Чешуя

Теперь уже никому не приходило в голову останавливать молодых рыб, когда они хлопали плавниками по илистому берегу, пробуя, могут ли плавники служить им лапами, как служили самым способным из рыбьего племени. Итало Кальвино «Водяной дядюшка»

В облицованной голубыми плитками ванной комнате, которую освещали огоньки синих диодов, стоял крепкий солёный запах — и обнажённому Тиллю, сидевшему на краю скользкого бортика, казалось, будто он очутился на морском дне. Впечатление дополнял развалившийся в ванне Петер. Опершись затылком о бортик под краном, он полулежал, выставив из зеленоватой воды мокрую голову, плечи, поблескивающие тёмной чешуёй, и лениво помахивал хвостовым плавником — ванна была ему слегка не по росту. Внимание русала занимала серебристо-изумрудная, как его погруженный под воду хвост, банка «Beck's» — а точнее, жестяная петля открывашки. Петер возился с ней необычно долго, и Тилль, не раз видевший, как позорно сдавались под русалочьими когтями пивные и консервные жестянки, вдруг заметил, сколь мало эти когти на самом деле отличались от человеческих ногтей. Только чуть длиннее и чернее, будто Петер обзавёлся блестящим хищным маникюром. Русал сердито ворчал себе под нос, а Тилль мог только смотреть на тщетные попытки сорвать жестянку. От помощи Петер всегда отказывался и потом долго дулся, возомнив, будто Тилль считает его, чуть ли не всесильного Нептуна, беспомощным инвалидом. Тилль не возражал попыткам русала в самостоятельность, но Петер всё равно омрачался, когда человек брал его на руки, чтобы отнести в ванную. Жертва самолюбия, русал отказался бы и от ванной, но ароматные шампуни и шипящие бомбочки были его слабостью. А Тилль был совсем не против устроить любимому питомцу праздник. Раз в неделю, стесняясь смотреть в глаза кассирше соседнего универмага, он покупал пиво, бомбочку разноцветной пены и шампунь с таким конфетным соблазнительным ароматом, что его хотелось выпить. Русалочья природа не обязывала Петера мыться, и он, размазывая по чешуе гель для душа с ароматом папайи, испытывал наслаждение, сравнимое разве что с оргазмом. Тилль, любивший воду без памяти, прекрасно его понимал и несколько раз норовил присоединиться. Увы, двоих ванна не вмещала. Приходилось сидеть на бортике и любоваться тем, как русал втирает пышную пену в похожие на тину длинные волосы. К счастью, никакого вреда человеческие шампуни Петеру не приносили — можно сказать, из отравленной ароматизаторами воды он выбирался сухим. Сейчас водные процедуры были закончены, и Петер, благоухающий кокосами и ванилью, словно шоколадный батончик, не терпел насладиться любимым пивом — вид Тилля, давно открывшего свою банку, заставлял русала нервничать и не давал сосредоточиться. Когти скребли по жести и соскальзывали, царапая мягкий металл. Наконец, жестянка поддалась — Петер шумно выдохнул, и его глаза, только что отливавшие болотной гнилью, засияли яркой зеленью. — Scål, — произнёс он на родном языке, поднеся к Тиллю банку, покрытую каплями горячего пара. — Твоё здоровье, — просто ответил человек и чокнулся с ним. Пиво оказалось тёплое, от воды поднимался едва заметный белый пар — лица обоих мужчин уже покрылись испариной, но чувствовали они себя великолепно. На зеленоватом лице Петера, обычно хитровато-кислом, расплылась широкая гримаса удовольствия. Он смешно сморщился, отпивая из банки, и острый кадык прокатился по тонкой шее, отчего щёлочки жабр, похожие на длинные царапины, затрепетали, готовые раскрыться. Жабры на шее у него затянулись совсем недавно — Петер говорил, это от того, что здесь, на суше, они ему не очень-то нужны. Тилль не спрашивал, как он тогда спит, если в аквариуме лёгкие, доставшиеся Петеру от предков-афалин, ни к чему. Но русал в ответ гордо раздувал дышащие рты на рёбрах. Жабрами он и в самом деле стал дышать меньше. Наоборот, часто