7 days to remember you

Счастье. Вряд ли кто-то задумывался над тем, какое оно, например, для пожилой дамы с собачкой, заливающейся визгливым лаем, или уличного артиста, задумчиво перебирающего гитарные струны в переходе метро и улыбающегося собственным мыслям. Что же касается Бэкхёна, то вот оно, его счастье – лохматое и смеющееся неестественно громко, развалившееся на диване в гостиной и безбожно крошащее чипсы на дорогую обивку. Бён застывает в дверном проеме с подносом, на котором – тарелочка с тостами и две кружки зеленого чая, чтобы задержать в мыслях образ такого Чанёля чуть дольше. Не хмурого офисного работника Пак Чанёля, несущего на себе бремя одиночества, а позабывшего о приличиях и времени, совершенно обычного парня. Коль скоро можно говорить об обычности, когда дело касалось Пака. Конечно же, для Бэкхёна она заканчивалась уже на темных с шоколадным отливом волосах, если начинать с макушки. Прячась между косяком и ничуть не скрывающим его углом комода, юноша еще раз убеждается в том, что любит в Чанёле все, без исключения. И огромные глаза, которые при широкой улыбке становятся чуточку разного размера, и эту самую чеширскую, совершенно сумасшедшую улыбку, и длинные ноги, которые зверски мешают порой передвижению по собственной квартире, и неестественно-сильную любовь к кофе всех сортов, и властность, и даже дурацкую привычку обкусывать его губы во время занятий любовью и рычать, словно дикий зверь… Бэкхён мысленно дает себе подзатыльник, потому что в домашних штанах становится малость тесно, и выходит из своего укрытия. - Может, оторвешься от телевизора? Я завтрак принес, - ворчит он преувеличенно-недовольно, на что Пак только отмахивается, а Бэк закатывает глаза – субботний просмотр комедий по некоторым причинам пришлось перенести на воскресенье, поэтому Чанёль не обращал на него совершенно никакого внимания, переведя его полностью на экран чудо-ящика. – Пак Чанёль, - еще одна попытка, и Бэкхён вынужден пожалеть о том, что когда-то вообще приобрел телевизор, ибо все внимание Пака направлено на мелькающие картинки, хотя должно принадлежать далеко не пластмассовой коробке со штепселем. – Я сейчас съем весь завтрак, разденусь догола, станцую ламбаду, а потом в таком же виде отправлюсь к Крису и Лэю… - Я согласен на все, кроме последнего, - Чанёль кидает на него мимолетный, полный ехидства взгляд, на секунду оторвавшись от развернувшегося на экране действия. - Если слышишь, то реагируй на меня хоть как-нибудь, будь добр, - Бён недоволен тем, что именно он здесь расценивается как предмет мебели, когда все должно быть с точностью до наоборот. Подавив в себе желание перерезать провод плазмы, он садится на самый краешек дивана, еще не засыпанный солеными крошками, и маленькими глотками вливает в себя чай, чтобы не обжечься – губы болят и без того. От воспоминаний о прошлой ночи горит все, что только можно, и Бэкхён мысленно завидует девушкам, которым ничего не стоит скрыть свое смущение за копной волос. Чанёля ему откровенно мало, и, похоже, по его реакции это прекрасно видно. Потому что, когда Пак придвигается ближе, чтобы своровать с тарелочки поджаренный тост с клубничным вареньем, Бён дергается в сторону так, что разливает добрую половину чая. Чанёль смотрит недоуменно, пока Бэкхён, чертыхаясь, пытается смахнуть уже впитавшееся пятно, одновременно шипя от боли. А когда старший успокаивается, смирившись с испорченной частью гардероба и уйдя в свои мысли, крепко обнимает со спины, заставив вздрогнуть. - Ревнуешь меня к телевизору? – Бэкхён и рад бы увернуться от горячего шепота в шею, но все, что он может сделать - это завопить мысленно «конечно, ревную, черт побери!», непривычно затихнуть и слушать каждый чужой вдох-выдох. Так, словно каждый из них может стать для него последним. Бён прочищает горло и кое-как выдавливает: - Вот еще. Просто ты ведешь себя так, будто в жизни телевизора не видел, что за дела? – он слабо возмущается, чувствуя себя пятилетним ребенком, о чем Пак со смехом ему и сообщает. – Если я ребенок, то тебя давно пора посадить за совращение малолетних! – отыгрывается Бэк, пытаясь вырваться из сильных рук, но слишком быстро для возмущенного затихает. Чанёль обнимает так, будто