Глухонемой

      Колёса неспешно скользили по практически ровной дороге, лишь иногда наталкивались на мелкие камушки, отбрасывая их в сторону. За окном мелькали раскидистые деревья, растущие прямо возле дороги, налитые соком молодые листочки порой отрывались и падали на дорогу, стекло автомобиля и даже в салон, впрочем тут же улетали прочь. Ветви часто хлестали по лобовому стеклу, и оно дрожало, из-за чего совсем маленькому Бервальду казалось что сейчас оно разобьётся. Его аквамариновые глаза с опаской выглядывали из-за огромной сумки, которая лежала подле, и его задачей было охранять её от падения при резких поворотах петляющей дороги. В ней прощупывалось что-то жёсткое и плоское, поэтому Бервальд сделал вывод о том, что внутри находятся тарелки и другие столовые приборы. Маленькие ручки посильнее перехватили сумку вдоль, но их не хватило и головой он тоже опёрся об неё, вдыхая неприятный резиновый запах. Это выглядело будто он обнялся с ней, словно с подушкой, и прижал ко всему своему телу. Оксеншерна старший усмехнулся, увидев такую картину краем глаза в зеркале заднего вида, уже изрядно исцарапанного и замызганного. Всё-таки все дети такие милые существа, даже при таком северном взгляде, как у его собственного сына.       Он часто удивлялся как даже в столь юном возрасте Бервальд умудрялся подходить к любому делу с серьёзностью и нетипичной для ребёнка ответственностью. И любое поручение отца он старался выполнить безупречно, чтобы без сучка и задоринки. Это было вовсе не плохо, но Оксеншерна старший хотел чтобы его сын понимал, что он – не робот, знал что и он может иногда ошибаться и это будет совершенно нормальным, естественным явлением. Именно этому это он всячески пытался научить сына, что ошибки в жизни он мог воспринимать легче, а не быть заложником незримых и никому не нужных идеалов. Поэтому он старался как можно чаще проводить с ним время, разговаривать на непринуждённые темы, веселить сына, давать понять, что всегда будет рядом в трудные моменты. Стать Бервальду другом, а не просто отцом. Заполнить те опустошённные места для воспоминаний о матери, и не дать ему ощущать себя брошенным в этом громадном мире, чтобы твёрдые стены и свинцовое финское небо не задавило юную душу. И даже когда ему пришлось по работе переехать на юг Финляндии, то он решил сделать так, чтобы Бервальд хорошо себя чувствовал. Для этого он купил домик в небольшой деревне, граничащей с окраиной города, куда они сейчас и направлялись. Там ребёнок мог не чувствовать себя скованным и задавленным тёмными высоченными стенами, а носиться по зелёной траве и вдыхать чистый воздух. Вещей было много, а потому за ними ехала ещё одна машина, в которую с большим трудом втиснулось всё остальное. Бервальд лилеял мечту поехать в ней, чтобы путешествовать лёжа на диване, и всем своим телом, будто в поезде, ощущать каждую встряску, но потом ему поручили эту сумку и пришлось примириться с ездой в отцовской машине. Не страшная потеря, но осадок остался, может поэтому его тонкие брови съезжались сами собой.       В голове его крутилось множество мыслей, и необъяснимое волнение охватывало всё его существо, когда он представлял себе новое место и новых людей. Бервальд очень любил тишину и личное пространство, а местные дети легко могут его нарушить. Хоть Финляндия и славилась довольно хмурыми людьми, но это действительно волновало его, поэтому Бервальд был очень напряжён, теряясь в предположениях. Мысли о новом доме, друзьях, соседях – всё это интриговало не меньше новой книжки, которая была подарена на день рождения. Она имела такие красивые картинки, которые и рассматривать было одно наслаждение. Именно поэтому она стояла на самом видном месте, чтобы взгляд всегда непроизвольно падал туда, заставляя наслаждаться её красочными узорами. Бервальду нравились книги, наверное, даже больше общения с другими детьми. Он чувствовал неловкость и смущался, когда требовалось говорить с кем-то, а книга наоборот всегда рассказывала о чём-то, не требуя взаимности. И волнительное ожидание ещё и новых знакомств заставляло Бервальда бродить в догадках и предвкушении чего-то нового, одновременно желаемого и пугающего. Детское