всплывал на поверхность аквариума, как дельфин. Порой он даже мог посидеть в кресле, закутавшись в мокрую простыню — и если бы не хвост, свисавший с сиденья, Тилль мог бы подумать, будто перед ним настоящий человек. — Пить пиво, будучи русалкой и лёжа в горячей ванне — вот это и есть настоящая жизнь, — Петер зажмурился, встряхнул мокрой головой, как заядлый пьяница, и оставил банку в угол бортика, к шампуням. Живот его красноречиво порозовел — русал выгнулся, желая получить от этого вечера всё. Язык тела позволял Петеру обходиться без слов, и Тилль понимающе повёл бровями, поставив пиво на край раковины. Там же, рядом с мыльницей, стояла початая упаковка суши — Петер был из тех, кто в ванной ест, слушает музыку, поёт, но только не принимает душ. Рискуя свалиться к Петеру, в маленькое зелёное море, очищенное хлоркой, Тилль с истинно человеческой неуклюжестью развернулся на бортике и опустил руку в воду. Другая рука сжала основание члена — отказывать себе в удовольствии он не собирался. Петер улыбнулся, не показывая зубов — зубы у него так и остались жуткими, как у удильщика — и взял из коробки рисовый рулетик, обёрнутый водорослями. Тилль деликатно отвёл взгляд, когда иглоподобные зубы пронзили пропитанное соевым соусом японское лакомство, нежно провёл по теплой груди и ниже, между растопырившихся внизу живота брюшных плавников. Петер довольно прикрыл выпуклые рыбьи глаза и соскользнул в воду по шею, подставляя живот. Кожа, бархатистая и гладкая, как у аквариумных сомиков, не переставала удивлять Тилля совершенно человеческой теплотой — и по сравнению с аквариумными рыбками и знакомыми мужчине русалками, казалась едва ли не горячей. Наклонившись, он аккуратно подхватил Петера под спину, стараясь не касаться острых шипов спинного плавника — тот счастливо потёрся животом о заботливо держащую руку. В этом движении не было ничего человеческого, но тем интереснее было Тиллю ласкать русала, которого он ещё недавно считал своим другом. Тилль не задавался вопросом, как они к этому пришли — всё получилось без мучительных объяснений и слов, почти как у безмолвных животных. Когда они летом вдвоём плескались в пруду, вырытом ещё отцом Тилля, из скрытой чешуйками щели чуть ниже живота Петера любопытно высунулось что-то неоново-розовое и, не желая отпускать, крепко обвилось вокруг лодыжки недоумевающего человека. Нет, Тилль не был профаном в русалочьей анатомии — раз он так любил жителей подводного мира, то не мог не знать их повадки лучше людских. Просто вышло это неожиданно и не очень-то уж романтично — Тилль едва успел вытащить дрожащего от возбуждения русала на полумостик, чьи опоры просели в мягкую глину пологого берега. Они ласкали друг друга до рассвета, а на следующее утро Тилль, едва ходивший, долго не мог дозваться Петера, который после случившегося постеснялся всплывать. Потом-то он объяснился, но Тилль, хоть всё и оказалось взаимно, ещё долго не решался повторить этот необычный опыт — слишком уж ярким было воспоминание о разрывающей зад боли. Петер после этого не один раз во время совместных тренировок в пруду соблазнял его, щеголяя внушавшей почтение эрекцией, но Тилль сдерживался, хотя ещё недавно в половой жизни был немногим неразборчивее озабоченного дельфина. Петер в ответ на отказы человека хитро улыбался, наворачивая круги по аквариуму — знал, без разрядки тому долго не выдержать. Жизнь Тилль вёл одинокую, словно рак-отшельник, везде таскающий за собой раковину, и Петеру отлично было известно — пары у человека нет. Была девушка, Шарлотта, но появление русалок в человеческом мире их приморского города настолько увлекло её, что Тилль считал тоненькую брюнетку с глазами цвета морской бездны навсегда потерянной. К счастью, рядом был Петер. И Тилль, пройдя испытание воздержанием, всё-таки согласился на осторожные ласки — в ванной, чтобы русал ненароком