Бэкхён – целый мир, который тому довелось защищать. Его мир. И поцелуями-печатями вниз по шее показывает, что мир этот он никому не отдаст. Бэкхён успевает полностью расслабиться, прежде чем Пак вновь заговаривает: - Когда ты понял, что влюбился? - Бён предполагал, что этого вопроса избежать вряд ли удастся, а потому всего лишь сжимает чуть крепче пальцы на чанёлевых запястьях, невольно ища поддержки и понимания. На самом деле Чанёль прикусывал себе язык каждый раз, когда эта фраза уже готова была вырваться из него – естественное любопытство никто не отменял, - но было чересчур неловко. И вот теперь представилась прекрасная возможность выведать у Бэка о его чувствах, потому что его-то, Чанёля, тот видит насквозь. – Рассказывай, а то танцевать ламбаду к твоим дружкам отправлюсь я, - аргумент сомнительный, конечно, но это же Бён... Чанёль слышит только приглушенное «шантажист хренов», прежде чем Бэкхён начинает говорить: - Мы встретились пару лет назад, когда ты пришел на собеседование в офис, - его дрожащий от смущения голос причудливо перемешивается со звуками борьбы из динамиков, и Чанёлю становится несколько сложнее разложить этот шум на составляющие. – И первое, что привлекло мое внимание – твой цвет волос. Насыщенно-рыжий, помнишь? – он оборачивается, чтобы с улыбкой взглянуть на Пака через плечо, да так и застывает, откинувшись на крепкую грудь. – А еще кудряшки… Как ты их делал? – вопрос в пустоту и задумчивая пауза, пока его взгляд бездумно блуждает по южной стене квартиры. – Знаешь, я всегда думал, что люди с некоторыми отклонениями от общепринятой нормы будут стесняться своего недуга, но ты не терял достоинства, когда протягивал мне в руки медицинские справки. Пожалуй, это произвело на меня сильнейшее впечатление… Чанёль слушает внимательно, даже несмотря на то, что чужой голос, за эту неделю ставший таким знакомым и почти родным, убаюкивает не хуже колыбельной. Конечно, он не помнил. Записи в блогах, дневники, фотографии – ничего этого давно уже нет, как и зыбких воспоминаний, что еще таились в крупицах его памяти и изредка, словно делая одолжение, приходили во снах. Но теперь их уже никогда оттуда не вытянуть, и для общества Пак Чанёль останется лишь пешкой, каплей в море безликих людей. Но он однозначно решает, что общество может бодро идти к черту, когда воспоминания о нем будет хранить целый мир в лице Бён Бэкхёна. - Поначалу мне было бесконечно интересно узнать тебя поближе. Но видя, как ты вежливо отклоняешь предложения коллег по работе, я… В общем, просто наблюдал со стороны, - Бэкхён нервно улыбается, отводя взгляд, и опускает голову, принимаясь теребить вылезшие из швов нитки на старой футболке. И возмущенно подпрыгивает на чанёлево «Так ты сталкерил меня?»: - Нет, все совсем не так! – а потом тушуется и мямлит совсем уж тихо: - Ну, только если немного… - а Чанёль смеется, заливисто и почти счастливо, обнимая крепче и прижимаясь горячими сухими губами к незаметной родинке над острой лопаткой. На экране плазмы какие-то студенты тащат по темной улице своего незадачливого друга-китайца, неприлично пьяного и едва одетого, чтобы успеть вовремя доставить того домой для встречи с отцом, но зрители уже давно позабыли и сюжет, и саму необходимость вообще продолжать просмотр. Юношей на диване словно окутывает коконом из теплого дыхания Чанёля и едва долетающего до его ушей голоса Бёна, рассказывающего о том, как Пак медленно, крупицу за крупицей, покорял его сердце. И по тому времени, что Бэкхён и Чанёль проработали в одном офисе, Пак понимает, что сердце у его поклонника действительно большое. Иначе он завоевал бы его куда быстрее. - Каждый день, приходя в офис, ты не только безупречно выполнял порученные тебе обязанности, но и находил в себе силы улыбаться так, словно тебя ничто не тревожит, - Бэкхён мечтательно улыбается уголками губ, мыслями возвращаясь к тому времени. – Но это ведь было далеко не так. Каждый вечер, покидая рабочее место, ты выкуривал по сигарете, бездумно смотря на темнеющее небо. Наверное, пытался отыскать ответ на вопрос «Что будет завтра?»