Рыцарь Храма Соломона

      — Брат.       Бертран, передававший слугам мелкие распоряжения Гуго, нога за ногу возвращался к рыцарю. Тот сегодня разбирал корреспонденцию и был особенно не в духе. Несчастный писарь держал ответ за всë — за Кипрского короля, железной хваткой вцепившегося в горло Храму и Госпиталю в стремлении отменить привилегии, дарованные орденам его предшественником; за папу Римского, увещевавшего все стороны становящегося уже неприличным конфликта пойти на мировую; за итальянских купцов, вертевшихся как грешники на сковородке и не желавших ссориться из-за религиозных войн с магометанскими поставщиками пряностей.       Попадаться рыцарю под горячую руку Бертрану не хотелось, но Гуго, отпускающий едкие комментарии, был остроумен и фееричен, и Бертран размышлял, как бы так погреть уши, не попадаясь гневливому начальству на глаза.       Негромкий оклик прервал размышления — его нагонял брат Жослен. Бертран удивлённо приостановился:       — Приветствую, досточтимый брат. Сердечно рад вновь видеть вас. Могу я быть чем-нибудь полезен?       — Жарко сегодня, давай присядем, отдохнëм. — Простецкое лицо брата Жослена лучилось благодушием, когда он за локоть потянул Бертрана к лавке у окна.       И чего надо скользкому гаду? У-у-у, рожа бесстыжая! Бертран осторожно присел рядом.       — Как дела у тебя?       Бертран аж рот открыл.       — А… Да… Благодарю, брат, с Божьей помощью.       — Привык к Кипру? Приятельствуешь с кем?       Бертран пожал плечами.       — Привык. А приятели в Киликии остались.       — Ну, молодого народу на Кипре много, не сиди сычом подле Гуго, скиснешь.       — А… М-да, спасибо, брат.       Да чего ж тебе надо-то?!       — Скажи-ка, дорогой, а брат Гуго когда будет разбирать почту из Европы?       Бертран замялся, соображая, не выдаст ли он какой тайны, ответив. Да вроде нет. Пока ничего конкретного не спрашивает ведь… А то, что корабль из Франции пришёл, так то всем известно.       — Не тушуйся, я же сам её и привёз. Просто вчера по срочному делу отвлекли, не успел я с Гуго повидаться.       — Сейчас разбирает.       Жослен комично взмахнул руками.       — Ах, какая неприятность, уже разбирает. Отвлекли меня, как невовремя отвлекли! Ты, вот что, драгоценный брат… Погуляй где подальше покамест. В сад сходи вон, полюбуйся на розы.       — В смысле «на розы полюбуйся»? Я и так задержался, меня брат Гуго в порошок сотрёт.       — Вот если ты ему сейчас под руку попадëшься, обидит обязательно.       Бертран упëрся.       — Да никуда я не пойду! В первый раз, что ли? А вот если загуляю, тогда точно «обидит».       — Да за тебя я не переживаю, тобой любой подавится, и драгоценному брату Гуго несварение тоже вполне грозит. А он мне дорог, друг детства как-никак. Характер у него горячий, голос громкий, а нынче самые малые оконца по жаре все отворены. И его неосторожные слова донесутся до ушей Магистра быстрее, чем сорвутся с уст.       — Какие слова? — Бертран непонимающе нахмурился.       Чего пристал? Ерунду какую-то несёт.       Жослен меж тем споро зашагал по коридору, Бертран упрямо двинулся за ним. Жослен приостановился, взял Бертрана за локоть, развернул в другую сторону и слегка наподдал коленом.       — Сказано же — погуляй. Это приказ. Розы, говорю, удивительно хороши сегодня. У северной стены особенно. А я схожу к драгоценному Гуго вместо тебя. Не переживай, Гуго я скажу, что встретил тебя и отослал с поручением.       Ничего не понимающий Бертран остался один посреди коридора. Да какого дьявола… Оконца отворены, говоришь? Розы хороши? Бертран сосредоточенно прищурился, соображая, какая стена северная. И быстро направился на улицу. Оглянулся, поднырнул под пышно разросшуюся лозу, сплошным ковром укрывающую каменную кладку внутренней ограды с небольшой калиткой в уединённый садик. К окну библиотеки, где имел обыкновение располагаться Гуго, проскользнул на цыпочках. Не хватало хрустнуть веткой и предстать во всей красе.       