не утопил его в порыве страсти. Возбуждение сносило голову обычно сдержанному Петеру, и в такие моменты Тилль невольно сжимался от страха, какой, должно быть, испытывали персонажи Лавкрафта, столкнувшись с Дагоном или самим Ктулху. Сейчас же его руки безмятежно скользили по гладкой, кое-где тронутой блёстками чешуек, русалочьей коже, а доверчиво подставленный живот Петера отливал таким же смущённым румянцем, как тогда, в пруду. Русал взволнованно повёл бедрами, когда Тилль легонько коснулся половой щели. Человек действовал на ощупь — только присмотревшись, можно было разглядеть брешь в плотно прилегающих друг к другу, словно на рыцарской кольчуге, чешуйках. Увидев, что Петер совсем не против, Тилль надавил на края, раздвигая чешуйки, и острый кончик члена пощекотал ему пальцы. Ниже пояса сходство русалок с человеком становилось совсем отдалённым — а экзотика Тиллю всегда нравилась. В юности, отдыхая после смены в аквапарке с особенно общительной самкой дельфина, он очень удивился, заметив, что сексу она предаётся с куда большим удовольствием, чем человеческая женщина. С тех пор он разлюбил людей окончательно — и жалел о невозможности уйти под воду, словно потомок рыболягушки из «Тени над Инсмутом». А потом мир узнал о русалках, дружелюбных, как та дельфиниха Лорелея, и Тилль мог больше не скрывать своих пристрастий. Петер поспешно обмакнул в соус ещё один ролл и клацнул зубами, в то время как его член выскользнул из темно-красной плоти и обернулся вокруг запястья Тилля. Теперь человек уже не боялся этого проявления ласки — русал хватался за него скорее инстинктивно — и аккуратно высвободил руку. Русалочий член был куда длиннее человеческого, и Тилль совсем не хотел, чтобы это гладко-резиновое розовое нечто, больше похожее на игрушку из секс-шопа, чем на что-то живое, снова оказалось в его заднице. В глубине души он до сих пор не мог простить Петеру его тогдашней необузданности в пруду, и порой с трудом подавлял глупое желание отомстить похотливому русалу той же монетой, благо у рыболюдей анус находился тоже чуть пониже спины. Но Петер, несмотря на внешнее, чисто рыбье хладнокровие, отличался вздорным капризным характером, который кризис среднего возраста, неизбежный для существа его лет, портил ещё больше. Тилль старался не провоцировать. Не хотел, чтобы взбалмошный русал нечаянно сломал ему шею своим орудием во время орала. Нежно помассировав основание члена, Тилль принялся гладить этот воистину странный отросток. Выглядел он гораздо привлекательнее человеческого и не мозолил глаза, некрасиво болтаясь — только вот удивительный цвет и резиновая фактура смущали искушённого в ласках человека. Нет, у дельфинов, с которыми он развлекался в аквапарке, всё было точно такое же, и всё-таки, всё-таки Тилль неизменно терялся, когда член русала розовой змеёй обвивал его руку, словно щупальце тентакля в каком-нибудь аниме. Петер простонал сквозь оскаленные зубы, и помутившиеся глаза затянулись студенистой прозрачной плёнкой. Одна когтистая рука вцепилась в скользкий бортик, другая стиснула бедро человека так крепко, что Тиллю перехватило дыхание. Он порывисто вздохнул и разжал наглаживавшую член руку. На бедре остались белые разводы с ароматом кокоса, похожие на сперму. Член, подбадриваемый сбивчивыми движениями измазанной в шампуне руки, уже воспрял, но до возбуждения оставалось ещё далеко — в то время как Петер отчаянно трясся под незамысловатыми ласками. Глаза его закатились, бирюза глаз светилась тропической синевой, а из плотно сжатых, резко очерченных алых губ — не синих, как раньше — вырывались такие стоны, что голову сносило уже Тиллю. И дельфины, и русалы, отвечали на ласку гораздо быстрее и чувственнее людей. Их не нужно было угощать синими таблетками, развлекать видом подтянутого пресса, уговаривать — всё получалось даже слишком быстро, зато