Господь немилостив к жнецам и садоводам

…впервые Мортарион встречает брата почти случайно. Конечно, у восьмого и четырнадцатого легионов были совместные кампании и раньше — мало ли, как сводит случай разные экспедиционные флоты в разных уголках их неприветливой галактики, с кем только не приходилось сражаться бок о бок. Но все-таки так, чтоб лучшие силы двух легионов, два флагмана, два примарха — такое бывало нечасто. По-хорошему, и не стоила их цель таких усилий — четырнадцатые захватили бы пыльную серую планетку и сами, все местные фортификации, темные технологии забытых времен, кипящая в венах защитников мирка ярость — неприятно, очень неприятно, но ничего, ломали и не таких. Но Повелители ночи вошли в систему почти одновременно с Гвардией смерти — будто и правда судьба столкнула — и примарх четырнадцатого решил посмотреть, что же из себя представляет его брат. А брат оказался… странным. Темным, резким, затаенно-опасным, но в то же время вроде как не источающим преднамеренной угрозы. Когда они впервые встретились лицом к лицу — в просторном и простом зале «Стойкости», отведенном под тактические совещания — и Мортарион заглянул в нечеловечески бледное резкое лицо Ночного призрака Нострамо, первой его мыслью было, что этот брат может попытаться его убить. Второй — что может, но не захочет. Керз улыбнулся ему тогда — невесело и криво, будто белый саван ножом прорезали. — Ну здравствуй, братец. И — все. Ни родственных объятий, ни торжественных клятв, ни пышных речей — восьмой просто усмехнулся брату, которого видел впервые в жизни, и решил, что на этом все церемонии, подобающие моменту их знакомства, исчерпаны. Мортарион уже встречал до этого многих братьев, знал настоящую цену таких моментов — и солгал бы себе, если бы сказал, что подход Керза пришелся ему не по душе. Итак, примархи поприветствовали друг друга, совещание началось — и прошло хорошо. То ли змееязыкие дети Нострамо умели держать при себе свой яд, когда того требовали обстоятельства, то ли просто этого яда было недостаточно, чтобы пронять сынов сурового Барбаруса — но у двух легионов не возникло проблем ни когда они обсуждали свои планы на грязную планету под ними, ни когда начали претворять эти планы в жизнь. Проблемы начались позднее, когда пал первый из вражеских городов-крепостей.

