Рыцарь Храма Соломона

Предисловие от автора       Ну… Надо сказать, наверное. Самые сложные для меня главы. Дело в том, что информации по деятельности тамплиеров в Киликии этого периода очень мало. О-о-очень мало. Архивы Киликийского царства в большинстве своëм были уничтожены захватчиками. И не только архивы. Мне печально думать, сколько прекрасных поэм и романов навсегда утрачено, сколько важнейших исторических свидетельств от непосредственных участников кануло в Лету. Целый пласт цивилизации… Возможно, в каких-нибудь библиотеках и архивах лежат манускрипты на старофранцузском или староармянском. Может быть, есть монографии на армянском, французском или английском, например. Но мне они по понятным причинам недоступны. Опираюсь буквально на крупицы информации, которую смогла найти в Сети.       Неизвестен точно даже год, когда Великий магистр отбыл в Киликию — не то 1298, не то 1299. Тогда же там был и Великий магистр госпитальеров с армией. Каковы были размеры войск? Где размещались? Какие конкретно задачи ставили? Ну то есть понятно, что с ханом Газаном о совместном отражении интервенции мамлюков и последующем отвоевании Иерусалима, но конкретно? А Киликию-то по пути защищали, чтоб два раза не вставать, или это одна из главных задач была? И вот ведь… Историки точно знают, сколько человек было с де Моле, когда он в 1306 году приехал в Париж, но два года в Киликии умещаются в пару предложений «скорее всего, был, скорее всего, вёл переговоры, попутно пытаясь отбить назад крепости». Суперинформативно. Что стало с защитниками крепости Рош-Гийом, павшей под натиском мамлюков, и с теми, что принадлежали Госпиталю? Какова вообще была численность гарнизонов, и из кого набирались тамплиеры? Это были французы или это были армяне, вступившие в Орден? Отбили крепости или нет? Что именно делал магистр в Армении? С кем встречался, до чего договорились? Очень сложные были отношения внутри самого армянского общества: собственно, франкам благоволили только верхушка и католикос, общество в целом относилось с тамплиерам и госпитальерам не очень (католики, как никак, и вообще те ещё жуки: пока существовало Антиохийское княжество, тамплиеры в составе его войск дружно нападали на Киликию с целью оттяпать себе кусочек послаще. С такими союзниками и врагов не надо). Случились ли прямые переговоры с монголами, или всё ограничилось обменом письмами?       В книгах, которые я нашла, об этом периоде говорится вскользь и буквально парой строк. Европейские авторы обходят молчанием этот период и, подробнейшим образом описывая подоплёку интриг в Европе (буквально по дням), деятельность в Киликии как-то выпускают из вида; армянские авторы ордены не жалуют и, описывая этот период, тоже либо обходят молчанием их деятельность, либо отделываются парой строк. Причём ордены рассматриваются как представители европейских государств и папы, хотя это неверно. К этому времени ордены стали совершенно самостоятельной силой, по мощи равной государствам. Короче говоря, в следующих главах по таймингу и структуре событий я не опираюсь вообще ни на какие источники и вру, вру, вру))) И прошу читателей иметь в виду, что я не диссертацию защищаю, а развлекаюсь написанием конспирологического романа в историческом антураже.

***

      Полюбоваться ещё и Фамагустой романтичному Роберу не дали: монастырь спешил, и тамплиеры прямо с марша загружались на корабли. Бертрану было жалко и кислого Робера, и Эсташа, совершенно убитого необходимостью снова лезть в проклятую посудину. Но никакое дружеское участие не помогло сдержаться: при виде корабельного трапа у Эсташа сделалось такое лицо, что Бертран не выдержал и засмеялся. Отросшая, оформившаяся борода придала Эсташу, вопреки благостным размышлениям Святого Бернара *, откровенно бандитский вид, и жалобное выражение на его лице смотрелось комично. Эсташ одарил бессердечного приятеля свирепым взглядом и, как кинжал, выдернул из седельной сумы корень имбиря.       Несмотря на огромное количество людей, лошадей и поклажи, погрузка на корабли шла чётко, быстро и спокойно. Рядом так же слаженно поднимались на борта своих кораблей госпитальеры.       