Рыцарь Храма Соломона

      После отбоя Бертран то неотрывно смотрел на огонёк свечи, то вздыхал и ворочался. Проплывали под сомкнутыми веками родные лица и места, шумные улицы Каркассона и годами не менявшееся убранство дома. Интересно, как там детские приятели? Поди, все переженились. У соседской Луизы, наверное, уже парочка своих детей. А что теперь на месте лавки Мерсье? Кто-то же выкупил у ордена… Жив ли старый священник, что благословлял Бертрана на постриг?       Ближе к полуночи Жан очень убедительно пообещал кинуть в него чем-нибудь тяжёлым, если он сию минуту не угомонится. Бертран ещё немного пострадал молча и неподвижно и сам не заметил, как уснул. А утром суета просыпающегося лагеря, свежий ветерок и умытое солнце, восславление Девы Марии и куча дел, которыми их тут же нагрузил драпьер, не дали плохому настроению никакого шанса.       — Брат Пьетро, брат Жерар, брат Клод, брат Робер… — Маршал зачитывал списки с назначениями.       Бо́льшая часть войска незамедлительно направлялась в Аманские чёрные горы на подкрепление армянским войскам, чтобы, рассредоточившись по приграничным крепостям горной цепи, отразить накатывающую волну мамлюков. Робер с Эсташем попали в самую большую группу, идущую в Сервантикар — сердце пограничья, Аманские ворота в Киликию.       Бертран, с внутренним трепетом слушая голос маршала, успокоенно вздохнул: драпьер должен находиться с основной частью войска, значит, снова вместе.       Получившие назначение братья коротко кланялись и уходили собираться в дорогу. Маршал зачитывал список дальше, а о рыцаре Жоффруа и его свите словно забыл.       — А мы? — тихо спросил Бертран у стоявшего рядом Жана, так и не услышав имя драпьера. — Почему брата Жоффруа маршал не поименовал?       Жан пожал плечами:       — Ну так не простой рыцарь, высший сановник Храма. Он и так должен быть всегда с войском. Мы тут на всякий случай, вдруг какие дополнительные пожелания или поручения, а раз нет — пошли собираться.       — Брат.       Бертран как раз вязал колышки от палатки и с досадой повернул голову, сердито подумав, что окликнуть можно было бы и чуть погодя. Со вздохом отложил уже почти упакованные колья и выпрямился.       — Я слушаю, драгоценный брат.       Драпьер, прищурившись, смотрел на него и молчал. Лицо у него было какое-то странное.       Бертран потоптался в ожидании, но драпьер всё так же молча его рассматривал.       — Брат Жоффруа? Я почти всё собрал, Жан седлает лошадей. Мы выдвигаемся следом за основным войском?       Драпьер чуть помедлил и кивнул.       — Мы — да, а ты — нет.       Бертран хлопнул ресницами, и его лицо против воли обиженно и встревоженно вытянулось.       — Да почему?!       — Ты больше мне не подчиняешься. Поступаешь в распоряжение брата Гуго — адъюнкта Великого магистра. Ты теперь его оруженосец. Его прежний подцепил где-то лихорадку и остался на Кипре. А магистр со свитой направляется в другую сторону, в столицу.       Несколько секунд Бертран не понимал, о чём речь, а потом его как ошпарило. Ой, стыдоба! Зачем?!       Через силу кивнул, поблагодарил рыцаря за всё и пошёл искать Жана, предупредить. Жан расстроился, потом представил ворох дел, упавший на плечи, и, схватившись за голову, убежал, наскоро пожелав удачи. Бертран повернулся было к центральному шатру, но замер… Крутанулся и почти бегом рванул к палатке Робера, затерявшейся среди ровных рядов таких же палаток.       В сворачивающемся лагере царила пусть чётко выверенная и размеренная, но всё же суета: звенело оружие, орали навьючиваемые животные, боевые жеребцы то тут, то там пытались начать выяснять отношения. Палатку Робера Бертран нашëл по привычному весëлому препирательству — Эсташ опять на что-то жаловался.       Бертран, остановившись, смотрел на знакомые лица и оттягивал момент прощания. Как же он хотел быть с ними!       — Робер.       Рыцарь повернулся и сверкнул улыбкой.       — Приветствую, брат. А ты чего бездельничаешь? Уже управился?       — Ну да. Их же много вокруг драпьера бегает — можно и полодырничать, не то что я — бедный, несчастный — должен в одиночку сворачивать весь рыцарский скарб, — обиженно пробасил из-за спины Эсташ и, подойдя, ткнул Бертрана кулаком в плечо. — Привет.       Робер закатил глаза:       — Сирота ты, сирота. Самый малохольный сервиент в войске, едва ноги таскаешь, я сейчас зарыдаю.       — Да! На этих походных харчах ноги недолго протянуть!       — А! Это поэтому ты съел здоровенный шмат мяса, две миски похлёбки и ещё у меня хлеб выклянчил?       — Да не оскудеет рука дающего, — с видом оскорблённой добродетели сообщил рыцарю Эсташ и принялся ладить на него доспехи.       Бертран, слабо улыбаясь, смотрел на привычно переругивающихся приятелей, в груди разрасталась дыра. Он помог навьючить мула пожитками, подал щит Роберу, помог натянуть кольчугу Эсташу. Эсташ благодарно кивнул:       — Спасибо. Так ты чего бездельничаешь-то? Жан вон носится, как ужаленный, матерится в голос. Драпьер ругаться будет, что ты за Жаном следом не бегаешь.       — Не будет он ругаться. Я это… попрощаться на всякий случай. Меня придали брату Гуго. Оруженосцем.       — Это какому Гуго? Адъюнкту Великого магистра?! Оруженосцем? — потрясённо спросил Робер.       Эсташ присвистнул.       Бертран почувствовал мучительный стыд.       — Ну… Да. Великий магистр со свитой направляется в столицу.       Робер выгнул брови и глянул на Бертрана так выразительно, что у того разве что пар из ушей не пошёл.       — «Нет, нет, я простой торговец! Что ты слушаешь сплетни!» — передразнил Робер.       — Я…       Робер махнул рукой.       — Да ладно… Уже не важно.       Робер посерьëзнел и подошёл ближе, перестал весело скалиться Эсташ. Все трое замерли, меря друг друга взглядами, не решаясь вслух проговорить то, о чём думали. Служить в Ордене можно десятилетиями и не увидеться больше никогда. Даже если все будут живы, даже находясь в соседних крепостях.       Это было так понятно. Это было невозможно представить.       Бертрана словно резали по живому. Он снова через силу улыбнулся:       — Храни вас Господь. Удачи.       Робер серьёзно кивнул в ответ.       — И тебе. Даст Бог, ещё увидимся. Даже завидую — ты увидишь чудо-город.       Бертран коротко обнялся с обоими, и ушёл, не оглядываясь. Плакать второй день подряд — это даже для девушки перебор, а уж для несгибаемого воина Храма и вовсе невозможно.       — Доброго здравия, дорогой брат. Мне приказано явиться к вам. — Бертран видел адъюнкта всего несколько раз и в других обстоятельствах прилично робел бы, но печаль от расставания с друзьями гасила все остальные чувства.       В свите магистра это был самый молодой и самый надменный рыцарь. Даже среди привычной казарменной опрятности храмовников его одежды выделялись особенной белизной, кольчуга тускло сияла натёртыми звеньями, а лоснящийся конь всегда вышагивал как на параде. Гуго шевельнул крыльями породистого носа и осмотрел Бертрана с головы до ног.       — И, видимо, от восторга и благодарности Господу, что вас занесло так высоко, вы ползли ко мне на коленях через весь лагерь, дорогой брат?       — А… Простите?       — Других идей, почему вам для того, чтобы явиться ко мне, понадобилось полдня, у меня нет.       Бертран вспыхнул.       — Я отправился сразу, как только брат Жоффруа сказал мне о новом назначении. Я просто пошёл проститься с друзьями, но это точно не заняло больше получаса.       — Проститься с друзьями… Как трогательно. Приказ, полученный от вышестоящего брата, выполняется незамедлительно. Это вам неизвестно?       Бертран, и без того расстроенный расставанием с Робером и Эсташем и косыми взглядами драпьера, вдруг ощутил бешеную ярость. Хотелось пойти и высказать отцу всё, что он думает о таком беспардонном продвижении наверх, хотелось вернуться к Жоффруа и заорать, что он не просил о протекции и хотел бы идти вместе со всем войском, в боях зарабатывать славу и имя. А по надменной роже Гуго просто и без затей съездить кулаком. Козёл смердящий. В ослепительном гневе вдруг проснулось красноречие, и Бертран почти пропел, преданно глядя в глаза своему новому начальнику:       — Известно, драгоценный брат. Ещё мне известно, куда направляется основное войско и сколько братьев могут найти смерть в Аманских горах. Я вступал в Орден с братьями Робером и Эсташем в один день, мы из одного командорства. Я услужал брату Роберу два с лишним года, а брату Эсташу обязан жизнью — в самом первом бою он меня спас. Также мне известно, что сигнала тревоги не трубили и никакие опасности не требовали от меня немедля встать рядом для вашей защиты. Но впредь я не допущу такой чудовищной ошибки и всегда буду подле, аки цепной пёс. Я по скудоумию своему не уразумел, что наше посольство к царскому двору в центр мирной дружественной страны может изобиловать многими опасностями и моя святая обязанность оберегать вашу жизнь. Благодарю за указание моей глупости, драгоценный брат.       