каждый, доходя до вершины, видел небо в алмазах. Петер затрясся, взбивая хвостом пышную белую пену с голубыми прожилками и запахом морской соли — Тиллю, забывшему про собственный сочащийся смазкой член, едва хватало сил удержать русала под водой. Петер едва не сшиб его хвостом с бортика, заходясь в оргазмической дрожи, и обессиленно сполз на дно ванной. Из ноздрей его вырвалась стайка крупных радужных пузырей, жабры на рёбрах отчаянно трепетали. Капли спермы растаяли в зелёной воде, и член стыдливо втянулся в чешуйчатую щель, мелькнув тёмно-розовым хвостиком. Петер громко пускал пузыри и устало шлёпал хвостовым плавником по мягким облачкам пены, наслаждаясь послевкусием оргазма. Дождавшись, когда он немного успокоится, Тилль бережно похлопал его побледневший живот, помня свой опыт общения с любившими внимание дельфинами. Петер расслабленно вытянулся и улыбнулся. Когтистая рука медленно поднялась из воды — светлые капли скатились по коже, путаясь в узорах чёрно-зелёной чешуи, сгрудились на обломках локтевых плавников и упали на белую эмаль. — Рыба ты моя хорошая, — не в силах сдержать теснившееся в груди умиление, любовно пробормотал Тилль, потрепав русала по упитанному боку. Тот улыбнулся, окончательно разбивая сердце обожателя, и Тилль прошептал что-то совсем уж глупое, отчего его бледные щёки смущённо зарделись. Широко открытые выпуклые зеленовато-карие глаза, затянутые плёнкой, как у змей, делали улыбку русала жутковатой, но на такие мелочи влюбленный Тилль внимания не обращал. — Пресвятой Нептун… — шёпот Петера, едва шевелившего по-рыбьи коротким языком, был не громче шелеста тростника в тихую погоду. — Если у меня в ходе эволюции член отсохнет, не знаю, как буду без этого жить… — Какой эволюции? — Тилль, тоже не отошедший от развратной слабости, настороженно приподнял проколотые бусинами брови. Серебристые зрачки Петера снова закатились, но выражение лица русала больше походило на разочарованное. Разочарованное человеческой глупостью. — Я превращаюсь в человека, Тилль — медленно отчеканил он, поводя глазами под плёнкой век, которая уползла в уголки глаз. — Ты вроде должен был заметить. Или ты думаешь, что мы, ближайшие родственники людей, должны всю жизнь плавать? — прибавил он немного язвительно и с шумом высунулся из воды. — У меня этот грёбаный спинной плавник скоро отвалится, а ты молчишь, словно ничего не происходит! — сдвинув намеченные чешуйками брови, Петер оскалился, а костлявый плавник на хвосте снова ударил по воде, взбаламутив пену. — Или ты своих дельфинов в аквапарке только трахал? — Нет, я знаю, что есть вид рыб, которые способны ходить по суше и опираться на плавники, — Тилль растерялся, боязливо оглядывая готового зашипеть русала. — И я заметил, что у тебя жабры затянулись… — Вот я сейчас чувствую себя этой рыбой! — закричал Петер, и в хриплом голосе его Тиллю почудились плаксивые нотки. — Блядским анабасом! Только он на всю жизнь застрял в переходном состоянии, а я не могу остановить эту херню! — он в отчаянии потряс у Тилля перед носом тонким пальцем с изменившимся когтем. — Наверное, тебе кажется, будто я не хочу становиться человеком, — возразил он недоуменно молчащему Тиллю уже спокойнее и опёрся локтями на бортик. — Хочу, очень хочу. Хочу пройтись босиком по горячему песку, посидеть на барном стуле, попрыгать на рок-концерте… Но не плавать. Я и в море не хотел возвращаться потому, что боялся деградировать до безмозглой рыбы и закончить жизнь в пасти какой-нибудь селёдки. А рядом с тобой у меня есть шанс стать человеком, — прибавил он совсем тихо, заглядывая Тиллю в лицо тёмными топазами глаз. — И я не хочу его проебать. Губы Тилля задрожали, складываясь в неловкую улыбку — от шведских моряков Петер нахватался крепких выражений и с удовольствием ими пользовался, но в этой патетической речи скверные слова были совершенно