Глухонемой

      Густая, как наваристый кисель, тьма проглядывала в примёрзшее окно. От деревянных рам, обмотанных старыми тряпками и заложенных ватой, всё ещё холодило, если приставить к ним ладонь. Лёгкая струйка подует на тёплую кожу, всё ещё пытаясь доказать кто же хозяин этого места, этого времени. Трескучая, беспощадная зима пролезала во все щели, так и норовя уцепиться своими ледяными пальцами, ущипнуть морозом в место по-теплей, продуть насквозь, выдувая дух из остывающего тела. Сила её была настолько мощна, что почти всё стекло покрывалось узористой корочкой, а порой зима со страшным усилием швыряла и бросала острые, как иголочки, снежинки прямо в окно, напрасно стараясь сдвинуть с места тяжёлый домишко. Никакая свечка, уже изрядно растаявшая и плавящая свои последние остатки воска, не могла выцепить в матовом окне что-то, кроме своего отражения. Оно колебалось, перетекало из одного места в другую, всё время спотыкаясь о преграду из намёрзшего льда, и в итоге получалась какая-то ерунда, а не мальчишка со свечкой, в синем свитере и бликующих очках. Но несмотря на всё это и поддувающий из деревянных стен холодный воздух, лизавший шерстяные носки, Бервальду нравилось подносить огарок свечи – чтобы никто не винил его в расточительстве новых, или керосиновых ламп, – к едва дрожащему под напором ветра стеклу и рассматривать картины, нарисованные самой природой. Одна линия смело перетекала в другую, взявшиеся за руки снежинки и непонятные фигурки кружились по всему стеклянному полотну, а ощущение холода под пальцами давало только чувство необъяснимой зачарованности. Словно этого не должно быть здесь, словно мир не мог подарить им настолько чудную картину, и Бервальд всё скользил и скользил по перепетиям и уходящим в никуда узорам.       Тино такое занятие занимало чуть меньше. Он мог постоять минуту другую, подсчитывая узоры, но это наскучивало ему слишком скоро и он возвращался к книжкам или своему альбому, куда любил зарисовывать всякие бесполезные вещицы. Художник из него был так себе, его коров путали с кошками, а деревья порой больше напоминали кляксы, но финну нравилось своё творчество. И смеявшийся над ним Бервальд очень скоро получал по шее, если начинал критиковать эскизы вольного артиста.       Ещё совсем недавно хлопнула тяжёлая дверь, унеся за собой призрак бушующей снаружи метели, а также скрипящие шаги отца, щёлкнула обжёгшая тёплые пальцы задвижка, все окна оказались задёрнуты пыльными занавесками, а двое юнцов, шурша колючими шерстяными носками, расположились в спальне наверху. С кровати, которую так никто и не удосужился убрать, свисало одеяло, керосиновая лапма стояла на полу и света её хватало чтобы охватить всю комнату с заигрывающими и колеблющимися тенями. Оторвавшись от наскучившей книги Тино уставился на коричневеющую керосинку и невольно про себя отметил, что скоро надо будет подрезать фитиль, чтобы не закоптить всю лампу. Кажется кто-то недавно пустил слух, что к ним должны будут скоро провести электричество – проживший всю свою жизнь в деревне финн имел очень смутное понятие о том, что же это такое, однако Бервальд, видавший его до этого в столице, отзывался о нём даже слишком хорошо. Возможно потому что после ошарашивающей новости о том, что ему придётся на постоянной основе таскаться с лампой, вместо уже привычного электрического света, швед очень расстроился. И теперь, когда забрезжила надежда на появление этого чуда человеческого прогресса в их отдалённой деревушке, он с воодушевлением рассказывал своему другу о том, что этот свет гораздо лучше, не пахнет, а ещё почти такой же яркий как солнце. Тино ему не особо верил, но правда старался вообразить у себя над головой маленькое и безобидное солнышко. Наконец, налюбовавшись на ровный жёлтый огонёк перед собой, мальчик поднялся на ноги, потянулся и подошёл к окну, рядом с которым, всё чертя пальцем по стеклу непонятные фигуры, стоял Бервальд. Он потрепал его за плечо, заставив обратить на себя заволочённый дымкой взгляд. Тино было очень скучно, хотелось завладеть чьим-то вниманием, и отчего-то именно в такие моменты его друг любил уходить в себя и не реагировать на что-либо вокруг вообще. Его требовалось либо растормашить, либо оставить в покое, и конечно последнего Вайнямёйнен вовсе не собирался делать.       "Хватит пялиться в окно, давай лучше поиграем во что-нибудь" – и тут же переведя взгляд на правую руку Бервальда со свечой, Тино замахал своей противоположной левой, будто в зеркале отразив предупреждение о том, что ещё чуть-чуть и расплавленный воск оставит свой болючий след на бледной коже шведа. Ухватив на лету послание друга, он сейчас же аккуратно перехватил свечку и поставил обратно на блюдце, ознаменовав конец своего странного ритуала с замёрзшим окном.       "Во что?" – наполовину блуждая в своих мыслях, Бервальд уставился куда-то за спину Тино, на что тот невольно обернулся. Всё выглядело так, словно Оксеншерна видит кого-то ещё позади, и это чувство чьего-то невольного присутствия сильно не нравилось финну; он даже отошёл и сел на кровать, чтобы точно избавиться от скользкого ощущения, а за ним, выйдя из транса, проследили сверкающие в блеске керосинки зелёные глаза. Вместо ответа Тино вытянулся по струнке, свёл руки и прикрыл своё лицо, а после выглянул из-за них, словно пародируя игру "ку-ку", которой развлекают младенцев. Это был их опознавательный знак, обозначающий прятки – дело в том, что далеко не на все слова находились жесты и выкручиваться приходилось пользуясь своим воображением.       "Не хочу."       Дом, за исключением одной комнаты, уже заснул и погрузился в неприветливо чёрный омут. Бегать, вновь зажигая свет совсем не было желания, а в одной лишь сравнительно небольшой комнате Бервальда было практически негде прятаться. Шкаф, кровать, стол, занавески – игра не заняла бы много времени, тем более что под кроватью было до безобразия пыльно.       "Давай тогда почитаем", – Тино наклонился, и разноцветная книжка вместе с лампой взлетели на стол. Поразмыслив чуть-чуть и глянув на жёлтые тени от горящего фитилька, Бервальд снова отрицательно помотал головой. На сегодня чтения и книжек он уже получил сполна, правда и спать ещё не хотелось, и срочно требовалось придумать какую-нибудь игру, дабы занять время. Тино выразительно поднял глаза к небу и пару раз повертелся на месте, выражая тем самым: "Да что же с тобой делать!" А потом внезапно запрыгнул на кровать, устраиваясь у стенки как можно удобнее и отпинывая от себя до этого ровно постеленное одеяло, и похлопал рядом с собой, приглашая сесть. По лицу его можно было прочитать, что он что-то придумал. Не сводя сверкнувшего заинтересованностью и хоть каким-то намёком на пробуждение от сложных дум взгляда, швед, тоже преодолев скомканное шерстяное одеяло, уселся рядом.       "Мама рассказывала, как в детстве они сбегались всей деревней к кому-нибудь в сарай, или иногда даже тамбур, и рассказывали страшные истории! Давай тоже так сделаем?" – в предвкушении улыбался Тино, смотря как его друг обрабатывает информацию у себя в голове.       "Эм.. Я не знаю никаких страшных историй", – пожал плечами Бервальд. Честно говоря, он боялся иногда просто спускаться в чулан, или оставаться дома одному, когда снаружи бушевала непогода – чтобы пугаться страшилки были вовсе ему не нужны. И он не был трусишкой! Просто каждый раз промозглая холодная сырость просачивалась в каждую косточку в его теле, стоило ему представить как чьи-то длинные, тёмные, неестественно выгнутые руки пытаются схватить и утащить в недра чулана, или как сотни обмороженных духов летают над его домом, колдуя и вереща своими мерзкими голосами. У Тино же такой проблемы не было, его не пугали какие-то абстрактные образы, возникающие из ниоткуда. Его страхы были самыми настоящими – люди порой могли напугать его сильнее, чем голодный медведь, выскочивший посреди дороги. Из-за немоты и глухоты ему всегда было страшно, не по себе находиться средь людей. Он никогда не ездил в город, потому что однажды в детстве оказавшись во всей этой какофонии запахов, ощущений чужой одежды, суровых и сердитых лиц, толкающихся детей, просто начал задыхаться от переезбытка эмоций. Вся эта беззвучная масса начала давить на него, и словно тупым топором раскраивать череп – медленно, но верно, заставляя трястись и сжиматься. Он привык к Бервальду, он словно уже всю жизнь был рядом с ним. И с ним даже рядом с толпами можно было не бояться. Мысль о том, что швед сам распугает всех, кого хочешь, всегда заставляла Тино смущённо фыркать, однако Бервальд сам по себе имел такое странное на него влияние – рассеивать страхи. Ни одна преграда никогда не смогла бы даже на секунду запугать финна, если бы рядом с ним был его лучший друг. Они оба наивно верили, что так останется навсегда.       "Зато я знаю", – финн хрустнул пальцами, готовясь рассказывать большую историю. "Эта история о злой женщине по имени Китта Грау. Она была настолько подлой, что узнала в лицо самого Дьявола, как только увидела. Она поспорила с ним, что причинит людям больше зла, чем он. Дьявол пытался поссорить молодожёнов, но не сумел. Китта Грау посмеялась над ним, сказав, что легко сделает так, что супруги больше никогда не будут счастливы. Дьявол пари принял и пообещал ей красивые туфли, если она сумеет поссорить молодых. Сначала злая Китта Грау поговорила с женой. Она сказала юной женщине, что муж её — прекрасный человек, но в сердце его затаилась злоба, и чтобы изгнать злобу навсегда, нужно выбрить мужу шею под подбородком, пока он спит. Наивная жена согласилась. Тогда Китта поговорила и с мужем: рассказала ему, что любимая жена собирается перерезать ему горло. Он не поверил Китте Грау, но когда лёг днём вздремнуть, не спал, а только делал вид, что спит. И жена действительно подошла к нему с бритвой, а муж пришёл в ярость, уверенный, что жена хотела его зарезать. Супруги едва не поубивали друг друга. Так сбылось желание Дьявола разрушить их брак, а Китта Грау получила новые туфли."       Заметить как лицо Бервальда меняет оттенок с обычно-бледного, на испуганно-бледный не составило особого труда, и финну пришлось сдерживаться чтобы не хихикнуть. Страшилка была не такой пугающей, но сидя одним, в тёмном и старом доме, скрипящим своей крышей, с одним только подрагивающим малюсеньким пламенем за стеклом, невольно окатило морозом. Да ещё и с открытой настижь дверью, ведущей прямиком на лестницу, уходящую в темень первого этажа. Китта Грау. Кит-та Грау. Кит-та Гра-у. Даже имя это злобной женщины звучало как глухие отголоски шагов и стучащих новенькой (воображение дорисовало красные и блестящие туфли) обуви по стареньким, но крепким доскам, и Бервальд невольно затрясся. Он в ледяном ожидании смотрел на дверь, словно точно зная, что сейчас появятся стройные ноги, обутые в прекрасный подарок самого дьявола.       И внезапно, зияющую черноту за дверью нарушило какое-то колебание. Шуршащий, едва ли не проникающий под кожу хруст и шёпот – у него потемнело в глазах. Что-то поднималось по лестнице.       "Там что-то есть," – указывая на проём пока ещё гнущимся пальцем, показал швед. Тино посмотрел на него как на дурачка, и Бервальд был бы рад если бы это была бы его несмешная шутка. Но там что-то копошилось, что-то тревожило осевшую темноту первого этажа. Финн прищурился и игривая улыбка исчезла с его лица – глаза никогда его не обманывали, там что-то было. Не помня себя от такого же ледяного, как и замёрзшее стекло, страха Бервальд в момент, словно кошка, бесшумно спрыгнул с кровати. Носок его, заупрямившись просил хозяина задержаться и даже попытался уцепиться за торчавший гвоздь, но мальчик был готов пожертвовать чем угодно лишь бы закрыть эту дверь в ту злополучную секунду. Финляндия крепко сжимал колющееся одеяло и поджимал губы; маленькое его сердечко стучалось где-то между лёгких, а мышцы будто натянулись как канаты, превратив ребёнка в статую. В груди же шведа громыхало как на сталилетейном заводе, всё тряслось и прыгало, и теперь уже его тело играло а игру, не спрашивая разрешения у хозяина. Пока он, нелепо зажмурившись, подлетел и закрыл дверь, в щёлке, в которую он успел заглянуть в последний момент мелькнуло что-то белое.       "Значит белые туфли!" Точно, кажется, что Бервальд уже слышал от мамы своего друга, что сейчас белые туфельки с заострённым носом самые модные. Китта Грау добралась и до них! Теперь она заставит их рассориться, или что-то сделает с их семьями! Точно, непременно! Они в ловушке этой страшной женщины и её сподружницы метели, которая наверняка здесь по указу своего хозяина – дьявола. Напугав самого себя до чёртиков, до того, что зубы стали ненарочно постукивать мелодию ужаса, Бервальд отпрыгнул от двери к кровати и тут же почувствовал как финн отползает к изголовью. Одеяло с тихим шелестом тянулось за ним, а яркие от пламени лампы и испуга глаза таращились на дверь, пытаясь загипнотизировать или вовсе прогнать стоящее за ней чудище. Лишь огонёчек в лампе вёл себя весьма хладнокровно, не шевелясь и не трогая тёмные тени, которые в воображении мальчиков сами по себе начали расти и удлиняться. А потом послышалось тихое цоканье.       "Каблуки!!!" – Бервальд резко повернул голову к другу, уставившись на него с непередаваемым страхом. К чему жесты, это слово было написано у него на лице и читалось в расширившихся светлых глазах. Бервальд незамедлительно попятился назад и на этот раз действительно чуть не повстречался с полом, только нелепые махания руками помогли устоять на месте. Привычного фырканья не последовало. Тино боялся, не понимал и ничего не слышал. Да, он ничего не слышал, но всё это просто не могло быть дурацкой шуткой! Бервальд хоть и умел разыгрывать и порой делал это с великим удрвольствием, но такой натуральный страх, трясущиеся колени ему ни за что не отыграть. Тино страшнее, чем Бервальду, потому что он ничего не понимает и понять не может физически. В его ушах не отражается стук каблучков, он не понимает как уловить то фантомное шуршание, но ему страшно. За себя, за друга. Хочется вжаться в подушку, накрыться одеялом, даже заплакать! Но он мужчина, он позволит себе залиться слезами только при маме, но позориться только из-за напуганного, пусть и до смерти, Бервальда он не собирается. Каждый шорох – будь он их, или мифического монстра за дверью, – разрывал тишину будто грохот молнии и каждый шаг давал надежду на то, что они смогут сбежать, пройти сквозь бревенчатые стены, не стать добычей искусной помощницы дьявола. Ноги Бервальда отказались ему служить, впрочем и голова тоже, когда дверь тихонечко пошкрябали. Аккуратно, будто на пробу провели чем-то когтистым по тёмной и тяжёлой древесине, пытаясь уговорить её отвориться самой по себе. И тут нервы сдали уже у Тино. Видя то, как его храбрый друг окаменел, стоя прямо перед дверью, с силой запинал одеяло, откидывая его куда подальше, спрыгнул с кровати и резко, не расчитывая силу, схватился за воротник его свитера и потащил к окну. Швед от такого захвата тут же закашлялся и передвигая ступнями как мог, отступил следом. Грудная клетка вздымалась как в десять быстрее, чем положено, в горле пересохло, а теперь ещё и неприятно саднило. В голове казалось чертовски пусто, и как бы они не старались бросаться то в одну сторону, то в другую везде была поглощающая пустота, по которой, печатая следы, проходилась ехидная Китта Грау. Тино вцепился в одежду друга ещё сильнее, когти заскребли громче, стараясь толкнуть дверь, а Бервальд кажется был в шаге от того, чтобы не заорать. И его единственный, детский крик, унёсшийся вместе со стонами призраков зимы, стал бы последним звуком, который он смог бы услышать.       "Что там?!" – Тино не мог больше выносить непонимание, этот нелепый молчаливый этюд. Ему нужны ответы, а пальцы шведа не слушаются, отказываются исполнять данные им команды. Вот он и молчит, только таращится своими зелёными глазами. Боковым зрением Тино увидел как дверь едва дёрнулась и тут же встала на место, к счастью Бервальда, он успел схватить его за короткий ёжик волос и не дать ему увидеть поддающуюся под напором тёмных сил дверь. Но теперь похолодели все внутренности уже у финна – благо, ему никогда долго думать не надо.       Резко и неаккуратно оттянув занавески в стороны, Тино схватился за ручку, больно ожёгшую ладони, и с силой стал дёргать на себя. Деревянная рама хрустнула льдом, поскрипела, зазвенела стеклом и поддалась. Старые тряпки повалились на пол. В комнату сразу залетел кусочек вьюги, успевший раствориться на полпути, и Бервальд не успел ещё ничего понять, как его тут же поволоки и потянули наверх. Уже похолодевшие пальцы сжимали его плечи и руки слишком сильно, наверняка останутся синяки и отметины, однако стоило шведу увидеть, как дверь начала приоткрываться (пусть даже из-за ветра) он мигом оказался на деревянном подоконнике, чьи расщелинки зацеплялись за волокна шерсти. Мокрые и острые снежинки впивались в тёплую кожу лица, и Бервальд сильнее прижался к Тино, боясь упасть назад под напором бурана. Стоило ему сощурившись повернуться, чтобы задать вопрос: "А выживут ли они вообще, если спрыгнут со второго этажа в одним свитерах?", то непременный ответом послужил хмурый и суровый взгляд финна, который говорил о том, что Бервальд не сможет разбиться, хотя бы потому что они рядом. И внизу было слишком много сугробов, чтобы получить хоть какие-то повреждения. Сглотнув, он решительно, насколько это позволял задувающий глаза снег, посмотрел, а потом, подцепив чужой локоть, шагнул вниз с трескучего подоконника.       