воображение рисовало много невыполнимых, невозможных историй, которые могли бы с ним произойти, и любопытство увеличивалось вдвойне. Нетерпение едва удавалось подавлять и сохранять спокойствие, ибо ему не пристало ёрзать и ныть о новой жизни. Напряжение и любопытство смешивались в одну непонятную картину, и мальчик совсем уж не знал куда себя деть, и поэтому смотрел в окно, пытаясь отвлечься. Но куда там! Когда ты ребёнок интересно буквально всё, что вокруг тебя, а когда тебя ждёт новое место, то ты вдвойне взбудоражен. Вот и Бервальду буквально на месте не сиделось, он перебирал в голове столько идей и предположений, всё ещё сжимая в своих руках большую сумку, на время забыв о дребезжащем стекле.       Начало лета выдалось слегка прохладным в этом году, но все утверждали в один голос, что погода ещё разгуляется и порадует бледных финнов, изголодавшихся по солнцу с многоградусной жарой. Когда они выехали на небольшую равнину, в машине было довольно душно и пахло бензином, а потому оконные стёкла пришлось спустить до самого основания, и ветер, появляющийся от скорости, шевелил волосы и одежду. Бервальду нравилось, когда от жары его спасал ветерок, а поэтому он подставил лицо прямо навстречу ему, вытянув голову, словно черепаха из своего панциря. Блаженствуя, он слегка повеселел.       Сколько они были в дороге Бервальд точно не знал. Его это и не сильно заботило. Наслаждаться самим переездом – вот что нравилось мальчику. Он понимал, что ещё одна подобная поездка повторится очень не скоро, а может вообще не повторится, и от этого надо ловить наслаждение. Поэтому он наблюдал за поминутно сменяющимися видами из окна, находясь в волнительном предвкушении. Никогда в жизни он ещё не уезжал так далеко от родного города в Финляндии, где прожил почти всю свою жизнь. Отец говорил, что родился Бервальд в Швеции в самой столице, но спустя всего несколько месяцев они переехали в Финляндию, а потому мальчик считал себя скорее финном, чем шведом. Он хорошо владел финским и едва мог изъясняться на шведском, но это ему абсолютно не мешало, так как он не планировал в будущем переезжать куда-то. Иногда правда, встречались книжки только на шведском, но тогда на помощь приходил отец, переводивший всё понятным языком. Будущее вообще представлялось ему также, как и сотням детей: радужным, весёлым и таким же беззаботным, где всё даётся легко. Он ещё даже не подозревал что произойдёт с ним буквально через несколько лет после этого переезда. Что заставит его повзрослеть и нести ответственность не только за себя.       Когда машины остановились, Бервальд увидел много-много домов разных цветов и размеров. В основном это были обычные сельские частные дома, но где-то вдали затерялись пятиэтажки. Дорога была из брусчатки, она петляла между двориками и садами, уходя вглубь. Их собственный дом находился почти рядом с окраиной леса и быь смежен с другим. Их отделяла только стена деревянного забора. Оба дома были похожи, но второй был явно обитаем. На окнах были занавески, на крыльце валялись игрушки, по двору бегала собачка, а трава на участке была ровной, в отличии от их собственного, что напрочь заросла.       Открыв калитку, Оксеншерна старший вместе с сыном двинулись по тому месту где травы было меньше всего – наверное там и была раньше тропинка. Они прошли до самого крыльца, которое слегка прогнулось и заскрипело под тяжестью их веса. Дверь тоже была деревянной, но похоже достаточно крепкой, потому что отец смог открыть её только на второй раз. Сам дом встретил их небольшой прихожей, в которой почти не было вещей, а вот пыли было предостаточно. Отец ободряюще улыбнулся и последовал дальше. Бервальд же остался в прихожей, рассматривая стены и вдыхая запах смолы вперемешку с пылью. Он вздохнул, понимая что генеральной уборки со всеми её прелестями в виде грязной воды, выкидывания пауков за окно и постоянных чихов от пыли не избежать. Чуть осмотревшись он тоже пошёл дальше, но свернул не направо, как отец, а налево и попал видимо на кухню. В середине стены было большое окно, за которым рос какой-то куст, а по одной стене тянулся старый гарнитур. Всё точно также было покрыто слоем пыли, и Бервальд даже снял очки, чтобы протереть, так как и на них уже появились пылинки. Он проводит рукой по полкам и пальцы тоже покрываются грязью. Бервальд спешит сдунуть её, но кашляет когда пыль попадает ему в нос. Он никогда не мог подумать, что пыль действительно пахнет, но сейчас кажется что весь дом пропитан этим раздражающим запахом старья и штукатурки.       