эмоции уходили по каплям, растворялись в голодной стерильной синеве. Воспоминания путались и размывались. Если еще не просохший акварельный рисунок опустить под струю воды, он будет сначала бледнеть, пока поток смывает свежий слой краски, а затем... затем бумага размокнет, порвется под собственным весом, и рисунок станет ненужным комком мусора, сколько-то часов работы художника уйдут понапрасну, но ведь время не имеет смысла здесь, верно?       Это был конец, это была смерть, растянутая на неопределенное – не имеющее смысла – время. Джесс думала, что умирает она именно сейчас, а вовсе не тогда, когда меч убийцы вонзился в ее тело. Может, Бездна – это все-таки игра умирающего сознания, а не относительно реальное потустороннее место? Говорят, после остановки сердца мозг умирает не сразу, а лишь через несколько минут. Могли эти минуты растянуться, мог ли разум, обезумев от ужаса приближающегося конца, выстроить внутри себя это холодное и странное убежище, лишь бы оттянуть неизбежное? Кто знает...       Джесс все так же бесцельно бродила по Бездне. Порой на островках она видела какие-то сцены из прошлого, куски ненужных теперь декораций и реквизита. Стены и окна в воздухе, камины с застывшим огнем, картины со стертыми лицами и не открывающиеся книги. Иногда она еще пыталась уцепиться за воспоминания, но раз за разом это становилось все сложней. Что-то, впрочем, еще удавалось вспомнить. Например, то, что с Корво они окончательно объяснились только месяц спустя того разговора в его комнате, после того, как Императрица и двор переехали в летнюю резиденцию. Был тогда перерыв в государственных делах, и можно было позволить себе едва ли целыми днями гулять по дворцовому саду и, как в детстве, бродить по старому зеленому лабиринту, зная, что, чтобы найти тебя, придворным понадобится не меньше четверти часа. Если тебя, конечно, не подкарауливают у любимой беседки или не идут за тобой следом нечеловечески бесшумно.       Тогда все закончилось хорошо.       Десять лет покоя, до того, когда все не рухнуло.       Запомнился еще и предпоследний счастливый день. Год назад, за неделю или полторы до того, как заговорили об эпидемии в трущобах, конец лета был удивительно солнечным для Дануолла. Это, конечно, была иллюзия, но казалось, что всё вокруг прониклось спокойствием и благодушием. Из окна в коридоре летней резиденции Джесс наблюдала за тренировочным боем во дворе. Корво сражался против двоих; должно быть, в очередной раз доказывал наличие какой-нибудь неприметной для всех бреши в обороне. Когда он выбил палаш из рук одного противника, на смену ему в бой ввязался еще один, хотя это явно было нечестно. Нечестно, впрочем, было и одному из лучших мечников Дануолла драться с простыми стражниками; он, конечно, победил. И картинно поклонился наблюдавшей за всем этим публике – не только императрица сейчас глазела в окно. Впрочем, улыбка-то предназначалась только ей, и в ответ она, как старинном романе, кинула своему рыцарю белый цветок из стоящей на подоконнике вазы. Он засмеялся и вставил цветок в петлицу мундира и, кажется, так и проходил какое-то время, пока Эмили не прикрепила тот цветок к волосам Корво, откуда он потерялся минуты через две.       Эмили! Имя это, прежде воздушное и звонкое, сейчас отзывалось мучительной тревогой и едва ли не физической болью. По крайней мере, это чувство все еще не спешило растаять вслед за половиной остальных. Не уходили и сомнения: какой смысл в постоянной боли, если все равно ничего нельзя исправить в реальном мире, какой смысл в воспоминаниях, если впереди – только бело-голубая пустота?       Чужой наверняка нашел бы, что сказать на это. О, не впервые же по его владениям бродили неприкаянные души, не заслужившие ни ада, ни покоя?       