Секунда, две, и вот они уже по шею в адски холодном сугробе. Возможно, если бы мальчики могли, то они сравнили бы это с купанием в проруби. Барахтаясь и отфыркиваясь от снега, пролезшего, кажется, куда только можно, они наконец нашли друг друга руками и сцепили руки в прочный замок. Теперь их фактически выковал огонь и лёд. Широко распахнувшаяся рама хлопнула словно и выстрел, и Бервальд, вспомнивший почему им пришлось прыгать ночью из окна собственного дома, с какой-то невероянтно силой принялся разгребать перед собой белые горы. Его ноги отказывались слушаться, забравшийся под носки и намокший снег неровными пятнами морозил, и только намертво вцепившиеся пальцы друга не давали сойти с ума окончательно и начать кричать – от страха и холода. Вытоптанная неровная дорожка, на которой ещё остались видными следы его отца, показалась через минуту копания снега и вскоре покрасневшая, действительно напоминающая помидор мордашка финна, чьи волосы глубоко пропитались снегом тоже показалась снаружи. Уверив себя, что и он сам выглядит не лучше, Бервальд сильнее сжал чужую ладонь, а Тино, так до конца не отдышавшись, ринулся вперёд, скользя и всё норовя вновь грознуться в сугроб. Калитка осталась позади (слава богу, что отец забыл её запереть!), тёмная финская пурга недружелюбно встретила их уже на дворе семьи Вайнямёйнен, и вот перед ними обросшая льдом чёрная дверь.       По рассказам мамы Тино, в тот день она уже ложилась в кровать, и когда на дверь её дома посыпались безумные удары, ей показалось, что это медведь прорвался к ним из леса. Она чуть не выронила свечу, только потом вспомнив, что ей померещилось детство на севере, где опастность диких животных всегда была самым большим страхом всех детей, да и взрослых тоже. Опрометью она кинулась к двери, дрожащими и окостеневшими пальцами проворачивая замок и засов, всё ей слышались хриплые, испуганные крики по ту сторону. Тогда, своего сына и его лучшего друга красными, мокрыми и заснеженными, глубоко проглатывающих сырой воздух прямо в грудь, будто уже она онемела, не способная двинуться ни на сантиметр. Дальнейшее, по-крайней мере Бервальд, помнил смутно, нечётко. Вот к ним уже подбегает отец Тино, их обоих тащат за руки, кричат снимать одежду, суют в руки до одури горячие жестяные кружки с водой. Мама без слов стаскивает свитер с сына, который лишь беспомощно вертит головой, всё пытаясь уцепиться за руку Бервальда, а он сам слышит сквозь гул неприличные ругательства, обрушивающиеся на его голову. Точно, он же старше. Пускай на чуть-чуть, но всё же, все шишки всегда будут доставаться ему.       – Ну и пускай так, – тихо, в полусонном бреду, шептал он, когда их обоих, закутанных по самое не балуй оставили в комнате Тино. Теперь было тепло, сморяюще мягко, хотелось спать. Перед тем как заснуть, Тино чувствовал ползущее по виску тепло, так всегда было когда они спали вместе – Бервальд упирался своим носом ему прямо в лоб, из-за чего уязвлённый Вайнямёйнен вставал на носочки. Слабая улыбка скользила по его лицу. Они провалились в сон.       А на следующий день у Тино поднялась температура, заболело горло. Бервальду пришлось в одиночку пересказывать их злоключения и получать очень сильный нагоняй сначала от семьи Вайнямёйнен, а потом и от вернувшегося с дежурства отца. Ему, естественно, никто не поверил. Потом, только в армии Бервальд слышал столько гнусных эпитетов про себя и своего друга. Тино, кстати, получил наказание строже и должен был всю зиму чистить и разбирать снег, да и с Оксеншерна ему запретили видеться целую неделю. После оплеухи отца, конечно же. И только одна, недовольно виляющая хвостиком Ханатамаго злилась и недоумевала, почему ей пришлось ночевать в остывшем доме Оксеншерна, когда она просто хотела по привычке забраться к хозяину в кровать.