Отец зовёт его из другой комнаты, и мальчик спешит к нему. Помещение оказывается больше. В нем уже два окна, выходящие во двор, но в комнате абсолютно пусто. Похоже здесь будет главная комната и сюда поставят тот самый диван, на котором хотел ехать Бервальд.       – Ну как тебе? – интересуется отец, выглядывая в окно.       – Мне нравится. Только пыли много, – ровно отвечает Бервальд, который уже сейчас пытался разговаривать серьёзно, как взрослый. И проблема была не в том, что ему хотелось свободы и признания, как это обычно бывает у подростков, а он просто родился таким, что не любил использовать много эмоций. Естественно он всегда мог и повредничать, но это бывало редко.       – Теперь надо бы придумать, как затащить все вещи. Лёгкое мы с тобой сами принесём, а вот что делать со шкафом и диваном, – размышлял вслух Оксеншерна старший.       Бервальд тоже задумался над этим вопросом, или сделал вид что задумался, на самом деле рассматривая ровные стены.       – Можно попросить помощи у соседей, – щёлкнул пальцами отец и посмотрел на сына, словно ожидая одобрения идеи. Бервальд кивнул и мужчина тотчас беззлобно хмыкнул.       Но перед тем как таскать тяжёлое, было решено перенести всю мелкую утварь и расставить так чтобы она впоследствии не мешалась. Они оба всё время бегали от машин и обратно, изрядно притоптав траву своими ботинками. Сначала они вытащили всё из второй машины, которая была заказной и её водитель очень торопился, а потому не мог помочь им с остальным. После того, как все вещи оказались выгружены, а машина уехала, они стали таскать в дом всё то, что могли унести вдвоём. Промучились они часа два, но на дороге остались только диван, шкаф, большой стол с множеством выдвижных ящичков и кровать.       – Фух, ну теперь дело за малым, – вытер он пот со лба и как натура никогда неунывающая, подмигнул сыну, который уже порядком измотался.       – Угу, я пойду в дом.       Бервальд наблюдал из окна как его отец спокойно направился к калитке соседей, что жили в смежном дворе. Он постучал как можно громче и крикнул приветсвие на финском. Несколько секунд было затишье, даже собака, носившаяся до этого по двору, затихла. Но потом послышался шелест травы и чья-то рука отворила калитку. Из-за ветра ничего не было слышно, как бы Бервальд не напрягал слух, но по лицу отца он мог определить что живут здесь отнюдь не злые люди. Спустя пару минут разговора на дорогу выбежала маленькая белая, словно снег, собачка и помчалась в лес. Раздался женский окрик, но собачка видимо не услышала и скрылась за деревьями. Похоже Оксеншерна сейчас общался с женщиной, причём о чём-то отдалённым от мебели.       Облокотив голову на руку, мальчик начал разглядывать поросший травой двор. На душе у него творилось непонятное смятение. Ему ведь предстояло начать всю свою социальную жизнь заново, что стестнительному Бервальду было тяжело. Но чувство грядущих перемен отнюдь не тяготило, а даже наоборот придавало сил. Внутри мальчика как будто всё кричало о новой жизни, воспоминания о которой останутся самыми яркими на страничке детства. Углубившись в размышления, Бервальд и не заметил, как кончики его губ слегка расползлись от курьёзных и глупых мыслей, представляя лёгкую полуулыбку. Но когда он пришёл в себя, то смутился и вернул своё прежнее выражение лица, понадеявшись что никто не заметил его минутную слабость.       Между тем, отец его скрылся. На дороге никого не было, и в доме тоже была полнейшая тишина. Бервальд невольно оглянулся по сторонам, было неуютно находиться в новом доме в совершенном одиночестве. Деревянные стены будто начали давить на него со всех сторон, окружали и не давали вырваться. Похоже, из-за переезда он слишком впечатлился.       