***
«Глупости» аукнулись примарху четырнадцатого легиона спустя годы, во время совместной кампании с третьим. Сражаться бок о бок с Детьми Императора Мортарион не любил, но скорее не из-за легионеров — те обычно полностью соответствовали своей репутации одного из самых блистательных легионов Великого похода и не раз оказывались бесценными союзниками для Гвардии смерти. Нет, на деле куда большей проблемой для него был сам Фулгрим. Ночной призрак, по какой-то причине любивший Фениксийца, утверждал, что тот не желает никому ничего дурного и вообще просто пытается заботиться о младших братьях в меру своих сил. У Мортариона же от этой «заботы» скорее болела голова. Он предпочел бы не общаться с третьим лишний раз, но тот явно вознамерился наладить хоть какой-то диалог и даже вытащил брата на свой флагман. Похвальное намерение, но на практике предсказуемо не обернувшееся ничем хорошим. — Я в этой чуши участвовать не буду, — четырнадцатый сидел в одной из гостиных шикарных личных покоев Фулгрима и даже не пытался скрыть свое недовольство этим фактом — да и зачем, его брат, каким бы он ни был, не дурак и не слепец. — Торжественный прием — это не «чушь», а важная обязанность членов императорской семьи. Мы не только генералы, мы — дипломаты и полноправные представители Отца, — нечто в таком духе, только другими словами, Фулгрим говорил за прошедшие полчаса как минимум четыре раза. И все четыре раза с точки зрения Мортариона были одинаково неубедительными. Эта попытка исключением не являлась. — Мы силой оружия покорили два из трех обитаемых миров системы. То, что правители последнего хотят говорить с нами — не «дипломатия», это обычный страх. — Ты много общаешься с Конрадом в последнее время, да? — Фулгим устало качнул головой, звякнув вплетенными в белоснежные волосы серебряными подвесками, — В следующий раз можешь спросить у него, что он об этом думает — уверен, то же, что и я. Мортарион подавил неуместное желание фыркнуть и просто молча отвернулся от брата. — Послушай, — попытался тот снова, с упорством, пожалуй даже достойным уважения, — То, как мы ведем себя с публикой и на публике, то, как мы выглядим — это важно. От этого зависит то, как нас воспринимают. То, как воспринимают твой легион. — Гвардия смерти зарабатывает славу делами, а не пылью в глаза, — отчеканил Мортарион. Хотел он того или нет, но Фулгрим попал по больному — репутация четырнадцатого легиона в последние годы делалась все мрачнее и мрачнее. Самому примарху не было до этого никакого дела, но он знал, что многие из его легионеров находили такое положение дел удручающе несправедливым — и вот это уже имело для него значение. — Ну кстати, — Фулгрим неожиданно улыбнулся, — ты ведь и так знаешь, что я прав. Вон, даже окантовку на броне под цвет глаз подобрал. Мортарион уставился на брата, силясь переварить дурацкую шутку. То, что это была шутка, было очевидно даже ему, но общая абсурдность от этого меньше не становилась. Во-первых, кому, даже в шутку, могло прийти в голову, что он будет что-то подо что-то подбирать, во-вторых, окантовка на броне его легиона — болотно-зеленого цвета, а его глаза… Так, погодите-ка. — У меня не зеленые глаза, — пробормотал Мортарион с явным и очень сильным чувством дежа вю. Определенно когда-то у него уже был диалог с очень и очень похожим содержанием. Фулгрим ответил ему взглядом человека, которого очень старательно, но в то же время очень бездарно пытаются разыграть. — Я могу найти для тебя зеркало, если ты вдруг забыл, как ты выглядишь, и не веришь мне на слово. …зеркало на «Гордости Императора» отыскалось быстро и подтвердило абсолютную справедливость слов Фениксийца: из отражения на Мортариона смотрели болотно-зеленые глаза. Светлые, светлее, чем геральдический цвет его легиона, но все же темнее и зеленее, чем то, что он помнил по прошлому опыту тщательного разглядывания своего лица. — Бред какой-то, — вынес вердикт примарх. Ситуация требовала подробного изучения. Первым объектом этого изучения стал, как обычно, первый капитан Тифон. Тот поначалу буркнул что-то вроде «обычные глаза, всю жизнь такие были», но поняв, что примарха такой ответ не удовлетворяет, все же решил приглядеться получше. — Желтые, — в конце концов сообщил он, — Даже в рыжину немного, не знаю, кто и как там зелень разглядел. Слушай, они всегда такими были, успокойся уже. Но Мортарион, хоть и ценил мнение своего самого старого и самого лучшего друга, не успокоился. Врожденные упрямство и дотошность требовали еще доказательств, а для этого нужно было расширить выборку. –…я не уверен, милорд, но вроде как… карие? — Натаниэль Гарро выглядел так, словно вот-вот не выдержит и почешет в затылке. — Если бы я знал свой легион хуже, то решил бы, что вы специально сговорились называть разные цвета, — произнес примарх тихо, почти про себя. Как оказалось, увеличение числа опрашиваемых не помогало решить проблему, а лишь запутывало все еще сильнее. Тем не менее, Гарро его последнюю реплику услышал и счел своим долгом отозваться. — Я слышал подобное и о других ваших братьях, милорд. Что разные люди описывают некоторых из них по-разному. — Например?.. — Например лорд Сангвиний, — честно и с совершенно искренним желанием помочь ответил боевой капитан, — но чаще так говорят о лорде Магнусе. И вот тут Мортарион забеспокоился по-настоящему.***
— Ореховые. — «Ореховые»? Это вообще цвет? Мортарион снова сидел в комнатах другого примарха, только на сей раз на «Сумраке». Возможности повстречаться с восьмым легионом и его повелителем пришлось ждать довольно долго, но это должно было стоить того. По крайней мере, ни к кому другому четырнадцатый не мог бы обратиться со своей донельзя глупой проблемой: собственные его доверенные капитаны забеспокоились уже после череды нетипичных вопросов и волновать их еще сильнее не хотелось, а идти с такой нелепицей к Хорусу было как-то стыдно. Вот и оставался Конрад Керз, Ночной призрак Нострамо. По крайней мере он не смотрел на Мортариона, как на сумасшедшего или идиота — на самом деле даже напротив, очень внимательно и серьезно смотрел. — Это цвет, хотя относительно редкий. Для внешнего наблюдателя может выглядеть по-разному в зависимости от освещения или цветов окружения. — То есть это не колдовство? — уточнил примарх Гвардии смерти, стараясь не показать внезапно нахлынувшего неподдельного облегчения. Конрад провел по лицу узкой ладонью — вроде чтобы отбросить вечно мешающие волосы, но его брату показалось, что в этом жесте было что-то еще, одновременно отчаянное и терпеливое. — Это оптика, братец, и ты в ней разбираешься лучше меня, — ответил Ночной призрак; на долю мгновения Мортариону почудилось в этих словах нечто странное, что-то, чего он так и не смог опознать.