не к месту. Он взял Петера за руку — такую же тёплую, как свою — и нежно коснулся губами подступающих к костяшкам чешуек. — Я люблю тебя, — напомнил человек, потершись щекой о колючие чешуйки. — И если ты станешь человеком, буду только рад. Если я могу как-то помочь тебе, скажи. Может, — он задумался, с тревогой вглядываясь во всё ещё мрачное лицо русала, — обратиться в центр помощи русалкам? Петер скривился, выпустил мокрые пальцы Тилля, отполз в угол ванны, и отрицательно покачал головой. Хлопья пены посыпались с его длинных волос, похожих на тину. — Нет, — твёрдо ответил он. — Это как линька. Мне надо пережить это в одиночестве. Я не смогу, если на меня будет кто-то смотреть. Я не знаю, как это произойдёт и что со мной будет, но наедине с собой это было бы не так страшно. Почему-то мне так кажется, — заключил он и сжался, обхватив плечи руками. — Даже рядом со мной не сможешь? — вскинул брови Тилль. Русал, забившийся в угол, с его полупрозрачной кожей и огромными, лишёнными век, глазами цвета болотной топи, выглядел слишком хрупким, чтобы отпускать его в море, которое теперь казалось человеку как никогда жадным и бесконечным. Тилль догадывался, что однажды это сделать придётся. И боялся не найти сил расстаться с русалом. Ведь они успели привязаться друг к другу. Ещё недавно Тилля обнадёживала ненависть Петера к своей русалочьей природе. Заметив первые признаки неизбежной эволюции, он наивно понадеялся, что русал превратится в человека как-нибудь тихо и безболезненно. Разумом, конечно, он понимал — раз даже сказочной русалочке ради обладания ногами пришлось терпеть ужасные мучения, то почему должно было легко прийтись его Петеру — живому, жизнерадостному Петеру, который любил копчёную рыбу, Дэвида Боуи и пиво марки «Beck's»? — А почему ты не можешь остаться на суше? — морально приготовившись расставаться, осторожно спросил Тилль. Русал, утонувший по шею в воде, выглядел мрачным — и выражение это, как ни странно, подчёркивало странную красоту своеобразных, немного рыбьих черт круглого лица с острым подбородком и высокими скулами. — Море — моя родная стихия, — русал вздохнул, на мгновение прикрывая лицо рукой, — я не люблю её, но в такие моменты мне лучше быть рядом с ней. Она подскажет, я чувствую. Тилль поёрзал на узком бортике — задавать вопрос, одна мысль о котором терзала когтями не готовое смириться с разлукой сердце, он не мог. Язык как будто присох к нёбу, склеились губы, и голос — Тилль молчал, но чувствовал это — надорвался бы от слёз. Когда он в самом начале предлагал Петеру вернуться в море, говорить было как-то легче. Ну да. Они же тогда и познакомиться толком не успели — так, лаборант исследователя морского дна и живое воплощение средневековых легенд, один из первых русалов, пойманных человеком. Тогда Тилль предлагал отпустить его от жалости — и несказанно удивился, узнав, что русал с острова Готланд всю жизнь мечтал оказаться на суше. Тилль нервно облизнул губы. Петер наблюдал за его страданиями спокойно, и древняя мудрость светилась в его несоразмерно больших глазах с серебряными зрачками. Он догадывался, несомненно догадывался, что чувствует человек — несмотря на холодную кровь и отсутствие в воде психологии, чужое настроение русалы улавливали куда лучше толстокожих людей. Ладонь русала — прохладная, но не ледяная — легла на плечо человека и неуверенно провела по нему. Петер не любил прикосновений и думал, будто Тиллю они тоже могут не понравиться. Но Тилль перехватил его руку и, обняв русала за талию, вытащил его из воды по пояс, чтобы уткнуться носом в чешуйчатое плечо и вдохнуть любимый, немного рыбный запах — возможно, в последний раз. Прижимаясь щекой к колючим чешуйкам, Тилль себя ненавидел — не нужно было в такой момент растравлять русалу душу. Запоздало всхлипнув, он коснулся губами уха, похожего на плавник. Кажется, он