Рыцарь Храма Соломона

      Выступали после утренней молитвы и раннего завтрака, поданного по случаю отбытия войска раньше на пару часов. Бертран ещё раз пробежался руками по ремешкам сбруи, поправил попону, вскочил в седло и занял своё место в строю. Войску предстоял трёхдневный переход до Фамагусты, откуда они уже кораблями переправятся в Айас — Золотой порт многих кораблей, жемчужину Киликийского царства, как цветисто высказался Робер.       Конечно, верховые налегке преодолели бы этот путь быстрее, но войско в полной выкладке, обременённое пешими лучниками и слугами, обозами с крупами и мукой, гружëное чашками-ложками-котлами, фуражом для скота, тюфяками для сна и палатками, водой и дополнительным снаряжением, замыкающееся блеющим провиантом, двигалось много медленнее.       Железная змея, ощетинившись пиками, медленно ползла вдоль побережья. Позвякивали латы, трепетали флажки на копьях, ржали кони и поскрипывали колёса телег. Сотни копыт поднимали пыль из прожаренной желтоватой дороги. Ярко-синяя полоса справа дразнила, манила и обещала прохладу, но пути прохождения войска не достигала.       Бертран в очередной раз закашлялся и с ненавистью глянул на палящее солнце. Пыль забивала ноздри, льняная рубаха под доспехами была насквозь мокрая, макушку через железный шишак и поддоспешную шапку нещадно пекло. Едущий рядом брат глянул на него, вытащил из седельной сумки и перебросил ему отрез тонкого белого полотна.       — Новенький? На, держи. Смотри на меня. — Храмовник быстро размотал со своей головы точно такой же лоскут, снова медленно обернул ткань вокруг головы и свободный конец подоткнул так, что нижняя часть лица оказалась скрытой под материей. — Только сначала тот кусок, которым лицо укроешь, водой намочи. Особо не приветствуется, но в походе разрешено.       Бертран, внимательно следивший за руками, справился с первого раза, укутав страдающую от жары голову в белое прохладное облако, и благодарно кивнул доброму самаритянину. Переход стал сносным.       Вечером на привале, установив палатку драпьера вместе с Жаном — его сервиентом, обиходив на пару с ним всех коней рыцаря и своих, получив у походного котла свою пайку и плотно отужинав, Бертран пошëл искать Робера. Он мог побиться об заклад, что тот уже собрал вокруг себя разинувших рот храмовников и рассказывает очередную где-то вычитанную историю. Рыцари, как правило, в таких посиделках не участвовали — они и сами знали всё, что рассказывал Робер, а вот чëрная братия просто обожала вдохновенного рассказчика за бесконечное количество чудны́х историй, хранящихся в его голове. Чутьë не подвело: Робера уже уволокли к костру, заботливо усадили на удобную корягу, сунули в руки кубок и окружили плотным кольцом. Бертран усмехнулся и ввинтился в кружок слушателей, ища свободное место.       — …Остров, на котором мы сейчас находимся, просто сказка, здесь творилась история, понимаете? Эта земля видела тех, о ком написаны книги. Счастье даже просто ступать по камням Кипра.       — Я слышал, что здесь добывают медь *, поэтому так назвали остров, — встрял один из слушателей.       Робер категорично замотал головой.       — В корне ошибочное мнение! Просто залежи металла на острове очень обильны, и скорее, это руду назвали в честь острова. Древние эллины своим богам давали множество имён. Была у них такая богиня любви и красоты Афродита. Её называли также Пафия, Киферия, Морфа, Киприда, и ещё много других имëн имелось. По легенде, деву породило море. Обнажённая и прекрасная богиня любви Киприда вышла из пены морской, укрытая только в золото своих волос, и нога её ступила на земную твердь как раз на этом берегу. Поэтому её именем и называется остров.       Бертран краем глаза заметил нездоровое шевеление в рядах увлечëнных слушателей, оглянулся… И тоже поспешно стал отползать от света костра, постаравшись стать незаметным: позади рассказчика со зверским выражением лица стоял маршал.       — Бр-р-рат Робер, — прорычал маршал, — какими языческими бреднями вы забиваете голову неграмотной братии?       Робер вскочил, оглянулся и втянул голову в плечи.       — Я… Это просто история острова, мессер.       — Я советую выбрать другие истории, брат. А я послушаю. — Маршал махнул рукой, кто-то тут же услужливо подстелил на землю сложенное покрывало.       Робер нервно покосился на сановника, вздохнул и с заминкой продолжил, тщательно подбирая слова и темы историй. Хотя, на взгляд Бертрана, в исполнении Робера увлекательным был бы даже поход на кухню за кашей.       — Город, в который мы направляемся из Фамагусты, — древнейший и очень значимый порт. Сам Юлий Цезарь… — Тут Робер снова покосился на маршала. — Это был великий римский правитель и полководец, язычник, н-да… Так вот, даже он боролся за этот порт — ворота в Персию. Сейчас Айас кормит всё Киликийское Армянское царство. После падения Антиохии и Акры это последний христианский порт по ту сторону моря. Через него в Европу идут бирюза, янтарь, рубины и многие другие драгоценности, шерсть, кожа, металлы разного рода, вооружения, специи… Говорят, ювелиры Айаса — настоящие мастера, и украшения, выходящие из-под их рук, — совершенны. Из далекой северной страны везут роскошные, переливающиеся на солнце меха. В Айасе можно встретить купцов из Испании, Франции, Англии, Персии, Индии, Катая **, Аравии. Особенно многочисленны итальянцы — генуэзцы и венецианцы, они зовут порт Лайяццо. Лет тридцать назад некто Марко Поло отправился оттуда в Катай. Он очень много и интересно описывает, что видел, а этот порт рисует как сердце торговли на востоке. «И кто бы ни желал путешествовать на Восток, так или иначе станет торговцем этого города». На самом деле здесь, на Востоке, почти о каждой точке, о каждом поселении можно рассказывать бесконечно. Города стоят на руинах древних городов, а те, в свою очередь, основывались на руинах ещё более древних своих предшественников. Например, следующий наш привал перед Фамагустой будет потрясающим местом. Аликес *** — место легендарное, библейское. Раньше носило имя Китион в честь Киттима — внука Ноя; по преданиям, он жил именно тут. Вы можете себе представить? Внук библейского Ноя! А ещё там есть Церковь Святого Лазаря — да-да, того самого Лазаря, которого воскресил Спаситель! Из-за гонений Лазарь покинул Иудею и нашёл пристанище здесь, на Кипре. Апостолы Павел и Варнава сделали его первым епископом Китиона. Когда островом владели арабы, могила Лазаря была утрачена, а потом нашлась. Византийцы возвели над его могилой церковь. Она и сейчас стоит в Аликесе.       Маршал удовлетворëнно кивнул, поднялся и удалился, попросив Робера и впредь избирать для развлечения братии истории столь же благочестивые и духоподъëмные. А ещё лучше петь. Солдаты согласно загалдели, и Роберу в руки тут же сунули лютню. Бертран кивнул — и правда, пусть лучше поëт, меньше шансов заработать наказание.       Утром, после положенной молитвы Деве Марии и завтрака, путь продолжился. Был он таким же долгим, пыльным, жарким и утомительным.       Бертран уже предвкушал отбой и сон, когда увидел Робера.       — Ты куда? — изумлённо спросил Бертран странно бодрого после мучительного перехода рыцаря, решительно шагающего в полном облачении к выходу из лагеря.       — А, вот ты где! А я тебя ищу. Пошли скорее, мне мало времени дали.       — Да куда?       Робер одарил его сияющим взглядом и шëпотом засвистел ему на ухо:       — Я разрешения испросил, нас отпустили на два часа, только сказали другим не говорить, а то половина войска ломанëтся. Я должен это увидеть!       — Что?       — Ну ты что! Могилу Лазаря же! Бертран! Настоящую могилу того самого Лазаря! Пошли? Мне одному же нельзя.       — Вдвоëм?       — Я вообще на троих просил, но Эсташ не хочет, говорит: «Чего я на надгробные камни смотреть буду, они везде одинаковые». Камни! Дубина.       Бертран поправил перевязь и пристроился за Робером.       — А чего пешком?       — Так сказали: «Если голова дурная — пусть ноги работают, а кони отдыхать должны после перехода».       Бертран незаметно покрутил туловищем, расслабляя уставшую за день поясницу, и подумал, что, возможно, Эсташ прав. Потом устыдился своих мыслей и приноровился к шагу рыцаря.       Кажется, они напугали священника, настойчиво постучавшись в двери церкви в неурочный час. Узнав о цели позднего визита, святой отец отворил и лично сопроводил страждущих узреть святыню к надгробному камню. Помолились втроëм.       — …Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный…       Душевно простились со святым отцом и, получив благословение и факел (на улице уже сгустилась чернильная тьма), вышли в ночь, поторапливаясь к отбою в лагерь.       Впоследствии Бертран не раз вспоминал эту короткую дорогу чужими тёмными улицами и то странное, жутковатое чувство, внезапно овладевшее ими. Скорее всего, дурную шутку с любознательными храмовниками сыграла тяжкая усталость от дневного перехода, потрескивание факела, блики огня, мечущиеся по древним стенам и отдававшееся в ушах тройное эхо молитв.       Робер безмолвно шагал впереди, освещая дорогу, Бертран, не убирая руку с рукояти меча, — следом. Их шаги гулко разносились по пустынным переулкам, и Бертрану вдруг сделалось до того жутко и одиноко, что пальцы, сжимающие меч, побелели от напряжения. Чудился шорох шагов в темноте за спиной. Мнилось, что ткань бытия искажается, плывëт, что проходят мимо тени в римских тогах и арабских джуббах, пролетают колесницы с призрачными конями и ездоками; чудилось, что они заблудились и никогда не найдут дороги к лагерю. Что нет никакого лагеря, и церкви позади тоже нет, никогда не наступит рассвет, и они вечно будут блуждать по заколдованным улицам древнего города, присоединившись к теням прошлого.       Бертран через силу мотнул головой, ущипнул себя за руку, пробормотал «Отче наш» и, храбрясь, окликнул молчаливого Робера.       — Ты как будто опечален. Что с тобой? Ты же так хотел посмотреть, прикоснуться…       Робер остановился и обернулся — к великому облегчению Бертрана, у которого от беспричинного страха сердце стучало в горле, — оставшись Робером, а не мороком, заманивающим глупых одиноких путников на погибель. Вздохнул.       — Мне вдруг стало так тоскливо… Словно все прошедшие столетия рухнули мне на плечи. Я вот вчера рассказывал о Киликийской Армении, а сейчас вдруг подумал… Мы отступаем. Христиане. Графство Эдесса, княжество Антиохия, графство Триполи и Иерусалимское королевство. Всё побережье было нашим! А сейчас от этих государств остались лишь воспоминания. Византийская империя расстилалась от Рима до Африки, а сейчас это жалкие огрызки страны. Мы проигрываем, Бертран. Иерусалим, Акра. Мы цепляемся уже не за государства — за города! И всё равно отступаем. Мы грызëмся друг с другом, не приходим на помощь, и нас давят по одному. Византию так и вовсе погубили мы, в смысле крестоносцы. Теперь Киликия. Потом будет Кипр…       Отсветы огня от факела падали на лицо Робера, изменяя его, искажая. Тонкие иконописные черты, чёрные провалы глаз, щëки, борода мазками. Будто художник торопился, создавая иллюстрацию к какой-то библейской притче.       Бертран прочистил горло, коснулся руки Робера, не столько поддерживая его, сколько успокаивая себя осязанием горячей живой человеческой плоти.       — Перестань. Мы сможем. Мы возродим Иерусалимское королевство. Там наш Храм. От… Великий магистр едет, чтобы укрепить Киликию и заключить союз с монголами. Этот великая сила, мамлюки дрогнут и отойдут.       Робер угрюмо качнул головой.       — Странный союзник, непонятный. У нас Шотландия с Англией договориться не могут, скандал был недавно — во время битвы погибли два наших приора, один со стороны Англии, другой со стороны Шотландии. Храмовники участвовали в бою друг против друга за светскую власть! А тут мы решили, что непонятные язычники нам помогут? С чего бы?       Бертран помотал головой, окончательно прогоняя морок.       — Нашëл кого спрашивать. Давай поторопимся, опоздаем — не оправдаемся, что о судьбах мира думали. И я тебя прошу, не надо больше никому этого говорить! Жослен вон тоже думал, что Пьетро ему если не друг, то добрый приятель.       И Бертран подтолкнул Робера, понуждая скорее идти на свет и гомон военного лагеря.

***

Дополнительные пояснения по структуре ордена. Во главе ордена тамплиеров стоял Великий Магистр (Великий Мастер, Гроссмейстер, Гранд-Мэтр, Грэнд Мастер, Гран Маэстро, Гранде Местре) храмовников (Magister Templariorum), избираемый простым большинством голосов особым комитетом (советом), состоявшим из членов Капитула, и утверждаемый Капитулом в должности, по своему рангу уравненный папой римским с независимыми владетельными государями, а по достоинству — с епископами римско-католической церкви. Хотя во всех важнейших вопросах требовалось согласие Капитула, решавшего их опять-таки большинством голосов, и Магистр был обязан повиноваться ему, он всё же обладал чрезвычайно широкими полномочиями — например, правом самому назначать высших должностных лиц (официалов или офицеров) ордена Храма. Его ближайшую свиту составляли: 1) капеллан (духовник), 2) искусный писец-клирик, в совершенстве владеющий латынью, 3) сарацинский (то есть арабский) писец или европеец, владеющий арабским, — во времена нахождения ордена на Кипре эту должность, кажется, из ближней свиты убрали, по крайней мере в финансовых документах она уже не значится, 4) два оруженосца, 5) два личных конных слуги из числа членов ордена Храма, 6) рыцарь, исполнявший обязанности ординарца, 7) кузнец-оружейник, ковавший и чинивший доспехи и оружие магистра, 8) два конюха, в обязанности которых входил уход за его боевым конём, 9) личный повар, 10) два так называемых адъюнкта — орденские рыцари из благороднейших родов, составлявшие ближайший совет магистра. И если помнить, что у каждого рыцаря был оруженосец и пара слуг (из числа вооружённых услужающих братьев типа Бертрана и Эсташа), то свита магистра — это даже по нынешним временам приличный такой вооружённый до зубов отряд человек в тридцать. В случае отсутствия Магистра по каким-либо причинам (отъезд, болезнь, смерть в бою или плен) его заменял сенешал(ь). Сенешалу прислуживали два оруженосца, орденский «брат» из числа низших чинов, капеллан, писцы (скрибы) и два пеших слуги. Маршал был главным полководцем ордена Храма и заведовал его военным делом. В военное время братья-рыцари состояли под его непосредственным началом, вооруженные услужающие братья — под началом подчинявшегося ему подмаршала. (То есть наш романтик получил люлей от непосредственного начальства))) О таких должностях, как великий приор Иерусалимского храма, говорить не будем, так как ко времени нашего повествования нет Храма — нет и приора.