… - А «завтра» всегда было таким же, как и «вчера», - Пак невесело усмехается, покачивая неестественно-хрупкое, по сравнению с его собственным, тело в объятиях. Он не преувеличивает – все именно так и было. Впрочем, эта неделя от всех предыдущих кардинально отличалась лишь одним – наличием в его жизни Бён Бэкхёна. С его появлением что-то незаметное, но относительно важное изменилось в самом Паке. И теперь Чанёлю казалось, что, не будь Бэкхёна, он бы продолжил жить своей жалко-однообразной жизнью: выполнял бы грязную работу за других сотрудников, пил бы отвратный кофе в кафетерии напротив офиса, а субботними вечерами захламлял бы мозг третьесортными комедиями. А потому, всем, к чему он пришел сейчас, Пак обязан этому неугомонному и капельку эгоистичному в своем стремлении влюбить его в себя юноше. Он подается вперед, пытаясь выразить всю свою признательность за спасение тягучими, чуть влажными поцелуями вдоль позвонков, но продолжить цепочку мешают ворот широкой футболки и Бэкхён, внезапно потянувшийся вперед. - Чем хочешь заняться сегодня? – голос его слегка хрипит, и ему приходится прокашляться, прежде чем продолжить: - Я тут… думал над тем, чтобы связать наши общие воспоминания еще крепче… - Бён пожимает плечами, предоставляя выбор Чанёлю, и тот усмехается на деланно безразличное выражение лица… любовника? - Считаешь, прошлая ночь не расставила все точки над «i»? – Пак смеется своим глубоким, низким смехом, но взгляд Бэкхёна вовсе не говорит о том, что ему смешно. Чанёль и сам прекрасно знает, что никакой гарантии на то, что завтра он проснется и будет помнить о Бэке, нет, поэтому оба, будто сговорившись, оставляют последнюю его фразу без внимания. – Итак, мозговой центр, - усмехается он, - Какие еще варианты имеются у тебя в наличии? Чан едва успевает привести себя в более или менее божеский вид, а Бэкхён уже выталкивает его из квартиры. Осень укутывает город в золото и бордо, ветер озорно играется с полами пальто и прядями волос под объемным капюшоном дутой бэкхёновой куртки, а асфальт, как жемчужинами, усыпан лужами от недавно прошедшего дождя. Воздух пахнет приближающимися холодами и свежестью, а из ближайшей кофейни тянет ароматом кофе напополам с ванилью. Прохожие собирают подошвами опавшие листья и несут их куда-то, чтобы потом, заметив, раздраженно скинуть на совершенно незнакомой тем улице и направиться дальше. Яркие зонты сменяются цветастыми тростями и звонко цокают по мостовым под аккомпанемент острых каблучков и шарканье стертых подошв на стареньких кедах. Телефонные разговоры идущих тут и там заглушаются уличной рекламой, сигналами светофора и автомобильных клаксонов, урчанием сотен моторов и шорохом летней резины о стылый асфальт. Никогда не стихающий шум города действует на Бэкхёна умиротворяющие, и он даже позволяет себе уложить голову на затянутое в черный твид плечо Пака, когда они устраиваются на заднем сидении рейсового автобуса. В салоне пахнет дешевым топливом и десятками таких же дешевых духов, а потертое сидение, за одно только сегодня повидавшее десятки чужих задниц, скрипит и сыпется поролоном, но Бён не променял бы его сейчас ни на одно другое, пусть и обтянутое натуральной кожей. Чанёль рядом бездумно улыбается наводненным улицам в огромное окно и качает головой в такт старой песне по трескучему радио, а Бэк следит за его отражением в залапанном стекле и чувствует себя самым, черт побери, счастливым. Остановки проплывают неторопливо, словно давая им время насладиться поездкой, и Пак действительно не замечает – или просто весьма удачно делает вид, - что они с Бэкхёном здесь только вдвоем. Он легко сжимает тонкие пальцы, забравшиеся в его теплый карман, и потирает мягкие подушечки, вызывая у Бэкхёна улыбку. Эта осень – капризная и непредсказуемая – сама того не зная, дала обоим нечто настолько важное, что вырвать это из груди можно будет только с мясом. То незаменимое, что они приобрели вместе с неуверенностью, щемящими чувствами, потраченными нервами, уйдет, только если оставит после себя раздирающую на куски боль, потому что пустота всегда должна быть заполнена хоть чем-то. Потому, что вакуум – сам по себе ничто, и фактически существовать не должен. Когда динамики негромко объявляют нужную остановку, Бэкхён подскакивает на ноги и, не отпуская широкой ладони, ведет Пака на выход. Местность разительно отличается