Бертран в отличие от приятелей замотанный до крайности поручениями драпьера, страстно мечтал о блаженном времени отдыха на корабле, когда можно просто упасть куда-нибудь в уголок и не шевелиться. Последние полсуток он мотался между портом и Домом храмовников в Фамагусте, как челнок на ткацком станке, спешно докупая всё, что необходимо по списку. Драпьер озабоченно хмурился, сверялся со своим списком, кивал и отправлял по следующему поручению. И быстро, быстро! Корабли грузятся!        Магистр тоже ещё не поднимался на корабль. Бертран мельком видел его: расположившись в одной из приёмных комнат Дома, тот беседовал с каким-то рыцарем.       — Магистр, — шепнул ему такой же взмыленный Жан.       Бертран посмотрел на него, как на дурака, и удивлённо ответил:       — Ну. Я знаю.       Жан заулыбался и мотнул головой.       — Да не наш! Госпитальеров. Гийом де Вилларе.       Бертран с любопытством глянул через плечо ещё раз. Рыцарь лет шестидесяти, подтянутый и крепкий, с тонкими чертами лица, держался с великим магистром Храма свободно и на равных. Ну да, похоже на то.       И вот когда хлопоты были окончены, Бертран счастливо вытянулся на своём месте на нижней палубе и уснул как убитый. Ни суета и крики команды, выводившей судно из гавани, ни качка не могли помешать его сладкому сну. И проснулся он свежим, бодрым и голодным. А после молитвы и завтрака опять можно было отдыхать! Ну а что ещё делать на корабле пассажирам? Только любоваться морем.       Поскольку оценить красоту расстилающейся вокруг синевы и разделить восхищение Бертрана не могли ни Робер, который пел благосклонно слушающему его маршалу баллады, ни Эсташ, которого рвало, пришлось искать другую компанию. Очень уж хотелось посмотреть на море с высоты, матросы ещё в первом плавании рассказывали, что это совершенно иное ощущение, чем на палубе. И, уговорившись с матросами пустить их на мачту — «Ну на чуть-чуть, ну одним глазком! Пока не подходим к берегу. Ну пожа-а-алуйста!» — они с Жаном шустро взобрались по вантам на самую верхотуру и восторженно вылупились на открывающийся вид.       От страха и азарта хотелось орать — отсюда, с высоты птичьего полëта, палуба казалась маленькой, и реально чувствовалось, как корабль переваливается с волны на волну. Проходящий по палубе Робер с досадой и завистью поглядывал на вцепившихся в ванты сервиентов, но из опасения быть застигнутым за неподобающим занятием кем-нибудь из братьев рыцарей, ронять своё достоинство храмовника поостерëгся.       Страдания Робера прервал драпьер. Выйдя на палубу и увидев свою прислугу под небесами, он сначала остолбенел от возмущения, а потом рявкнул, чтобы негодяи прекратили позорить его и кресты на своих одеждах и немедленно спускались на палубу. Ну и ладно, ну и не очень-то и хотелось. Всё равно уже собирались слезать.       Айас… впечатлял. Огромная, удобная бухта, стройные башни, гордо вздымающиеся ввысь и охраняющие порт, надёжные крепостные стены и высоченный маяк. Корабли — большие и маленькие, громоздкие и изящные, как мелкие пташки, с флагами десятков стран — неутомимо танцевали на водной глади.       У сползшего на берег Эсташа вид был такой, будто он сейчас упадёт и поцелует землю. Или убьëт кого-нибудь. Впрочем, уставшими и вымотанными были все. Бертран вертел головой и думал, где же разместится такая уйма народу.       Сошедшего с корабля магистра встречали несколько роскошно одетых мужчин. Церемонно поприветствовав де Моле, они предложили магистру со свитой проследовать в резиденцию царя Константина в Айасе, оставив войско на попечение чиновников поменьше. Как Бертран и предполагал, основную часть прибывшего монастыря разместили за городом. Рядом разбивали лагерь госпитальеры.       От походных котлов заманчиво потянуло дымком — братья пекари и кашевары споро принялись готовить ужин. Бертран, сглатывая голодную слюну, как раз подобрался поближе, полюбопытствовать, что́ пошлёт Бог на трапезу, когда его выловил всё ещё сердитый за корабельную выходку сервиентов драпьер и велел следовать за ним. Убедившись, что весь скарб, вверенный его вниманию, в порядке, драпьер отыскал у другого костра своего оруженосца и, не дав им отдохнуть с дороги, погнал на местный базар, на попытку роптания категорично сообщив, что до ужина ещё несколько часов и они как раз успеют обернуться. В Киликии знали толк в хороших скакунах, конскую упряжь ладили великолепную, и рыцарь не мог упустить возможность приобрести с десяток сбруй. «А! Ну ещё докупите холстины, не стал тащить с Кипра — здесь дешевле, и кольчуги гляньте, если что чуднóе — приметьте, я завтра сам куплю и нашим кузнецам отдам разобрать. Да ещё алого шёлка локтей двадцать. Ну и овчины хорошо выделанной — брат Бертран, проследи! — на тридцать плащей, в горах холодно, мало ли».       