Глухонемой

      Было довольно холодно. Несмотря на недавно наступившее лето, ветер продолжал вонзаться острыми иголочками в кожу, шуметь в ушах, постоянно забираться под одежду, заставляя её бить полами своего же хозяина. В очередной раз съёжившись от нового порыва, Бервальд сильнее прижался спиной к ровному и твёрдому забору, пахнущему спиленным деревом и отчего-то бензином. При малейшем движении он чувствовал как куртка цепляется за маленькие зазоры, но отходить не смел. Он торчал рядом с соседкой калиткой уже полчаса, пиная песок и раскидывая в разные стороны мелкие камешки, наблюдал как солнце постепенно восходило, явно собираясь остаться там на несколько часов, а потом отправиться в обратное путешествие. Однако, скоро наступит момент, когда оно застрянет там на несколько недель и тогда спасение будет только за плотными шторами. В детстве Бервальд предпочитал скатываться под кровать, стаскивая и закрываясь простынёй словно балдахином, и спал там, чтобы надоедливые лучи не лезли в глаза и не мешали красочным сновидениям. Для него они всегда были яркими, может потому что он предпочитал впитывать в себя всё происходящее, а потом переваривать, или всему виной слишком хорошее воображение. Оно, кстати, давало сейчас свои невероятные плоды и в голове у шведа уже вырисовывалась сотня вариантов развития событий. Закричит и захлопнет ли тут же дверь? Или может прогонит, сведя брови? А может всё пройдёт гладко, и они смогут подружиться после взаимных извинений за вчерашнее? Носок ботинка слишком сильно ковырнул землю, и мальчик нервно стянул с себя очки. Как только обычная чёткость мира пропала, с него словно свалилась ноша, и в мутном тумане он почувствовал себя невероятно спокойно; погрузился в сахарную вату, или вкусную пену, которая позволяла уйти в мысли и успокоиться. Это всегда работало и когда Бервальд чувствовал, что внешний мир уж слишком давит на его стены и они начинают сгибаться, то он сдёргивал с себя стеклянный проводник в естественный мир, уходя в тот, где в любой момент можно было повстречать разных существ из любимых сказок, узнать в кривом пне чёрного грима.       Но побыть на своём островке спокойствия ему удалось не долго, так как сквозь пение птиц он разобрал нечёткий стук двери и быструю дробь сбежавших по крыльцу ступней. Вздрогнув и вновь цепанув какие-то мелкие занозки из деревянного забора, Бервальд неловко развернулся, быстро нацепил на нос очки и уставился на чёрную щёлку стыка калитки и досок. Кто-то прошелестел во дворе тихой походкой, и сердце шведа чуть не сделало кульбит, когда дверка начала открываться. Шальная мысль проскочила: взять и убежать в тот же миг, но он сжал губы и прогнал её. И вот белесая шевелюра показалась, а вместе с ней и изумлённое лицо, которое уж никак не ожидало увидеть с утра у себя под забором мальчика из вчерашнего дня. Застыв на месте, так и не открыв калитку до конца, и поморгав пару раз, чтобы наверняка удостовериться в реальности происходящего, мальчик захлопнул дверь. Бервальд даже не успел мысли собрать в кучу и что-то сказать, как вновь перед его носом захлопнулась дверца, обозначая, что здесь его не ждут. Однако природного упрямства в нём было не занимать, и если вчера он поступил опрометчиво так быстро сдавшись, то сегодня был намерен обязательно вытянуть из незнакомца хоть слово. Поэтому проснувшись сегодня утром он обругал себя за такое глупое поведение и новая попытка заполучить друга ознаменовала этот день. Отчего-то именно этот мальчик тянул его подружиться, швед и сам не мог разобрать с чего бы его сосед, а не любой другой ребёнок. Просто хотелось – саднило какое-то неусмеримое чувство, – а детские капризы, тем более Бервальда, нужно было исполнять. Поэтому он и решил схитрить, иначе мальчика было не выкурить. Он обошёл калитку и встал сзади так, чтобы его не было видно и если бы кто-то стал выходить, ему понадобилось бы полностью покинуть двор, чтобы его заметить. Притаившись, стараясь даже дышать потише, мальчик стал ждать, чувствуя страшное напряжение, с одновременным желанием прыснуть. Действительно казалось смешным сидеть здесь и ждать, пока сосед вылезет и своей норки. И, о чудо, незнакомец повёлся на такую банальную