Вскоре, на улице послышался голос отца, который выходил из чужого двора, тепло прощаясь с хозяевами и добродушно смеясь. Бервальд невольно проводил его взглядом, когда тот скрылся уже за забором, очевидно, направился к другим соседям, так как у близких помощи не оказалось. Через несколько минут тишины и спокойствия в заросшем дворе, с улицы послышалось тявканье молодой и полной сил собаки. Со скрипом наружная калитка чужого дома отворилась, пропуская в двор животное. Но потом оказалось, что она прибежала не одна. Когда Бервальд всё-таки вышел из дома и утонул по колено в траве, смежная калитка приоткрылась и чья-то белоснежная шевелюра мелькнула в маленькой щели. Бервальд сощурился, так как даже в очках не мог чётко разглядеть что-то в далеке, но заметив его, фигура быстро захлопнула дверь, оставив мальчика наедине с собой. Оксеншерна молча поглядел в её направлении, пожал плечами и, выбрав место с относительно целыми досками, сел на крыльцо ждать отца. Летая в догадках, он уставился на забор и принялся сверлить его взглядом, в голове пытаясь воспроизвести всё, что удалось увидеть. К сожалению, он заметил лишь блондинестые волосы и кусочек лица, по которому невозможно было даже определить – мальчик это или девочка. Вздохнув и протерев глаза, подняв при этом очки на лоб, Бервальд откинулся на руки и воззрился на небо.       Прошло совсем немного времени. Буквально через десять минут мальчик услышал весёлый бас незнакомого мужчины, который весело болтал о чём-то с его отцом. В который раз подивившись способности родителя так быстро налаживать хорошие отношения с людьми, Бервальд благоразумно вскочил и открыл входную дверь нараспашку, подперев её первым попавшемся камнем: благо во дворе их было много. Потом двое людей стали затаскивать диван, показавшийся Оксеншерне именно сейчас огромным.       Весь остальной день отец с сыном провели растаскивая мелочёвку по комнатам, а иногда и просто складируя всё в одном углу, мысленно делая пометку «Потом разберу». И только за ужином, когда за окном окончательно стемнело – на юге Финляндии белые ночи бывают только несколько дней – его отец удосужился растолковать сыну всё, что узнал о соседях. Тот мужчина, который помогал ему заносить мебель, оказался очень добродушным человеком, настоящим саамом. Он имел небольшой забавный акцент, но зато постоянно шутил и улыбался, будто приехал из солнечной Африки и не знал суровых морозов, которые выбивают из тебя любую весёлую ноту. За те несколько десятков минут, в которые они занимались физическим трудом, она успели переговорить о всех важных и пустяковых вещах, и его даже пригласили на обед завтра.       «Сошлись в море корабли», – снисходительно подумал Бервальд, радуясь за отца. Сам он от визита отказался, тем более сосед их был бездетен, а попусту пропадать в чужих домах мальчик не любил.       Зато вот про их ближних соседей у Оксеншерны-старшего была более интересная информация.       – Представляешь у них собака! Красивая такая, шёрстка короткая и белая-белая, – начал отец, явный любитель собак. – У них кстати тоже сын есть. Там живут муж и жена, но мужа не было сегодня дома, вот и не смогли они мне помочь. А так ничего, люди похоже приятные. Не хочешь сходить познакомиться, а, Бер? Сын у них одного с тобой возраста.       Мальчик призадумался над ответом, и его бровки сложились домиком. Сквозь очки он задумчиво поглядел в тарелку так, словно она могла сказать как будет лучше. С одной стороны, новые знакомства ему отнюдь не повредят, а близкое соседство может играть только на руку. Но с другой стороны, все дети вечно шарахаются от него, как от приведения. Иногда, особо впечатлительные, даже плачут. Бервальд искренне не понимал, почему у всех такая реакция, ведь он просто хотел подружиться. Иметь друзей ему вообще не довелось как таковых. Была пара приятелей, но после переезда о них следовало забыть. Мальчик крепко задумался и, казалось, взглядом сейчас прожжёт тарелку, а суп в ней вскипит. Видя это, его отец лишь потрепал сына по голове, легко усмехаясь:       – Не бери в голову, может он и сам подойдёт, – Бервальд вспомнил, как чья-то голова высунулась сквозь щёлку и подумал, что не подойдёт.       – Мм, – согласился он, зачерпывая ложкой суп и отправляя его в рот.