Бертран с Жаном тоскливо переглянулись и, тихо матерясь, поехали выполнять послушание. Драпьер вдогонку не преминул сообщить, что не понимает, отчего они так жалуются: силушки у них в запасе предостаточно, раз во время отдыха они лазают по мачтам. Вот злопамятная сволочь!       Заново оседлали коней, осчастливили вестью о том, что надобно потрудиться во славу Ордена, ещё и возницу и неспешно затрусили по каменистой дороге за повозкой с мулом, наслаждаясь ворчанием тоже оторванного от отдыха брата.       Базар оглушил, ослепил, закружил в пëстрой круговерти красок, звуков и запахов. Бертран предусмотрительно сунул кошель глубже за пазуху, сопрут — не оправдаешься, и тараном двинулся в толпу. Впрочем, перед двумя крепкими вооружёнными парнями она редела сама собой.       С пониманием проблем не возникло: в многоголосом гомоне в армянский язык обыденно вплетались арабский, французский, испанский, итальянский и ещё Бог весть какое число языков и наречий. За приобретение сбруи отвечал Жан, шëлк и подбой на плащи, конечно, выбирал Бертран. Придирчиво отобрав отлично выделанные шкуры, до хрипа наторговавшись над куском шëлка и получив приличную скидку и восхищение продавца — «О, господин тамплиер знает толк и в тканях, и в торге», — Бертран с Жаном, отдуваясь, сгрузили свою добычу на повозку под присмотр возницы и направились за оставшимся по списку.       — Господин Мерсье? Господин Мерсье! Бертран!       Жан сунул в бок Бертрану локоть:       — Слушай, кажется, это тебя зовут.       Бертран рассеянно оглянулся, в последний момент отреагировав на своё имя. Сердце стукнуло заполошно, и он застыл на мгновение, словно разуму надо было совместить две жизни. А в следующую секунду уже улыбался, обнимаясь и целуясь ** с давним другом отца, по совместительству надёжным поставщиком лавки Мерсье.       — Господин Паоли? Доменико! Какая встреча! Рад видеть вас в добром здравии. О, вы великолепно выглядите, я так понимаю, дела идут на славу? — Тело зажило без указаний от головы, выполняя знакомые, вбитые сызмальства ритуалы.       Бертран даже не успел ничего сообразить, и только по диковатому взгляду Жана понял, как выглядит со стороны полностью экипированный и вооружённый храмовник, разливающийся радушным торгашеским говорком.       Доменико Паоли, жизнерадостный кругленький генуэзец, в ответ охотно обнимался и качал головой, глядя на Бертрана снизу вверх. В своё время отец Доменико привëз в Нарбонн заморские шелка, попал в плен жгучих каталонских глаз красавицы Луизы да так и остался жить во Франции (не растеряв, впрочем, многочисленных родственных связей дома). И Доменико удивительным образом сочетал в себе кровь матери и отца, был и своим, и чужим одновременно. Бертран, приезжая в Нарбонн за товаром, обязательно останавливался в его шумном и гостеприимном доме, который всегда встречал его жизнерадостным сумасшествием: у Доменико было одиннадцать детей, и, кажется, они с Марией не планировали останавливаться.       — Вас… Вас сложно узнать, господин Мерсье, я думал, мне почудилось…       — Зато вы совершенно не изменились. Как поживает госпожа Мария? Как ваши дети?       — О, я передам всем приветы от вас. Всё прекрасно, Бланка вышла замуж и переехала в Перпиньян, Джузеппе открыл свою лавку. Отделился. — Доменико вываливал на Бертрана ворох новостей, а тому ужасно не хотелось прерывать его и расставаться так наспех.       Он оглянулся на Жана, Жан кивнул:       — Холстину осталось купить — это я и без тебя с качеством не промахнусь. Как управлюсь, подойду, а вы пока успеете поговорить.       Бертран благодарно кивнул и позволил увлечь себя под навес, где бойкий черноглазый мальчишка наполнял всем желающим кружки неплохим вином и подавал немудрящую закуску. Бертран от угощения, разумеется, отказался, а Доменико взял себе вина и принялся неспешно прихлëбывать, рассказывая изголодавшемуся по дому Бертрану о друзьях, знакомых и сплетни о происходящем во Франции       — С Англией перемирие наконец, люди надеются на лучшее. После того, как Франция перестала помогать Шотландии, а Англия — Фландрии, там тоже затишье. Торговать в невоюющей стране легче, что уж там… Король хочет выдать свою дочь за наследника Эдуарда, тогда наступит мир. Я полагаю, ему это удастся — с его-то упорством! Не зря же несчастная Филиппа *** до сих пор томится в заточении. Сам папа Бенедикт предложил двойной брак; страны измотаны войной, перемирие хрупко. Ещё вот деда короля Людовика IX канонизировать хотят, король сильно хлопочет об этом.       