Голос над головой раздался до того неожиданно, что Бертран аж присел, поначалу решив, что обращаются к нему.       — Отдохни. Придёшь после обедни.       — Да, брат.       Шаги, хлопок двери — ага, писаря тоже отпустили.       Что-то разбилось.       — Кувшин чем провинился? — лениво прозвучал спокойный голос Жослена.       — Проходимец! Смерд! Виллан неотёсанный! — Гуго не то шипел, не то свистел.       — Гнев — смертный грех, брат. И в умном человеке твоего сана вообще неуместен. Дошёл до письмеца? Вовремя я.       — Знал, да?       — Разумеется. Я и привёз. Ты уж хватил. Хороший парень, я понаводил справки: не дурак, хваткий, грамотный, обходительный, трудолюбивый и не чванливый. Прочие братья отзываются о нём очень хорошо, один ты недоволен. И что ты так нервничаешь? Ну знал ведь? Когда ещё разговаривали.       — Одно дело знать, другое — бумаги в руках держать! Подумать только, какое бесстыдство! И ведь особо даже и не скрывают. Латр! Латр, чёрт побери! Впритык к Моле находится!       — Не ори, и у стен есть уши. До таких чинов дожил, а за языком не всегда поспеваешь. Твоя гордыня когда-нибудь доведёт тебя до беды.       — Обычно я спокоен. Просто… Просто…       — Просто ты его невзлюбил, и что ещё хуже — как последний дурак, настраиваешь против себя. Прекрати это. Немедленно. И утешь себя мыслью, что чем значительнее будут его успехи, тем быстрее тебе подберут другого оруженосца. Так помоги ему преуспеть.       Бертран стоял у окна, подслушивал и понимал, что ничего не понимает. Злился Гуго явно на него, но в чëм он опять провинился-то? И при чëм тут письма из Европы? Латр… Чего Латр? Чего Моле?       Что-то забрезжило на задворках сознания. Сердце стукнуло. Не может быть… Уже?!       — Сам сообщишь?       — Сам, — уже спокойно проворчал Гуго. — Что-то я и правда последнее время не владею собой. Ладно, Бог с ним. Благодарю тебя. Что ещё расскажешь, чего в письмах нет?       — Скромный бедный рыцарь может ли ведать о чём-то, чего не знает сам адъюнкт Великого магистра?       — Честнее и скромнее тебя, Жослен, только девицы в особых домах.       — О, ты поразил меня в самую душу. Завтра на рассвете жду тебя на рыцарский поединок.       Мужчины дружно фыркнули, Бертран смутился и только качнул головой — ничего ж себе отношения у «друзей детства».       — Жослен, давай серьëзно. Есть что?       — Ничего такого, что ты не узнал бы из донесений. Я скоро уезжаю, Гуго. Мы теперь долго не увидимся, меня направляют в Венгерское королевство. Это несколько лет.       — Мне будет не хватать бесед с тобой. Удачи, брат, да хранят тебя святые.       — Благодарю. А ты не хочешь похвастаться? Поговаривают, что скоро у Франции и Англии будет новый досмотрщик. Правда?       — Правда. Ещё полгода назад должно было выйти решение, но тут началось движение в Киликии, и Магистр отложил назначение. Сейчас опять всё как-то не ко времени — готовится захват Руада. Возможно, после…       — О, позволь поздравить! Достойное место для достойного человека. Но ноша будет тяжела, конечно… Рим всё больше теряет власть и авторитет, а вслед за слабостью Святого престола начинают сомневаться и в нашей силе. Прежнего уважения к Ордену нет. Короли повсеместно становятся всё сильнее и увереннее: никто не спешит слушаться первого окрика из Рима. Когда он приказал Венеции и Генуе замириться и готовиться к новому крестовому походу? И что? Наплевали, как воевали, так и воюют. А отлучение всей Сицилии чем закончилось?       — Сицилия не так мала, и Федериго Третий не такой незначительный человек, чтобы отлучать от церкви целый остров и его короля! Святому престолу надо быть тоньше!       — Надо. Только Бонифаций тоньше не умеет, он приказывает и ждёт, что все беспрекословно будут слушаться. Но время беспрекословного подчинения церкви прошло. Во Франции не лучше. Отношения между Филиппом и Бонифацием всё отвратительнее.       — Это даже с Кипра видно.       Жослен вздохнул.       — Видно ли, насколько… Снова заговорили об отлучении. Если папа пойдёт на это, король вынужден будет отвечать. А ты попадёшь меж двух огней, Гуго. Филипп слишком честолюбив и неразборчив в методах. Ты тут из-за мальчишки попусту раскричался, а там руками безродных легистов управляются судьбы страны.       — Слушай, ну в политике всегда все мечтают удавить друг друга, тоже мне новость. Но не давят же! Ты знаешь моё мнение — мы не должны идти против короля.       — Знаю и не согласен с тобой. Мы должны поддерживать папу. Ты в первую очередь храмовник, а потом уже подданный короля. Филипп всё больше прислушивается к таким, как Флоте и Мариньи. А размах и методы у них… Чего стоит только проект виселицы! Представляешь, Мариньи предлагает в назидание врагам королевской власти и всем прочим преступникам отстроить на Соколиной горе виселицу.       — Так и что такого? Там сколько веков казнят.       — Так он хочет возвести огромное каменное сооружение *, чтобы можно было повесить разом полсотни человек. И в назидание остальным оставлять их болтаться и гнить там годами. Король ухватился за идею…       — Не знаю… Почему тебя это так беспокоит? Королевская власть должна быть жёсткой, нас это не касается. Это взаимоотношения короля и его страны. Мы отдельно. И потом. Король нам должен больше, чем вся Франция приносит за год! Он не может не прислушиваться к ордену!       — Вот это меня и тревожит, друг мой… Люди не любят кредиторов.       Гуго подошёл к самому окну. Бертран вжался в стену. Кой чëрт понёс его подслушивать? И зачем это брату Жослену, если они с Гуго друзья?!       — Это да, — раздался меж тем над головой голос Гуго. — Но я верю в разумность короля.       — Верь. Но не доверяй. И Мариньи… Шустрый малый. Я советую тебе, дорогой брат, засунуть свою дворянскую спесь в известное место и присмотреться к сему персонажу, когда окажешься при дворе. Очень уж ловко он шагает вверх.       — Он женат на крестнице самой королевы Франции! Чего бы не делаться карьере?! Король любит свою жену и её протеже продвигает охотно.       — Это совершенно не отменяет того, что Мариньи чрезвычайно умный и опасный человек. Будь аккуратен, дорогой брат.       Бертран послушал ещё немного и потихоньку начал выбираться из-под окна. Робер! Ему нужен Робер! Пересказать, что слышал, и попросить разъяснений. Когда ж они уже вернутся из Киликии?!       Явившись через полчаса пред очи Гуго, Жослена он не застал. Гуго мрачно глянул на него и сообщил радостную весть с таким выражением лица, словно съел с десяток лимонов. Бертран же, ошалевший от всего и сразу, просто поблагодарил рыцаря и остаток дня ходил с таким отсутствующим выражением лица, что Гуго даже не нашёлся, чем уколоть.       На следующий день его снова подловил Жослен — просто-таки материализовался в одном из пустых коридоров, цепко взял за локоть и утянул за собой со словами:       — Загляни ко мне в келью, брат, хочу передать записку твоему рыцарю.       Бертран открыл было рот спросить, не проще ли подняться на этаж и сказать всё, что надо, Гуго лично, но Жослен так зыркнул на него, что Бертранов рот захлопнулся сам собой.       — Да, мессер, разумеется, я обожду, пока вы пишете.       В небольшой келье Бертрану тут же всучили в руки кубок, усадили и пытливо уставились в глаза.       — Ну что, дорогой брат, прислушался ли ты вчера к моему совету полюбоваться розами? В розарии ещё и птицы изумительно поют.       Бертран, полночи размышлявший, для чего Жослен по сути велел их подслушивать, смутился. Пригубил вина. Где этот прохиндей берёт такое вкусное вино, и почему ему разрешают хранить кувшины у себя?! Остаётся надеяться, что в этот раз ему ничего не подсыпали.       — Да, брат, благодарю. Пение птиц потрясло меня до глубины души.       Жослен улыбнулся.       — Когда будешь делиться с Магистром восторгами по поводу пения птиц, не стоит передавать нюансы всех… трелей.       Бертран ощерился.       — А с чего мне вас слушаться, дорогой брат? Не переживайте: ничего я не буду пересказывать!       — Ну, дорогой мой, не разочаровывай меня! Не для того тебя отправляли любоваться розами. Будешь. Потому что спросят. Надо уметь быть полезным. Сейчас Гуго тебя не любит, а станешь благородно молчать и защищать его — ещё и Магистр в тебе и твоих умственных способностях разочаруется. Мне именно надо, чтобы пересказал. Особенно о Мариньи. Поэтому говори как есть, но только о сути беседы, и заодно постарайся выставить Гуго в добром свете.       — Зачем мне это?       — Начнёшь ему по мелочам пакостить — Магистр может завернуть назначение. Дорогой брат Жак не всемогущ, конечно, но подпортить Гуго карьеру сможет. А тебе с того прямой убыток — мало ли к кому тебя переназначат, если Гуго впадёт в немилость? Для тебя сейчас быть оруженосцем Гуго — самый лучший вариант. Поедет в Европу он — поедешь и ты. Будешь вхож в королевский дворец. Гуго при всём своём дурном норове не допустит, чтобы ты выглядел смешно или глупо, вымуштрует. Научишься вести себя при дворе, пообтешешься, примелькаешься — откроется прямая дорога в высшие сановники. Если мой друг Гуго будет к моменту моего возвращения при высоких чинах, я всецело поддержу Магистра в его решении сделать тебя рыцарем.       — Вы… Меня купить, что ли, хотите, брат, своими посулами?       — Ну видишь, какой ты умный мальчик. Нет, я тебя не перекупаю, я тебе предлагаю быть моим другом. Я полезный друг, нужный. Подумай: лет через десять Великий магистр отойдёт от управления орденом, придёт время рыцарей помоложе — Гуго, моё… Кем и с кем на тот момент останешься ты? Так что ты скажешь Магистру?       — О том, что подслушал вашу беседу. О том, что мессер Гуго тревожится об ослаблении влияния Ордена в Европе. Всё, что слышал о короле, папе и о том, что Ангерран Мариньи опасный человек?       — Умница.       — А почему сами не скажете?       — Так получилось, что с твоим о… с Магистром у нас не очень доверительные отношения. Он не прислушается к моим словам. А твои донесения хотя бы обдумает.       — А если это навредит Магистру? Откуда я знаю? Может, вы обманываете меня.       — Да чем там можно навредить? Тут главная цель — Гуго приподнять как ревностного храмовника и дать лишнее подтверждение, что никаких интриг за спиной мы не плетëм.       — А если плетëте? Я ничего не буду делать во вред Магистру.       Жослен чуть наклонился к Бертрану и заглянул в глаза:       — Я и не прошу о таком. Клянусь Пречистой Девой, что против Великого магистра я ничего не замышляю.       Не замышляю. Ага. А если и замышляю, то ты узнаешь об этом уже с кинжалом по рукоять в груди. Бертран передëрнулся и беспомощно глянул на рыцаря. Тот, кажется, без труда прочитал его заполошные мысли, усмехнулся.       — Ничего. Научишься. В том числе не думать так громко. Надеюсь через несколько лет найти тебя в добром здравии и на положенном месте. Ну всё, иди готовься. Завтра на капитуле приор объявит братьям о твоём изменившемся статусе, через три дня состоится церемония. Пожалуй, ради такого дела я задержусь на пару дней.       Бертран кивнул, поднимаясь, но не выдержал:       — Брат Жослен. Зачем вам это? Я же просто… Чем я могу быть полезен вам и вашим… м-м… друзьям? Зачем вы нянчитесь со мной?       Рыцарь добродушно улыбнулся:       — Я просто добрый христианин и хочу, чтобы в моём прекрасном ордене братья не тратили силы на склоки друг с другом.       Бертран поклонился и вышел, воочию представляя, как мог выглядеть разговор Евы и Змея. И даже понимал, почему у Евы не было шансов.