***

      Он любит запускать камешки в воду, каждый раз соревнуясь сам с собой насколько далеко его можно запустить. От камешка, брошенного в зеленоватую пучину, раздаётся булькающий звук, которого он никогда не слышал, но ему всегда нравилось представлять. О том как звучит этот окружающий его мир, о том как он выражает себя посредством кучи естественных звуков, которые для остальных ничего не значат, а для Тино они так желанны, что он отдал бы жизнь, чтобы узнать как поют птицы и как шелестит трава. Родители рассказывали об этом, обнадёживая тем, что когда-нибудь его мечта сбудется. Искренний и простодушный мальчик верил всей своей душой исполнимость этого желания, а пока он просто кидал плоские камушки к воду, играя с собственным воображением. Он смаковал каждый момент и каждую выплёскивающуюся капельку воды, искрящуюся в лучах солнца, пробивающегося сквозь сочно-зелёные листья деревьев. Когда Тино был поменьше, то всегда боялся ударить рыбу камнем, за что рыбаки, которые располагались неподалёку, около соседнего прудика, всегда высмеивали его. Это он понимал по их лицам и указывающим на него пальцам. Мальчику они никогда не нравились. Большие, бородатые дядки потешаются над совсем несмышлённым ребёнком. Тино подрос и проникся к ним неприязнью. К своему недостатку мальчик всегда относился равнодушно, словно он всегда слышал то же, что и остальные и всегда мог сказать о том, что чувствует. Это смогли заменить жесты и выразительная мимика, а какое у него было зрение! Любой снайпер душу бы за такое отдал, но маленькому финну было омерзительно любое проявление насилия. Он никогда не играл в войну или с солдатиками, только один их вид вызывал отторжение. Спокойный и милый ребёнок, подвергшийся шутке злодейки Судьбы, носивший своё бремя без какого-либо волнения. Правильное воспитание и любовь родителей никогда не позволили бы Тино подумать о том, что он – неполноценен. Он с раннего детства наслаждался жизнью, одаряя всех светлой улыбкой. Друзей он имел достаточно, правда, не здесь, а в городе неподалёку, но и от одиночества никогда не страдал. Чтение, рисование, дрессировка и игра с любимой собакой занимали всё свободное время, не позволяя скучать. И вот такие походы в лес, к своему любимому месту уединения были способом придаться своим мыслям и поразмышлять о том, на что времени обычно не хватает.       Большой пруд блескал в лучах июньского сонца, а вода постепенно нагревалась до приемлимой температуры. Чьи-то мамы уже разрешали детям купаться в этом пруду, но сейчас в ещё достаточно раннее время всё было тихо. Это было странно, потому что гораздо ближе протекала речка, чистая и прозрачная настолько, что в ней можно увидеть собственные ноги на большой глубине. Сведующие люди поговаривали, что даже не во всех морях вода так прозрачна. Если Тино узнавал об этом, то беззвучно усмехался, потому что точно знал, что никто в этой маленькой деревушке не видел моря. Балтийское – холодное и тёмное по представлениям Тино – было слишком далеко от них, а живущие здесь люди либо слишком молоды, либо слишком стары. Возможно они видели громадную речку, но не более. Своими мыслями финн делился с родителями и с небольшой стайкой ребят, которые водились с ним только когда основная часть компании разъезжалась. Последние, правда, зная об "особенности" друга, редко могли точно понять его мысли, из-за чего приходилось либо играть в "крокодила", что обычно превращалось в весёлую кучу-малу, либо брать палку и на свободной от травы земле чертить послания. Это было нудно и частенько всем надоедало, поэтому участвовал Тино только в таких играх, как догонялки, прятки и купание в той самой речке, но только под строгим надзором родителей. Ведь если он начнёт тонуть, то подать никаких знаков не сможет. Однако, все любили эту речушку, которую переплыть поперёк было делом десяти минут. Настолько любили, что даже боялись выливать что-то инородное, кроме чистой воды. А вот в пруд, так любимый маленьким финном, никто ничего не страшился лить. Бывало, что особо догадливые личности просто напросто выбрасывали в него мусор, который потом выплывал к берегу, весь покрытый грязью и тиной. Такого проступка Тино не прощал, ревностно вылавливал любой мусор и с хмурым лицом шёл жаловаться родителям, используя все возможные эпитеты на языке жестов, чтобы описать своё негодование. Этот самый пруд, находившийся прямо в середине рощи, до которого от самого края деревни нужно было идти около получаса, если не срезать по болоту или очень колючим кустам, был почему-то сильно дорог молодому сердцу Тино. Его не заботило почему он так привязан к этому месту. Никто не гнал оттуда – это самое главное.       