Гуго раздул ноздри, отлично расслышав за словоблудием оскорбления, но Бертран продолжал тупо и преданно жрать его глазами, и формально придраться было не к чему.       — Ах ты… За мной!       Знакомство не задалось.       Бертран ехал на положенном месте в свите магистра и угрюмо размышлял о будущем. За неполные сутки он сцепился со своим рыцарем уже трижды, чему сам был немало удивлён: первое, чему научил сына Пьер Мерсье, — это не наживать себе врагов среди тех, кто сильнее и знатнее. Наука далась Бертрану легко — от природы спокойный и добросердечный, он обладал счастливым умением решать любые конфликты миром. И сборщиков податей, и городскую стражу, и привередливых покупателей всегда ждала улыбка и доброе слово. Оттого и было удивительно, что уже сутки шла ожесточённая словесная битва. Рыцарь не скупился на подколки не глянувшемуся оруженосцу, а тот, вместо того, чтобы молча снести острый язык Гуго, обязательно умудрялся бросить в ответ какую-нибудь гадость. Бертран уже и сам был в ужасе, язык молол и молол. Эсташ, что ли, его покусал? Бертран в красках представил очередной капитул и снова надрывно вздохнул: шкура на спине пророчески заныла.       Вот гад всё-таки этот Гуго! И чего цепляется к ерунде? И всё-то ему было не так. И коня-то ты укрыл покрывалом неправильно, и шпоры-то рыцарю не отполировал (чего их полировать, если они через пять шагов опять пыльные?), и сюрко-то на Бертране грязное — «как вы смеете позорить меня своим внешним видом?!» Да с чего грязное-то?! Обычное, как у всех. Оно, вообще-то, чёрное! Как оно может быть грязным?! Оказывается, может. Вот четыре года всех устраивал внешний вид Бертрана, а тут вдруг перестал! Бертран снова разозлился, вспомнив, как носился перед самым отъездом из Айаса, спешно приводя экипировку в вид, который не оскорблял бы рыцарю чувство прекрасного.       Меж тем отряд споро удалялся от побережья вглубь страны. Дорога, широкая и удобная, явно была одним из главных торговых трактов: её густо облепляли поселения, большое число придорожных харчевен предназначалось для многочисленных путников, на многие лье расстилались справа и слева возделанные поля. Местные рыцари, сопровождающие Великого магистра со свитой, были удивительно похожи и одновременно не похожи на французов. Чуть более черноглазые, чуть более смуглые, с другими чертами, но прекрасно говорящие на французском. Совершенно обычная, как у западных гостей, экипировка ладно сидела на крепких плечах, на белой ткани сюрко вставал на задние лапы алый лев. Бертрану остро не хватало Робера: тот наверняка бы уже свёл знакомство и успел обсудить всё от местных преданий и легенд до секретов ковки мечей. А потом на привале рассказывал бы дивные истории из давнего прошлого и захватывающие подробности совсем недавно отшумевших битв. Бертран снова тоскливо вздохнул: не будет больше рассказов. Вот направляются они сейчас в Аназарбу, а оттуда в столицу Киликии — Сис. И кто расскажет бедняге Бертрану про эти места?        Бертран представил, как достаёт вечером Гуго просьбой рассказать сказку, и хрюкнул. Рыцарь незамедлительно повернул голову в сторону развеселившегося оруженосца.       — Пыль, драгоценный брат, простите. Дышать тяжеловато, — чистосердечно покаялся Бертран и в очередной раз поклялся наладить отношения с вредным дворянином. * Дополнительное пояснение: две главы назад внимательный читатель совершенно справедливо сделал мне замечание, что Византию и сами византийцы, и следом европейцы называли Ромеей, а себя ромейцами — то бишь римлянами. Для нас, правда, звучит диковато: «крестоносцы из Рима пришли разрушить Ромею и перебили кучу римлян». А поскольку даже такой авторитет, как Умберто Эко, в романе «Баудолино» устами одного из героев спокойно употребляет слово «византийский», то, думаю, и мне дозволено. (Это не я такая умная, это бета у меня начитанная.) То же самое, кстати, с Киликией: франки называли Киликийское Армянское царство «Королевство Малая Армения», но мне больше нравится Киликия, поэтому пусть остаётся так.