Бертран криво усмехнулся — о деланной набожности короля Роберт рассказывал много и подробно. Доменико кивнул, уловив его настроение.       — Ну да, Киликия вот уже десять лет тщетно взывает о помощи. Уже несколько посольств было отправлено, а король только говорит красивые слова о том, как он собирается в поход. Меня тревожит это. Моë дело может рухнуть, если мамлюки захватят последний христианский порт. По правде говоря, султан Мухаммад Первый **** славится разумностью. Если бы не прямой запрет торговать с султанатом, я бы закупал некоторые товары напрямую у них, я прилично теряю, торгуя с перекупщиками, но что делать?       Бертран хмыкнул. Ну да, это для него, храмовника, с той стороны непримиримые враги, а купцу надо, чтобы всё решалось мирно.       Они ещё успели немного поговорить об общих знакомых, о ценах на ткани и их качестве (тут Бертран мог поддерживать беседу на равных, по занимаемому месту в свите драпьера он был в курсе всех последних событий, будь то неурожай хлопка или болезни овец), до того, как из толпы вынырнул Жан и махнул Бертрану рукой. Бертран поднялся с лавки. Оба собеседника замерли, не зная, что сказать. Оба понимали, что, скорее всего, больше не увидятся. Бертран покусал губы, в груди отчего-то щемило.       — Господин Паоли, я счастлив, что мне довелось увидеть вас, но мне пора. Мой товарищ уже выполнил всё, что было нам поручено, надо возвращаться в лагерь.       Доменико кивнул:        Разумеется, я всё понимаю, не смею задерживать рыцаря Храма.       Бертран рассмеялся:       — Бог с вами, Доменико, я не рыцарь, солдат, вы же видите — я в чёрном.       Доменико снова кивнул, его лицо стало каким-то печальным.       — Знаете, Бертран… Может, мне не стоит этого говорить, но… Нас с вашим батюшкой всегда связывало нечто большее, чем торговля. Начинали мы с ним работать почти одновременно: я у своего отца, он у своего. Сначала помощниками, потом хозяевами. К вашей семье, Бертран, Бог был не так милостив — почти всех выкосила лихорадка, терзавшая Каркассон за пару лет до вашего рождения. Один Пьер и остался. Потом он посватался к Клэр. Я гулял на свадьбе ваших родителей. Ох, и красавица была ваша матушка невестой! Помню, как вы росли. Помню, как Пьер хвастался, что его сын сам выучился считать, да так быстро! Я приводил вас в пример своим сыновьям: не разорился, не пошатнулся, удержал дело на плаву и даже приподнял. Мне думалось, что и мой сын, когда придёт черёд ему именоваться господином Паоли, будет иметь дело с вами или с вашим сыном. Тот, кто в тринадцать лет смог сделать себе честное имя, мог бы подняться высоко, очень высоко. И фамилия Мерсье стала бы известна и за пределами Лангедока. Я не хочу оскорбить ваш выбор, он благороден и богоугоден, но я не понимаю… Мне так жаль, что, приезжая в Каркассон, я больше не держу путь в лавку господина Мерсье. Мне будет жаль, если ваша светлая голова сгинет здесь, на Востоке.       С каждым словом Бертрану становились всё тяжелее дышать. Грудь жало, давило. Он сначала и не осознал, а потом вдруг понял — это был стыд. Жгучий, острый, словно не посторонний человек, а Пьер Мерсье разочарованно смотрел на него глазами Доменико Паоли и мягко выговаривал: «Что ж ты так, сынок? Один ведь ты у меня был».       — Господин Паоли… Не надо так… — с трудом выдавил Бертран.       — Да, простите, господин Мерсье… ох, брат Бертран. Помолитесь за меня, а я буду вспоминать вас в своих молитвах.       Бертран кивнул ещё раз на прощание и пошагал к уже ожидающему его Жану.       — Что с тобой? У тебя такое лицо. А я думал, это добрый знакомый. Сказал бы, я бы раньше подошëл.       Бертран качнул головой.       — Нет, всё нормально. Это и правда старый друг моей семьи.       Разместив покупки в обозе и отчитавшись, Бертран не пошëл к котлам, где разливалась по мискам ароматная похлёбка, а свернул к палатке с походной часовней.       Поставил свечу и опустился в молитве на колени. А закончив, так и остался коленопреклонённым, уставясь мокрыми глазами в пол.       — Папа… Прости меня, папа… Я так виноват перед тобой.