Этим утром Бервальд проснулся слишком рано. Как это всегда бывает на новом месте в первый день не спалось, поэтому в чувствах он проснулся весьма скверных. Проскользнув около беззаботно дремлещего родителя, мальчик схватил с кухни хлебцев и тихо вышел. Приятный влажноватый воздух обдувал, слегка приободряя, поэтому вскоре было уже не так неприятно. Побродив пару минут по двору и порассматривав дом со всех возможных сторон, Бервальд аккуратно, стараясь не шуметь, словно в такой ранний час кто-то мог стоять там и ожидать, подошёл к калитке, ведущей к соседям, и прислушался. Тишина, только шелест травы. На что-то другое он и не надеялся, и уже собирался отойти, как вдруг, раздался звук открываемой двери и радостное тявканье собачки. Потом разговор на финском, из которого получилось разобрать только прощание, звук уже открываемой калитки, ведущей на улицу, потом мотора. Видимо, отец соседского семейства поехал на работу. Бервальд прижался всем телом к забору, чтобы услышать, что будет происходить дальше. К его удивлению – молчание. Можно было разобрать шаги нескольких людей, но оба молчали, отчего мальчику сделалось не по себе. Он поспешно отпрыгнул от места наблюдения, как только его самого позвали из дома. Последний раз глянув на возвышающийся над ним забор, он вернулся в дом, где позавтракал основательно, проводил отца на работу и даже пару страничек книги сумел прочитать перед тем, как ноги снова понесли его на улицу.       На этот раз он вышел за пределы забора и отправился изучать окрестности. Потратив на это минут двадцать, ему стало скучно бродить туда сюда. Ничего интересного, кроме довольно красивых домов, он не заметил, почему и повернул в сторону леса. Дойдя до опушки, на него внезапно выпрыгнуло что-то белое. Оно пулей пронеслось мимо него, словно маленький снежок пролетел и кинулось по узенькой тропинке в лес. Из-за плохого зрения, Бервальд догадался о принадлежности существа по виду только из далека. Собака бежала, виляя ярко-белым хвостиком, высунув язык. Комочек из шерсти казался крошечным, и не мог передвигаться настолько быстро, как бежал сейчас. Посмотрев вслед удаляющимся задним лапкам, мальчик бросился за ней. Это было просто весело, за обычную погоню его уж точно никто ругать не станет. Перепрыгивая через корни, которые порой попадались на пути и раздвигая ветки, сквозь которые собачка пролезала отлично, а вот ему пришлось попотеть, Бервальд почувствовал, что несмотря на уставшие ноги и накатившую жажду ему так весело. Словно с каждым преодолеваемым метром он двигался к чему-то хорошему, счастливому. И пусть он уже давно запыхался, ноги потихоньку становились ватными, но какое-то волнение внутри не давало сбросить скорость, продолжать и продолжать следовать за щеночком, который тоже воспринял всё это как игру и порой, исчезая в очередных зарослях, лаем привлекал внимание. Вся дрёма и плохой настрой улетучелись, теперь бег придавал только сил и энергии, а если бы на него смотрел хоть кто-то в этот момент, то увидел бы как на его красном, потном лице искоркой сияют глаза. Постепенно дорога из препятствий, состоящих из кустов, корней, пеньков, свернула в сторону и стала более проходимой. Бервальд мог бежать, не теряя из виду маленькую белую точку впереди себя, которая задорно лаяла, будто подгоняя его. И вот последние заросли раскрывают свои листья перед ним, открыв вид на небольшое, но очень красивое озеро или даже пруд. На его глади спокойно блестели лучики восходящего солнца, а едва чувствуемый ветерок проводил рукой, вызывая рябь. Мальчик будто переместился в какую-то картину и застыл, оглядываясь, заставляя глаза чуть попривыкнуть, а потом надел очки, в попыхах забытые в кармане.       