хитрость. Он осторожно сначала выглянул головой, осмотрел одну сторону улицы, посчитав по-видимому, что преследователь бесследно исчез также как и вчера, он уже без опасений полностью покинул дом. И его тут же застигли в расплох, так как спиной он ощутил, что калитка быстро захлопнулась, заблокировав путь к безопасному дому. Для убедительности Бервальд ещё шагнул вперёд, встав прямо перед ней, и попытался начать диалог. Собрав все свои силы, он выдавил из себя приветствие, но стоило поднять голову, как все слова вылетели у него изо рта. Хмурые брови и сверкающие из-под них тёмные глаза встретили шведа, а сжатые в кулаки маленькие ручки вовсе не казались пустой угрозой.       – Стой, стой! Я не хочу драться, – ступив одной ногой назад, Бервальд от испуга такой резкой перемены выставил вперёд руки, будто пытаясь отгородиться от плохого настроя мальчика. Тот судя по всему понял, что навредить ему вроде как не хотят, поэтому слегка расслабился, но всё равно изучал шведа пронзительным взглядом.       – Почему ты постоянно молчишь? Мне даже как-то неловко, – чуть опустив руки, спросил он. Это правда заботило его, так как он привык к тому, что именно он – молчун в компаниях.       Встретил его ещё более сощуренный взгляд, под которым швед присмирел и весь энтузиазм сегодняшнего утра подружиться начал таять, как кубик льда, поднесённый к свечке. Потом он вздохнул, и плечи его слегка ссутулились, голубая олимпийка собралась складками. Затяжная пауза всё мотала и мотала скрученные нервы Бервальда и он чувствовал себя, словно из него тащят все жилы, будто он попавшаяся на крючок рыбка. Аквамариновые глаза с робкой надеждой смотрели на молчаливого соседа, когда тот резко шагнул на встречу, заставив от неожиданности попятиться, открыл калитку и скользнул в неё. Та хлопнула; безмолвная и пустая дорога оставила Бервальда одного, а окна дома смотрели на него без всякого сочувствия. В который раз его чувства оказались прихлопнуты этой дурацкой деревянной дверкой, и все чувства лопнули в нём в один момент, словно надутый пакет, которые так любят взрывать мальчишки. В глазах противно защипало и жгучее желание закрыть их пробралось сквозь пустоту в серде, заставляя поднять ладошки и неловко нажать на глаза, чтобы противные слёзы не лились раньше времени. Но Бервальд, вспоминая наставления отца о том, что мужчина не должен плакать, мужественно стиснул зубы и до боли сожмурил веки, дабы ни единой слезы не вытекло из его детских глаз. Пробыв в отчаянной борьбе с собой и чувствами несколько минут, швед вдруг различил вновь шелестящую траву и скрип. Удивлённо вскинув голову со слегка покрасневшими веками, он тут же почувствовал как холодный ветер остужает его глаза-изумруды. Мальчик со спокойным лицом держал в руках новенький альбом с железной пружинкой, чтобы удобнее было переворачивать листы. От волнения он слегка её тёр, сам того не замечая, но тем не менее ровным шагом подошёл ближе. В тот же момент окончательно растерявшемуся и незнающему что делать Бервальду тыкнули под нос новый альбомный лист, исписанный кривым почерком с несоединёнными до конца буквами.       "Я глухонемой"       Швед подумал, что ошибся и перечитал фразу ещё раз, а потом ещё и ещё. На четвёртый раз он заметил, в каком месте буква изгибается и почему-то написана словно дрожащими руками, а потом понял, что и сама надпись немного съехала в сторону, так как ровных линий, по которым можно было писать как в тетрадке, не было. От такого долгого глазения на два единственных слова финн занервничал, уже было подумал, что тот не умеет читать по-фински, или это он допустил какую-то ошибку и вместо одного слова получилась белиберда, однако он выдохнул, когда "собеседник" поднял глаза.       – И ты меня не слышишь? – жестом указав на ухо, спросил Бервальд. Довольно глупый жест, но ничего умнее в голову, где роилось множество вопросов, не пришло. Мальчик посмотрел на него как на дурачка, но развернул себе лист, поднял карандаш, который оказывается всё время был у него в руке, и начал что-то старательно вычерчивать. Вскоре под предыдущей надписью появилась следующая, такая же кривая и косая.       "Я тебя не слышу! И по губам читаю очень плохо"       Бервальд тотчас хотел снова что-то сказать, но только открыл и сразу захлопнул рот. Вероятно, для мальчика это показалось бы смешным, если бы он не жил всю свою жизнь в тихом вакууме и подобные сцены для него – ничем не примечательное явление. Но кто же мог подумать, что его ждёт такое открытие? Бервальда не предупредили, что его сосед глух и нем от рождения. Ему не говорили что делать в таких ситуациях, поэтому он сильно занервничал. Что мальчик будет красив ему тоже не говорили. Он был невероятно симпатичным. До этого не удавалось разглядеть его как следует, а теперь можно было заметить всё – пухленькие щёчки, слегка порозовевшие от неловкости, красиво уложенные волосы, тёмно-синие глаза, которые светились на солнце каким-то фиолетовым оттенком. Швед никак не мог сравнить их со своими, они были такими же, как и у большинства северных жителей – светло-зелёными, иногда перетекающими в цвета морской волны, однако такого магического сочетания, как у нового знакомого он никогда не встречал. Мальчик напомнил ему какого-то персонажа из книжек и завертевшиеся в голове мысли в поиске ответа на кого же, тут же выбили необходимость как-то продолжать беседу. И если бы не новая надпись, сделанная заточенным грифилем, то он так бы и остался стоять рассматривая мальчика со всех углов – ещё одна его странная особенность. Всего несколько фраз и место на листке магическим образом кончилось, пришлось переворачивать его и строчить уже более экономно.       "Как тебя зовут-то?"       Швед поколебался, а затем неловко вытащил из чужих рук альбом и карандаш, не сводя взгляда с его лица. Тому явно становилось неловко и даже чуть страшно, ведь за стёклами очков и морскими радужками могли скрываться какие угодно мотивы.       "Бервальд", – аккуратно нацарапал он сразу под предыдущим сообщением. Его почерк был более мелким, однако его буквы уже были прописными и красиво соединялись в слово. Имя – самое первое слово, которое научил писать его отец.       "Тино", – небрежно красовалось на листке, а сам паренёк слегка сузил веки, рассматривая Бервальдовы буквы.       "Ты уже хорошо писать умеешь?" – некоторый интерес мелькнул в его взгляде, однако он поспешно отвёл глаза от листочка и всучил его мальчику.       "Ну да", – что-то кроме этой маленькой фразы совсем не лезло в голову, и в некотором смятении Оксеншерна передал альбом обратно. Тино, видимо заметив, что собеседник его не особо разговорчивый, решил сам начать беседу. При обычном раскладе, правда, он бы давно спрятался у себя в доме, так как старший мальчик с жёстким лицом всё же пугал, однако тот явно дал понять, что ничего кроме дружбы ему не надо. В какой-то степени это польстило Тино, к нему ещё никогда никто не подходил сам, тем более, не проявлял такого упорства, поэтому было решено оправдать надежды и дать тому шанс.       "Сколько тебе лет?"       Вместо букв Бервальд медленно вывел цифру "9" и перевернул лист, чтобы показать словно табличку.       "А мне 8. Но скоро тоже будет 9"       Тино как самый настоящий ребёнок хотел быть старше, поэтому гордым видом давал понять, что даже если Бервальд старше, то он не даст ему зазнаваться. Чего, впрочем, Оксеншерна делать и не думал, он даже не понял по какой причине Тино внезапно вздёрнул нос. Однако их сцену прервал звук поскрёбываняи маленькими коготочками по внутренней части забора, немного помедлив, Бервальд открыл калитку, откуда тотчас же вылетел неугомонный белый комочек шерсти и начал наворачивать круги вокруг парочки, тявкая и весело махая хвостиком. Финн тут же избавился от гримассы и раздобрел, улыбаясь весело и легко, а его сосед неловко поджал губы, вспоминая свою нелепую погоню.       "Как его зовут?" – Бервальд вытащил из рук нового друга альбом и вычертил на оставшемся месте эти слова. В ответ Тино снова перевернул лист и, абсолютно не заботясь о размере своих букв, вывел несколько слов. Передав их вынужденное средство коммуникации, он тут же бросился играться со своим любымим питомцем, не заморачиваясь по поводу испачканных штанов в дорожной грязи. Однако то, что оказалось новой записью заставило шведа немного занервничать и засомневаться.       – Цветок... Омлет? – Бервальд изогнул брови, уставившись на Тино, который самозабвенно тёр ушки довольному пёсику. – Почему "цветок омлет"?       Он повернул надпись лицом к финну, и в недоумении потыкал в лист, будто нашёл что-то невообразимо глупое и требовал объяснений. Какая-то странная немая сцена получалось, и Бервальд, как дурачок, указывал на слова, думая что от нервов позабыл финский язык, сейчас Тино над ним посмеётся и никогда больше не подойдёт. Однако, к его величайшему изумлению, мальчик просто поднялся с колен, прижимая одной рукой немного дрыгавшуюся собачёнку, огляделся, видимо в поисках какой-либо палочки, и ничего не найдя носком ботинка принялся чертить на сухой земле. Что забавно, буквы на дороге получились гораздно лучше, чем на листках, но всё те же два слова красовались среди тёмно-серой земли.       "Она", – спохватившись подписал впереди мальчик, откидывая куда-то в сторону небольшой камешек.       – Цветок омлет, – опять зачем-то произнёс Бервальд, поглядывая теперь уже на друга как на умалишённого. А тот как ни в чём не бывало затряс головой, что напомнило шведу птичку, которая пятается оттряхнуться от капель воды после дождя.       Тино тут же весело глянул на новоиспечённого друга и внезапно вытянул губы трубочкой, – так обычно изображались принцессы в книжках, которые целуются с принцами. От такой неожиданности Бервальд покраснел и сделал неловкий шаг назад, всерьёз подумав, что мальчишка хочет его поцеловать. И только спустя секунду до него дошло, что Тино просто безмолвно произнёс первый слог: "Ку-" заставляя повторять за ним.       – Ку-, – ощущая себя невероятно нелепо, Оксеншерна младший тоже вытянул губы трубочкой, показывая что готов повторять. Вайнямёйнен продолжил, на этот раз широко растянув губы в подобие улыбки. – Кка-.       Поощрительно кивая, мальчик специально неестественно акцентируя внимание на звуки, которые должны были происходить вновь вытянул губы, на этот раз ещё и обратив внимание на букву "м".       – Му-, – в точности отражая мимику Тино, Бервальд почувствовал неожиданное веселье. Он никогда до этого не кривлялся, может только когда был совсем крошечным, однако этого он не помнил, а сейчас вечно серьёзный наедине с этим мальчиком он мог позволить себе изгибать лицо в гримассах. Финн улыбался и глаза его сверкали в предвкушении игр с новым другом, и он уже совсем забыл о недавно напугавшей его внешности. И Бервальд радостно растянул губы в смешке, забываясь и чувствуя себя совершенно свободно. Заметив это, Тино ещё больше посветлел, начав светить чуть ли не как электрическая лампочка, и закончил слово, следом подняв щеночка вверх.       – На. – швед восхищённо смотрел на друга, будто тот провёл какой-то священный ритуал и смыл с него оттенки грусти и серьёзности, оставив самого обыкновенного ребёнка, который хотел хулиганить и развлекаться. – Куккамуна!       Тино беззвучно рассмеялся, только его грудная клетка слегка подрагивала и морщился нос, а следом за ним развеселившийся Бервальд протянул руку и активно начал гладить собачонку, которая тут же вырвалась из рук и стала играться, виляя хвостиком. Она вертелась так сильно, что иногда в погоне за детской рукой прыгала так, что переворачивалась в воздухе, заставляя двух мальчиков заливаться смехом. Тино, с настоящим, что ни есть довольным лицом иногда поглядывал на новоиспечённого друга и тихо радовался, ведь Бервальд оказался абсолютно не страшным, а его улыбка выглядела очень даже искренне и симпатично. Поэтому, когда Куккамуна перевозбудилась настолько, что уже стала кусать руки, Тино потрепал его за плечо, обращая на себя внимание, и кивнул в сторону леса, а потом повертел головой в поисках альбома. Найдя его рядом за присевшем на корточки шведом, он схватил его и принялся быстро что-то вырисовывать под ожидающим взглядом.       "Пойдём погуляем!" – гласила новая записка и, видимо заочно приняв согласие, Тино развернулся на пятках и зашагал в сторону опушки. Бервальд тут же поспешил за ним, всё стараясь убрать с лица глупую улыбку, но у него ничего не получалось. Хотелось улыбаться во весь рот. И оставленный без внимания щеночек тут же, совершенно не обидевшись, понёсся за ними, всё норовя зацепиться за штанину и выйграть себе ещё больше времени.