уколол щетиной нежные жабры русала — Петер вздрогнул и неохотно отстранился. На плечах Тилля остались белые хлопья, на глазах растаявшие под едва различимый треск лопающихся пузырьков. — Отпусти меня в море, — холодным, как остывшая вода в ванной, голосом, попросил Петер и вытащил из слива клапан. Тот громко чмокнул, как влажные губы, соединившиеся в поцелуе, и вода громко зажурчала, утекая в канализацию. Тилль со вздохом кивнул, простирая к русалу руки. Сил говорить всё равно не было. Петер привычно скользнул ему на руки, вцепился когтистыми пальцами в плечи и обвил хвост между невольно подогнувшихся ног человека. Тяжесть тёплой русалочьей тушки была приятной и вполне терпимой — русал не хотел возвращаться к тренировкам в пруду и старался держать себя в форме. Тилль всеми силами помогал ему в этом добром намерении и копчёную рыбу покупал Петеру только по праздникам. С колючих чешуек на руках и хвосте ручьями струились душистые капельки — Тилль незаметно возвел глаза к потолку, стараясь не забыть, что всё это придётся ещё и вытирать. Но Петер склонил голову ему на грудь, и прикосновение уха-плавника больно царапнуло мокрую кожу, отвлекая от мыслей. В гостиной, на застеленном клеёнкой диване напротив аквариума лежала заранее смоченная простыня — Тилль бережно уложил русала на влажную ткань и провел грустным взглядом по стеклянному кубу в половину комнаты, на всякий случай заполненному водой. На всякий случай — Петер всё чаще предпочитал спать на диване. Жабры на боках и спинной плавник мешали ему удобно устроиться — перед тем, как улечься, он долго барахтался, неуклюжий, как кит на берегу, и шипел, когда Тилль пытался повернуть его на бок. Сегодня у Петера это вышло быстрее — неловко дёрнув хвостом, он перевернулся на живот и положил руки под голову. Подушку он почему-то упорно не признавал. — Спокойной ночи, — Тилль бережно поправил длинные, ниспадающие до локтей, волосы русала — мокрые пряди, струившиеся по крепкой спине, пахли кокосом и тиной. Наклонившись к уху Петера, он отвёл тяжёлую от воды тёмную прядь и шепнул: — Я очень тебя люблю. Когда Тилль в поцелуе коснулся языком жаберных щелей на шее, русал что-то пробурчал в ответ — нежностей он не терпел — и сердито дёрнул кончиком хвоста, который свешивался с коротковатого дивана. Человек расстроенно выдохнул — обычно русалкам нравилась эта ласка. Тилль щёлкнул клавишей выключателя и бросил последний взгляд на спящего русала. Спинной плавник натягивал простыню, делая белевший в темноту силуэт Петера похожим на заснеженную горную цепь, и со стороны не получалось с уверенностью утверждать, что на диване лежит именно русал, а не человек. Вернувшись в ванную, чтобы забрать недоеденные суши и недопитое пиво, Тилль вытащил из слива опустевшей ванны склизкий клок зеленовато-каштановых волос и замер, обнаружив на белом эмалевом дне несколько изумрудных чешуек. Волосы новинкой не были — убираясь в аквариуме, Петер собирал со дна столько похожих на тину волосков, что можно было насобирать на парик какой-нибудь косплеерше. Но чешуйки… Тилль точно помнил — они плотные и гибкие, похожи на пластиковые пайетки, покрыты густой слизью и мерцающим веществом вроде той нежнейшей пудры, которая окрашивает крылья бабочек в яркие цвета. Держались они очень крепко — Тилль проверял — и вырвать их получалось только с мясом. Это утверждал уже Зоран, тот самый учёный из морской лаборатории. Тилль, задумчиво выпятив губу, растёр в пальцах чешуйку и хмыкнул, увидев на блестящих от слизи подушечках лишь разноцветные блёстки. Чешуя растаяла. Растворилась, словно лягушачья кожа в огне. Выходит, из-за эволюции, испортившей вечер им обоим, чешуйки истончились и стали легко отслаиваться, как клеточки отмершей кожи — и человеку стало любопытно, как выглядел бы хвост Петера без сверкающей брони. И он сам — в человеческом облике.