***

— Они делают что? — Я абсолютно серьезно, можешь сам сходить посмотреть, уж тебя-то эти ублюдки пропустят, — голос Каласа Тифона в личном вокс-канале дрожал от гнева и возмущения, но возмущен первый капитан был не столько резней, которую Повелители ночи учинили в захваченном городе, сколько тем, как беспардонно претор восьмого выставил его и его людей за ворота, когда эта резня началась. Садистские развлечения нострамцев никогда особо не прельщали Тифона, но тот факт, что его просто выгнали, как любопытного котенка с кухни, ткнув в его сторону цепной алебардой и сказав «не путаться под ногами», доводил капитана до белого каления. — Именно так я и сделаю, — Мортарион отключил вокс и направился к оцеплению из легионеров в полночно-синей броне, перекрывавших доступ в жилой район города. Те действительно пропустили и его, и его Саван, не пришлось даже приказывать. Хотя по правде на восьмых вряд ли сработал бы приказ кого-то не из их легиона, будь то чужой капитан, примарх или сам Император. Для кого-то другого сама мысль об этом была бы крамолой, но Мортарион лишь усмехнулся про себя, не позволив этой тихой усмешке как-то прорваться вовне и не изменившись в лице. Так что одно из двух — или Повелители ночи не дураки и хотят жить, или все это было в целом предсказуемым и привычным для них развитием событий. Сам примарх поставил бы на первый вариант — восьмой легион уже успел продемонстрировать свой прагматизм на начальных этапах кампании, вызвав презрительные гримасы у тех своих кузенов из четырнадцатого, кто все еще был предан духу терранского прошлого — но картина, открывшаяся ему на городской площади, заставила Мортариона пересмотреть свой выбор. Дело конечно же было не в жестокости и не в телах — хотя с чисто медицинской точки зрения зрелище было безусловно впечатляющее. Когда-то на площади стояла стела — никому из имперцев в принципе не было дела, в честь чего или кого ее когда-то воздвигли, — но теперь Повелители ночи превратили ее в дерево. Черное металлическое дерево, поднимающееся на три примарших роста, с людьми, насаженными на «ветки» вместо листьев. Все люди были живыми, все корчились, рыдали и кричали, пачкая мостовую под «деревом» свежей кровью — но не умирая, судя по всему, уже долгие часы. И все-таки дело было не в них. — Славная инсталляция, не находишь? — Конрад Керз стоял под «деревом», сняв шлем и запрокинув голову, словно пытаясь разглядеть что-то в кровоточащей извивающейся «кроне». Его точеное резкое лицо выражало спокойное удовлетворение, а голос звучал так, словно он решил поговорить с братом о погоде. Мортарион приблизился к нему один, жестом приказав Савану оставаться на краю площади. Вблизи стали лучше заметны мелкие детали, на которые примарх не обратил внимания при беглом взгляде — так оказалось, что люди не просто висят на «ветках», они соединены друг с другом сетью мелких сосудов, превращены в единую массу, почти что в один организм. Примарх Гвардии смерти удивленно приподнял бровь. — Зачем это? — то, что он видел перед собой, выглядело слишком сложным для простого садизма, и оттого вдвойне бессмысленным. Особого сочувствия к людям он не испытывал — они были врагами, отказавшимися сложить оружие перед Империумом, а враги должны умереть. Смерти нет разницы, в каком обличии приходить — болтом ли в голову, ядовитым газом в легких или острыми металлическими шипами. И все же Мортарион чувствовал, что нечто важное обо всем происходящем ускользает от его понимания. — Зачем это в принципе или зачем это именно в таком виде? — уточнил Конрад. Он все еще не выглядел виноватым или даже напряженным — просто слегка качнул головой, рассеяно отбросив с лица лезущую в глаза прядь растрепанных черных волос. — Если второе, то все просто — Модриму давно хотелось попробовать нечто эдакое. Зачем же отказывать человеку, который с таким энтузиазмом выполняет свою работу? Нехорошо это. — Первое, — кровь с «дерева» капала в том числе на бледный керамит его брони и на не скрытое шлемом лицо, но Мортарион не удосужился ни стереть ее, ни отойти от брата, все так же стоя вместе с ним под «кроной». — Если ты собираешься устраивать такие инсталляции после каждого следующего штурма только из-за капризов твоих людей, то мы здесь надолго. — А, вот ты к чему, — Керз наконец оторвал взгляд от человеческих тел на «ветках» и посмотрел на другого примарха прямо. Странный это был взгляд, одновременно жгучий, мягкий и затягивающий; он напомнил Мортариону болота Барбаруса — не цветом, но каким-то единовременным сочетанием родства и неотвратимости. — Не будет никаких «следующих штурмов», братец. Или ты думаешь, что мой лучший апотекарий так расстарался только ради нас двоих? — Ты показал это оставшимся. Тем, кто еще защищает планету, — это даже не было вопросом. Теперь происходящее стало обретать смысл, складываться в общую картину, как фрагменты мозаики. Эта картина многим — большинству — показалась бы отвратительной, но для Мортариона… — Они сдадутся до конца дня, — Керз снова перевел взгляд на «дерево», — и будут потом сидеть тише воды и ниже травы. И никаких больше сражений, никакой резни на улицах и никаких трупов — ни у них, ни у нас. — Это, — после паузы произнес Мортарион, — было крайне эффективно. Произнес — и снова усмехнулся про себя, на этот раз тому, с каким выражением оглянулся на него брат. Что же, кажется даже Ночной призрак умеет удивляться. — Знаешь, на этом месте мне обычно говорят, что я безумен и позорю собой Империум и Императора. Ты — второй на моей памяти, кто выдал мне что-то другое, — в этот раз в быстрой кривой улыбке Керза и впрямь промелькнуло что-то, смутно похожее на веселье, — если хочешь, мы даже можем договорить в другом месте. — В другом? — уточнил Мортарион. — В другом, — кивнул Керз, а потом внезапно протянул руку, стирая с чужого блекло-белого нагрудника подсыхающую кровь, — ты же об эту инсталляцию уже весь испачкался, братец.