Но пока он стоял и наслаждался видами, а заодно и переводил сбившееся дыхание, собачка времени зря не теряла, она, завидев любимого хозяина и учуяв его знакомый запах, с тявканьем кинулась к нему. Однако подошла с наученной осторожностью – сбоку, сначала ненавязчиво привлекая к себе внимание, чтобы не напугать. Её хозяин тут же изменился в лице, заулыбался и поманил к себе рукой. Только этого она и ждала, сразу кинулась к нему, соскучившись за ночь. Приятное почёсывание за ушком и пузико заставили собачку дёргать носиком от удовольствия, выдывая непроизвольное умиление и ещё больший энтузиазм. Правда, заметил их Бервальд немного позже, уже насмотревшись на неописуемой красоты картину финской природы. Он увидел чужую спину другого мальчика со светлыми волосами, но как бы не напрягал слух не услышал от него ни звука. Решив, что была не была, он неуверенным шагом отправился к ним, чувствуя пересыпающийся песок под ногами. Чем ближе подходил, тем острее ощущалось смущение, всё же сам он знакомится с кем-то чуть ли не в первый раз. Поэтому что говорить и спрашивать было для него покрыто ещё пеленой неизвестности, которая, как он надеялся, спадёт как-нибудь сама собой. Всё ещё тяжёлое дыхание преследовало его, и мальчик точно должен был что-то заметить или хотя бы обернуться, но он так самозабвенно погрузился в игру с питомцем, что и бровью не повёл – это удивило маленького шведа ровно на столько, на сколько и напрягло. Подойдя сзади, он неловко промычал, стараясь привлечь к себе внимание, но реакции не последовало – незнакомый мальчик просто продолжил играться с животным. Тогда Бервальд потянул руку, издав звук наподобии "Эм" – снова ноль внимания, но зато собачка вдруг заметила его и начала приветливо тявкать. От направленной в другую сторону мордочки и переключившегося внимания собаки незнакомец сначала наклонил голову в сторону, а потом наконец обернулся.       Тино был готов увидеть кого угодно: рыбаков, знакомых ребят, деревенских, даже родного отца, который уже давно был на работе, но когда перед ним появилось красное и одновременно ужасно хмурое лицо, то он резко отскочил. Приподнявшись в ногах он не удержал равновесие и снова осел на песок, глядя с широко открытыми глазами на какого-то нового мальчика со страшно суровым взглядом. Тот протягивал руку, не сводя с него пристального взгляда. Глаза были какого-то красивого оттенка.       – П-прости если напугал, – Бервальд ощутил как что-то с силой ухнуло у него в животе. Снова напуганный взгляд и снова от него шарахаются как от прокажённого. Он отвёл взгляд в сторону и поджал губы, стараясь чтобы мерзкое жжение в глазах закончилось как можно скорее. – Как тебя зовут?       Мальчик ещё секунд с пять смотрел на него как на призрака, а потом, не сводя подозрительного взгляда, поднялся на ноги и принялся оттряхивать штанишки от песка. Нелепое молчание увеличивало волнение Бервальда в сотню раз, заставляя сердце внутри прыгать и скакать. От непонятных эмоций, швед качнулся в сторону незнакомца, запутался в ногах и смог остановиться только тогда, когда его лицо оказалось прямо перед мальчишкиным. Последний побледнел, а разглядев своё отражение в чужих зрачках опрометью кинулся назад. Страшный мальчик! Вы бы видели его лицо, как будто маньяк на него из-за угла выскочил. Сердце Тино зашлось от страха, поэтому сначала он бежал даже не разбирая дороги, двигаясь просто на привычках. На лбу его выступила испарина и сейчас ему хотелось больше всего на свете оказаться дома и прижаться к ногам матери. От страха, он даже забыл о любимой собачке, которая проводив чёрненькими пуговками глаз двух мальчиков, виляя хвостиком, легко побежала за ними. Её чутьё вовсе не говорило, что Бервальд чем-то страшен, поэтому внезапный бунт хозяина показался ей глупым и дурацким.       – Стой! Подожди! – Оксеншерна уже опрометью нёсся вслед за незнакомцем, то и дело спотыкаясь на ровном месте. Попавший в ботинки песок неприятно мешался, а ветки кустов били по лицу, рукам и ногам. Сначала показавшийся довольно хилым, тот молчун бегал не хуже спортсмена, вилял по тропинкам и забегал в кусты, нарочно путая собственного преследователя. Швед, не знавший местность от слова совсем, понятия не имел как сократить путь, а потом понял, что если остановится и потеряет его из виду, то и дорогу назад найти не сможет. Теперь помимо личной причины появилась и другая, жизненно необходимая. Постепенно дорога выпрямилась и теперь чужая светлая макушка то маячила впепеди, то приближалась. Бервальд начал чувствовать покалывание в ступнях, лёгкие начали тяжелеть, опускаться и давить на рёбра, перерабатывая всё меньше кислорода, а сползающие очки то и дело приходилось поправлять, пока сил не осталось и он просто резко сдёрнул их с себя, покрепче сжав в руке. Деревья мелькали перед глазами, превращаясь в смазанные пятна и лишь одна прыгающая макушка служила путеводителем в этом запутанном лесу.       Однако все мучения неспортивного Бервальда закончились враз, когда весело трепыхающиеся кроны деревьев остались позади, а под ногами появилась более-менее ровная дорога, правда теперь под ботинки то и дело залетали маленькие камешки. Лес закончился внезапно, перейдя в большую тропинку, а затем и превращаясь в неплотные ряды домов. Деревянные, разных размеров – все смешивались у уставшего шведа перед глазами, и теперь он вполне мог бы остановиться, ведь опасность быть потеряным в лесу миновала, но мальчик, тоже сбавляя скорость, бежал по направлению к его дому. То есть Бервальд буквально бежал к себе домой, следуя при этом за незнакомым молчуном. И если бы не жутко ноющие ноги и заливающий глаза пот, то его мысли обязательно посетили бы догадки, однако он просто продолжил бежать, надеясь в скором времени оказаться дома и выплеснуть себе на голову целый ковш ледяной воды. Преодолевая каждый шаг с большим усилием, мальчик заметил, что крыша его дома, смежного с чьим-то соседним показалась не вдалеке, и наконец вопросы начали проскальзывать в его мыслях, продираясь сквозь желание вдохнуть весь воздух в этом мире и захлебнуться в прохладной воде, опуская туда горящее лицо. Двигаясь совершенно вымученно, он принял последнюю попытку догнать мальчика, как перед его носом тут же захлопнулась калитка и пришлось выставить вперёд руки, чтобы со всей силы не влететь в деревянную преграду. Бервальд не заметил того, как оказался перед воротами соседнего дома, а потом, поразглядывав трещинки на калитке секунд с двадцать, он недоумённо перевёл глаза на собственный дом. Сделай три шага, открой хлипкую калитку – ты дома, а твой сосед и того ближе, прямо за забором. Бервальд, тщетно пытаясь отдышаться, робко постучал. В его голове как-то быстро уложился факт соседства с этим мальчиком, и теперь ему следовало во что бы то не стало подружиться, а начать лучше с извинений.       – П-прости, – негромко выкрикнул швед, – Я не хотел тебя пугать.       Никакого ответа. Только шепчущая что-то трава.       – Я просто хотел подружиться, а теперь заметил, что мы соседи.       Бервальд с хрупкой надеждой пялился на жёлтый забор, изо всех сил прислушиваясь, но ничего так и не донеслось по другую сторону. Прикусив губу, швед сжал руки в кулаки и медленно, едва переставляя ноги после такой длинной пробежки, направился к своему дому. Тяжёлая туча одиночества повисла над его сердцем, пригвоздив к единой мысли о своём вечном уединении, и ведь он даже не знал как ошибается.       Тино ужасно тяжело дышал, из груди его порой доносились хрипы, а сам он подпирал спиной калитку. Страх уже немного отпустил его и даже стало казаться, что он зря убежал от незнакомца, но вспомнив его лицо, финн передумал. С таким выражением подходят избивать, а не дружить, поэтому он стоял до последнего, дыша как лошадь и пытаясь унять колотящееся сердце. И лишь спустя минут десять, когда он смог вернуться к нормальному дыханию, Вайнямёйнен чуть помялся и дрожащей рукой приоткрыл дверцу. Она отворилась без скрипа, и разгорячённую мордашку встретила пустая дорога. Ни души не было видно, и прохладный ветерок смог обмыть красное лицо. Беззвучно, с облегчением выдохнув, он оставил калитку приоткрытой, чтобы его питомица, оставшаяся прогуливаться где-то в лесу, смогла вернуться в дом, и направился к крыльцу. Пройдя половину пути, дверь открылась и из неё показалась русая копна волос, принадлежащая маме. Руки её поднялись в привычном жесте:       "Что-то случилось?"