от той, где они в этот автобус садились, но Чанёлю нравится. Место безликих высоток занимают архитектурные шедевры, на чье создание – Чанёль уверен – ушли тонны фантазии. Широкие мощеные улицы, усыпанные кричащими вывесками и рекламными стендами, разбегаются в стороны по лучевой системе, а Бэкхён уверенно ведет его все дальше и дальше. Чуть позже, протискиваясь между увеличившимся потоком прохожих, Чанёль ловит себя на мысли, что ему нравится узнавать что-то новое, когда рядом с ним шагает Бён. Оба улыбаются, витая в своих мыслях, и останавливаются, чтобы прочитать меню, выставленное у входа маленького, но невероятно уютного ресторанчика в винтажном стиле, а потом снова следуют одному Бёну известному маршруту, переглядываясь только перед входом в городскую галерею. - Зачем мы здесь? – осмеливается задать вопрос Чанёль, когда улыбчивая пожилая дама предлагает ему снять пальто. Бэкхён протягивает ей купленные у входа билеты во второй зал на выставку некоего Кима Сухо, и благодарит за ее «Приятного погружения». Пак откровенно недоумевает в ответ на эту странную фразу, но его спутника это, судя по всему, нисколько не смущает, потому как тот уже бодренько поднимается по широким мраморным ступеням, укрытым красным бархатом. - Ради выставки, конечно, - их шаги гулким, но мягким из-за ковра эхом звучат под сводами высокого потолка и – Чанёль почти уверен – тоненько звенят в хрустале огромной, богато украшенной люстры. В подобных местах, он считает, нужно говорить исключительно шепотом, поэтому чуть вздрагивает от непривычно уверенного голоса Бёна. Пак никогда не бывал в картинных галереях, как и во множестве других мест культурного просвещения, стоит заметить, потому старается не пропустить ни единой детали, жадно осматривая каждый уголок залов, выполненных в смешанном стиле. – Этот парень гениален, можешь мне поверить. Если тебе не понравится, я съем свой билет, - Чанёль прыскает в кулак, считая кощунством смеяться во весь голос, и покорно следует за Бэкхёном через крытый балкончик к белоснежным дверям внушительных размеров. – Вдохни поглубже, - с улыбкой советует Бён, хватаясь за ручку, но не спеша открывать дверь и сверкая озорными глазами. Чанёль поначалу хочет возмутиться, потому что совершенно не понимает смысла этих странных пожеланий, а войдя, жалеет о том, что не послушался. Потому что за дверью его ждет толща воды в миллионы непроглядных пока кубометров, пестрящих самыми немыслимыми морскими обитателями. Бэкхён тихо смеется за его спиной, а Пак выставляет руку вперед, пытаясь дотронуться до ярко-синей рыбки с серебристой полоской на боку, выглядящей так, словно ее только что вынули из воды. Оглядевшись, Чанёль понимает, что помещение без окон и есть картина. Одна, гигантская и совершенно ошеломляющая. Освещение в зале чуть теплится благодаря лишь ярким жемчужинам в бархатистых ракушках и поднимающимся с самого «дна» пузырькам воздуха, напоминающим звезды на бесконечно-сапфировом небе. Неровные, ломаные световые блики, идущие от длинного, слабо подсвеченного по краям бассейна, скользят по стенам, оживляя застывших специально для них представителей морской фауны, которые хоть сейчас готовы сорваться с места и спрятаться за первым же ярким коралловым рифом. Объемным, замечает Чанёль, проводя любопытными пальцами по шероховатостям полипов. Этот парень и вправду гений, думает он, просматривая каждый идеально вылепленный силуэт обтекаемой формы, каждый бережно и кропотливо наложенный один на другой мазок. В этом кусочке океана в самом центре города обитают стайки мелких рыб, почти неприметных, отдельно плавающие и сразу бросающиеся в глаза своей необычной окраской экзотические и невероятно редкие особи, а еще медузы, кальмары, осьминоги, морские звезды, акулы, и Чанёль теряется среди них и теряет из виду Бэкхёна, почти задыхаясь от нехватки кислорода, будто действительно находится на морском дне. Он улыбается, завидев надувшуюся, как баскетбольный мяч, рыбу-фугу, и следует дальше, где из песка выглядывают округлые носы зарывшихся черных скатов. Из мелкой подводной пещеры на него, не отрываясь, смотрит мурена, и Чанёль спешит перейти дальше, к более приветливым рыбкам-клоунам. Бэкхён нагоняет его у покачивающейся