Если, конечно, все это не плод воображения умирающего разума. Кажется, эта задача была неразрешима – понять, реальна Бездна или нет, находясь в ней, невозможно. * * *       Важны или нет принятые здесь решения? – Люди часто говорят, что готовы всем пожертвовать ради близких. Красивые слова. Кто-то обманывает ими других, кто-то – себя, – Джессамина молча кивнула, начиная смутно догадываться, о чем пойдет речь дальше. – И почти никто не верит им, услышав от другого. – Всем пожертвовать невозможно. Или... или невозможно представить ситуацию, где такая жертва действительно была бы необходима и принесла пользу? – она запнулась и какое-то время не могла продолжить, затем тихо добавила: – Впрочем, я прожила всю жизнь во дворце, что я могу знать? – Все человеческое, – пожал плечами Чужой. – Эмоции смертных по большей части одинаковы и предсказуемы. Ты испытываешь растерянность, страх, но постепенно все будет перекрывать апатия. Но пока что ты все еще желаешь знать, что происходит с твоими близкими, правда? – Да.       Чужой повернулся к пустоте у края и плавно взмахнул рукой. Сам жест еще не был завершен, когда камни, предметы и тени стали собираться в картину. Маленькая лодка, в ней двое людей. Незнакомый старик у руля и еще один человек, сгорбившийся так, что темные волосы совершенно закрывали его лицо. За молочно-голубоватой дымкой, изображавшей, должно быть, речной туман, нельзя было разглядеть каких-то деталей, хотя шестым чувством Джессамина угадывала, что на его исхудавших руках краснеют следы недавних ожогов. Но времени вглядеться – возможно, к счастью – не хватило, через несколько секунд эта картина распалась на фрагменты и сменилась новой, изображавшей Эмили. Она сидела на кровати в маленькой, бедно обставленной комнате. Взгляд девочки был направлен на сложенные на коленях руки. Рядом лежали альбом и карандаши. Джессамина неосознанно шагнула ближе к краю, силясь разглядеть, все ли с Эмили в порядке. – Так вот, Джессамина, – продолжил Чужой. – Могли бы вы пожертвовать всем, что есть у вас, чтобы помочь своим близким? – Можно подумать, мне осталось чем жертвовать. – Если подумать, то осталось. Кое-что очень важное. Вероятно, самое важное, что только есть у человека. – И если я пожертвую этим?.. Чужой пожал плечами: – Все зависит не от меня, а от людей. Есть те, кто все еще хранит верность династии Колдуинов. Они и помогли Корво бежать из тюрьмы, они хотят свергнуть лорда-регента Берроуза и посадить на трон Эмили. Все зависит от них. И от Корво, конечно же; вы ведь верите в него? Ну а я могу сделать так, что он получит некое преимущество перед противниками. Вы никогда особенно не верили в злых духов и магию. Для Корво – если вы согласитесь – все будет иначе. Костяные амулеты и резные китовые кости станут для него источником вполне реальной силы. Магия позволит ему видеть сквозь тьму и приносить смерть, подобно дыханию чумного ветра... О, простите, кажется, я немного перебарщиваю с поэтичностью, а вы ведь из тех людей, кто предпочитает четкое и конкретное изложение фактов. Так что вы скажете?       Некоторое время Джессамина молча смотрела на все еще застывшее в пустоте изображение Эмили. Часть деталей окружения уже исчезла. Слова Чужого слишком сильно расходились с привычным пониманием мира. – Так что у меня осталось? – наконец спросила Джессамина. – Ваша личность, – ответил Чужой, растягивая губы в подобии улыбки. – Ваше «Я», если угодно. Эмоции, воспоминания, ум, душа и что еще вы, люди, вкладываете в это понятие. Что вы ответите?       Джессамина молчала. Кажется, сама пустота Бездны и ее мертвенный свет сейчас смотрели на нее и ждали ответа. * * * – Понадобится еще кое-что, – мягко сказал Чужой, внезапно оказавшийся совсем рядом. Его облик стал размытым и нечетким, будто тому, чем он являлся на самом дела – что бы это ни было – наконец-то надоело притворятся черноглазым странным юношей. – Ваше сердце. Что по сравнению с душой обычный кусок плоти, перекачивающий кровь?       Оцепенение вновь овладело Джессаминой. Руки Чужого прошли сквозь ткань одежды, кожу и ребра, не встретив препятствия, и извлекли наружу её сердце, в точности такое же, каким этот орган рисуют в анатомических атласах. Не было ни боли, ни треска костей, ни фонтанов крови – она лишь запачкала руки Чужого и расплылась на ткани бесформенным пятном размером с ладонь. – О, не бойтесь, – мягко произнес Чужой и погладил ее по щеке той частью ладони, на которой не было крови, стер неведомо откуда взявшуюся слезинку.       Страха, впрочем, не было.       Не было ничего, кроме света в пустоте.       Видимо, это был конец.