...

      На дворе царил летний полумрак. В домах уже потихоньку зажигали свет неприятно пахнущих керосинок, или по старинке обычных восковых свечек. Как можно глубже уместившись на диване и болтая ногами, которые очень смешно взлетали при сильном ударе о мягкий неизвестный напонитель внутри, Бервальд задумчиво глядел на противоположную стенку-шкаф с ещё пустовавшими полками и кусочками неубранной паутины. Сегодняшний день был таким прекрасным, что только он успевал закрывать глаза, как тут же вставали картины, как они с Тино бегают по пересекающимся и петляющим дорогам посёлка, играются с собачкой и без конца хохочут, даже не понимая толком над чем. Просто потому что весело, просто потому что ты чувствуешь, что друга тоже распирает от смеха. Всё это происшествие, весь этот день был самым непохожим и самым странным, каким-то заоблачно весёлым за всю его жизнь. И лишь думая о том, что завтра он снова увидит Тино, мальчик странно поджимал губы, ощущая как горячая волна нетерпения пролетает у него по коже. Всё казалось цветным сном, и как же было страшно проснуться и осознать, что за окном всё ещё холодные здания, без намёка на сочную траву, и сосед какой-то старый, постоянно кряхтящий немец, а не весёлый немой мальчик.       Бервальд подумал о том, как сегодня они разговаривали через листок бумаги. Это было совсем неудобно, учитывая то, что буквы иногда выходили настолько корявыми, что прочесть написанное было невозможно, даже несмотря на добрые пять минут, потраченные на них. Поэтому он задумался, а как общаются глухонемые люди впринципе? Постоянно пишут что-то на листочке? Нахмурив бровки, он поспешно встал с дивана и неровными шагами направился к кабинету отца, желая выяснить всю правду. Культурно постучав прежде чем войти, мальчик скользнул в комнату, оставив небольшую щёлку в двери, сквозь которую проникал жёлтоватый свет лампы. Его отец сидел за столом, сгорбив спину, и что-то увлечённо чертил – наверняка опять какие-то таблицы. В этих бумажках всегда были какие-то графики и схемы, а также много цифр и обозначений. Иногда, от нечего делать, он любил разглядывать их и следить как одна буква или линия переходит в другую.       – Папа, – робко подходя к родителю, Бервальд потянул того за рукав и на его лице появился оттенок смущения.       – Да, сынок? – отрываясь от кипы бумаг со смешно посажеными на нос очками, сказал мужчина. Глаза его слегка покраснели от напряжения, а на лице уже выступила щетина – занятый хлопотами о переезде, он забывал даже побриться.       – Можешь сказать как общаются глухонемые? – уставившись серьёзным взглядом, спросил мальчик, всё также держа отца на рукав.       – О, ну, у них есть специальный язык жестов, – остановив ручку, до этого порхавшую по листку бумаги, немного озадаченный внезапностью вопроса ответил мужчина.       – А ты... ну.. не знаешь язык жестов? – внезапно опустив глаза к полу, проборматал мальчик. Это было похоже на.. смущение? Брови родителя тотчас поползли вверх.       – Нет, жестов не знаю, – ответил папа, умилённый такой картиной под названием «Смущённый Бервальд». – А зачем тебе?       Оксеншерна младший сначала молчал, потом на вопросы отнекивался, мол, просто так спросил, но отец был настойчив, поэтому Бервальд рассказал всё. О том мальчике, живущем по соседству, о его немоте и глухоте, и конечно о том, что у него получилось с ним поладить. Наверное впервые в жизни Оксеншерна старший видел на лице сына столько восхищения и эмоций, поэтому его родительское сердце затрепетало от нежной радости за мальчика.       – Почему бы тебе не сбегать в местную библиотеку? – немного подумав, предложил отец. – Или можешь попросить его самого обучить тебя.       Не сдержав эмоций, он притянул к себе сына и потрепал по голове, превращая короткий ёршик в непонятный сумбур, а Бервальд фыркнул, но тоже с силой обнял отца, всё ещё думая о Тино. Это надо же, в его жизни появился такой друг! Испытания в виде немоты не пугали Бервальда от слова совсем. Тино понравился ему своей беззаботностью и лёгкостью, поэтому теперь швед был намерен стать с ним самыми лучшими друзьями на свете. И оно определённо будет именно так!