на световых волнах тигровой акулы и тихо сообщает о том, что не отказался бы сейчас от тарелки рыбного супа и порции сашими. Пак жалуется на то, что после таких выставок посетителям обязаны предлагать обед в ресторане со шведским столом и блюдами исключительно из морепродуктов, потому что такие картины нагоняют просто зверский аппетит. Время «под водой» летит незаметно, и к тому моменту, как они добираются до другого конца выставочного зала, длинная стрелка на наручных часах Чанёля стремится к пяти. За те несколько часов, что они рассматривали морские глубины, переданные непревзойденным художником, на выставке промелькнули лишь несколько человек. На вопрос Пака о том, почему посетителей так мало, Бэкхён пожимает плечами и тянет в ответ лишь: - Выходной же, - а подумав, добавляет уже тише: - А истинное величие, как и талант, и в будние дни дано разглядеть далеко не всем. – Чанёль молча соглашается, а потом надолго застывает над выведенной красивой прописью фразой, вьющейся по самому краю бассейна – не посмотри он напоследок под ноги, точно не заметил бы: «Только человеку, глубоко равнодушному к природе, море может показаться однообразным. Жюль Верн». И только человек, глубоко равнодушный к живописи, не оценит истинной красоты этой титанической работы, про себя хмыкает Пак, следуя за Бэкхёном к выходу. Золотистые солнечные лучи услужливо стелятся под ногами, пока юноши на спор меряют шагами расстояние от картинной галереи до того винтажного ресторанчика, что встретился им немногим ранее. В итоге, к тому моменту, когда впереди показывается приятная вывеска с добротным поваром явно французского происхождения, Бэкхён насчитывает тысячу триста восемь шагов, тогда как Чанёль сбивается уже на восьмой сотне. Смеясь, они разбавляют гитарные аккорды, льющиеся из небольших динамиков, переливчатым звоном колокольчика и проходят к своему столику следом за услужливым гарсоном. В меню есть только один суп из морепродуктов, зато предлагается завидный выбор блюд из свинины и столько десертов, что Бэкхён жмурится и буквально заставляет себя вернуться к выбору горячего. Цены неприятно кусаются, но оба настолько голодны, что готовы выложить кругленькую сумму за отбивные под сливками, кролика с розмарином и сырное фондю. Чанёль с недоумением смотрит на небольшую чашу, установленную на переносной горелке и наполненную горячим соусом. Аппетитные квадратные кусочки сыра подаются им на небольшом блюде, и Бён почти даже забывает о том, что всего пару минут назад покончил со своим кроликом, и в предвкушении потирает ладони. Когда соус нагревается до нужной температуры, Бэкхён макает насаженный на длинную вилочку сыр и со смехом обмазывает полученной смесью губы Пака, пока тот не додумывается принять угощение. А фондю отчетливо отдает мускатным орехом и вмещает в себя терпкую алкогольную нотку, медленно тает на языке и оставляет после себя превосходный пряный вкус, который хочется сцеловать с чужих губ, несмотря на посетителей и персонал ресторана… На сытый желудок думается куда сложнее, и Бэкхён не сразу вспоминает о том, что в его развлекательной программе на сегодня запланирована еще парочка мероприятий. Он лениво вытирает салфеткой губы, игнорируя голодный до них взгляд Пака, и поднимается из-за стола. На выходе они расплачиваются за заказ пополам, как бы Бён ни возмущался, и останавливаются уже по ту сторону стеклянных дверей ресторанчика. В опьяненный закатными лучами воздух незаметно пробирается ночная свежесть, и шум города становится еще отчетливее. - Куда теперь? – Чанёль топит руки в глубоких карманах пальто, а мысли – в полученных за сегодня впечатлениях, и ведет носом, с удовольствием вдыхая сладковатый аромат из цветочной лавки напротив. Бэкхён удовлетворенно пинает попавшийся под ногу камешек и всматривается в медленно опускающиеся на город сумерки, решая, куда дальше. - Ну, раз уж мы утолили голод, направляемся к следующему пункту! – он кивает своим мыслям и, подхватив Пака за рукав, тащит в сторону остановки, а Чанёль безбожно часто вспоминает покрасневшие от горячего соуса губы Бёна и думает, что его голод еще только думает над тем, чтобы разыграться… Прим. ав.: Осталось еще две главы, ребят... Крепитесь >:D