***

      Перед тем как войти в часовню, Бертран замедлил шаг и на миг остановился, держась за ручку двери. Позади был трёхдневный пост, ночные молитвы в пустой и гулкой часовне, когда мысли суетливыми птицами то взмывали всей стаей в самую высь, то так же бескомпромиссно обрушивались на землю. Мелькали в воспоминаниях лица, слова… Особняком стояло перед глазами кислое выражение лица Гуго. Мог бы и порадоваться — его и так пару раз спрашивали, отчего ему в оруженосцы достался простолюдин, теперь не будут. Гуго воздевал глаза к потолку и благообразно и скорбно сообщал, что, мол, за грехи и для усмирения гордыни. Причём старался, чтобы Бертран услышал. Козёл всё-таки!       А Бертрану и без того было откровенно хреново. Было страшно: сравнивая себя с Робером, а уж тем паче с Гуго, он осознавал, что между ними пропасть. Но, с другой стороны, было же полно и неграмотных рыцарей! А были и вовсе изумительно тупые, грубые и невежественные храмовники дворянских кровей, на фоне которых даже Эсташ мог послужить примером благообразия. И чем Бертран хуже?! Считать умеет, красиво писать научился, читает уже не так медленно и по слогам, как раньше, даже латынь начал понимать. А к тому времени, как его посвятят в рыцари, он постарается ещё подтянуться. Он будет стараться ещё больше, чем раньше!       Барон Бертран де Латр **. Красиво. Только пока никак не прикладывается ни к Бертрану Мерсье, ни к сервиенту брату Бертрану. Тянет и жмëт, как одежда с чужого плеча. Ничего. Монашеские одëжки тоже жали и натирали поначалу, пока не стали родными. Может, и с этим так?       Так все три ночи и жрал себя поедом, пока не дошёл до какой-то степени совершенного безразличия к возможному чужому осуждению, и даже до какого-то куража и ожесточения. Ну вот такой он, как есть! Незаконнорождённый от неблагородной дамы. Да плевать, пусть захлебнутся желчью! На свете не было и нет женщин лучше Клэр Мерсье. И он всем докажет, что взращённый простым лавочником, он умнее и способнее многих благородных.       Умнее ли? Что надо чёртову Жослену?       Когда он шагнул под своды часовни, его лицо выражало безмятежное спокойствие, непоколебимую уверенность в себе. Буря, отгрохотавшая внутри, не вырвалась ни единым проблеском. Плечи гордо развёрнуты, подбородок чуть приподнят. Всё, как учили. Никому и никогда дворянин не должен показывать смущение, растерянность и страх. Не сейчас, когда его так внимательно рассматривают, ловя малейшую гримасу. Надо не забыть сказать Гуго спасибо, натаскал ведь своими вечными ядовитыми укусами.       Церемонию вёл приснопамятный Жослен. Интересно, а почему он?       Бертран с нерушимым спокойствием продержался всю церемонию, а когда на плечи опустился белоснежный плащ, поднял глаза и вдруг не смог удержать эмоций, улыбнулся такой ошалевшей и совершенно счастливой улыбкой, что некоторое из стоящих кругом убелëнных сединами рыцарей тоже заулыбались — до того заразительной была мальчишеская улыбка, осветившая всё вокруг. Жослен незаметно для других подмигнул, чуть сжал плечо и тоже лукаво улыбнулся в ответ.       Всю неделю до прибытия из Киликии основной части войска Бертран не находил себе места. Как же хотелось увидеться! А вдруг их перераспределят в другой Дом? И через кого тогда узнавать, где они? А вдруг ранены? А вдруг… Дальше он себе думать не разрешал, мотал головой, отмахиваясь от чёрных мыслей, и усердно занимал себя чем-нибудь полезным, чтобы отвлечься.       Робера он заметил издалека, заулыбался и поспешил навстречу.       Усталый, о чëм-то глубоко задумавшийся Робер скользнул по приближавшемуся Бертрану неузнающим взглядом и пошёл было мимо.       — Брат Робер!       Робер глянул внимательнее и ахнул.       — Бертран!       В следующее мгновение они хохотали и обнимались. Проходивший мимо храмовник неодобрительно глянул на громкоголосых парней:       — Братья…       — Да, простите великодушно, брат.       Робер кивнул и уволок Бертрана с дороги, продолжая говорить и спрашивать, разве что приглушив голос. Бертран не отставал. Они говорили наперебой, пытаясь шёпотом вывалить друг на друга новости последних месяцев.       — …а Эсташ…       — …а этот чёртов Гуго, прости Господи…       — …Говорят, армянский католикос отслужил службу в Иерусалиме, правда?       — …Готовится штурм Руада, слышал? Войска стягивают к побережью…       И наконец:       — Гад ты всё-таки! «Нет, нет, Робер, я простой лавочник»!       Бертран смутился. Господи, да как же врать-то?! Опять врать!       — Ты разместился уже? Пойдём к тебе в келью, не здесь.       По дороге судорожно думал, что и как говорить. Робер ведь легко поймает на лжи.       В келье Бертрана чуть не задушил Эсташ, стиснув его в объятиях, ставших за время разлуки ещё более мощными. Лишних полчаса форы Бертрану дал рассказ Эсташа о замке, его обороне и едкие вставки Робера о долгом праздновании победы с участием Эсташа. Но в конце концов Робер отослал Эсташа с каким-то поручением и уставился на Бертрана:       — Ну и? Время не тяни, сейчас Эсташ вернётся. Он, конечно, не растреплет, но это не то, что обсуждают в открытую. Я потом ему объясню.       Бертран забегал глазами. В итоге сказал как о лежалом товаре — вроде и не солгал, а самое главное утаил.       — Ну… Робер, а как такое говорить? «Я байстрюк благородных кровей, но отец думает, признавать или нет»?       Робер смущённо потëр шею.       — Н-да… Как-то не очень…       Снова улыбнулся:       — Да и ладно! Зато ты теперь в белом! Просто отличная новость.       Бертран вздохнул и не удержал лицо.       — Да уж…       — О… Ты не рад, что ли?       И Бертран возблагодарил Бога за то, что есть человек, с которым можно поделиться наболевшим. Который не подставит, не использует во зло.       — Да вроде бы и рад, только… Ох, Робер, ты не представляешь…       Он принялся вываливать на рыцаря всё, что тяготило.       — …И просчитывать на десять шагов вперёд я пока не умею. Всё время слежу за тем, что говорю, даже за самой мелочью. Не знаю, кто кому кем приходится, кто против кого будет интриговать. И меня в этом подозревают. Сначала случайно подслушал, что Гуго считает, будто Магистр меня к нему приставил, чтобы шпионить. А потом приятель Гуго принялся уговаривать меня всячески обелять Гуго в глазах Магистра. Это ужас же какой-то! Злился три дня, а потом Магистр и правда вызвал и выведывал, с кем адъюнкт встречался да о чëм была беседа! А я стою дурак дураком и понимаю, что не могу сдать козла, потому что это подло! Мне так тяжело, Робер! Лучше бы с кастеляном остался, а ещё лучше — с тобой!       Робер удивлённо глянул на Бертрана:       — А с чего Магистру быть уверенным, что какой-то безвестный храмовник будет верен именно ему, а не своему рыцарю?       Бертран как на стену с размаху налетел. Ох! Враньё! Всё бесконечное, постоянное враньё! И действительно, с точки зрения Робера, это ерунда. Робер меж тем, чуть нахмурив брови, сосредоточенно думал.       — А вот тогда… Ещё во Франции, когда нас зачем-то отправили самолично доставить документы… Какое-то глупое срочное донесение, которого и быть не могло у командора маленького Дома. И сообщения всегда направлялись по эстафете, а тут нас лично отправили. И ты ещё странный был какой-то после Эг-Морта, как по голове стукнутый. Как, говоришь, тебя теперь величать?       Всё-таки Робер был умным…       Бертран отвернулся, подошёл к окну и всмотрелся в тонкую полоску горизонта.       — Как величать или как должны бы? — спросил тихо.       Робер внимательно глянул на него, прищурился:       — Для начала — как величать.       — Барон де Латр.       — Латр, Латр… Это же не Франция, да? Бургундия вроде как. Какие же там роды́? Вот говорил мне наставник лучше учить…       Вдруг подавился воздухом и дико глянул на Бертрана.       — Нет, я, конечно, и такие шепотки слышал, но из головы выкинул сразу… Ещё и посмеялся. Да не может быть такого! Нет никакого мифического отца, да? А есть настоящий, который не может дать свою фамилию и титул. С ним ты и встречался в Эг-Морте! Командор Ноэль ещё с тобой как-то по-особенному обращался, не так, как с Эсташем. И я потом ни разу не слышал, чтобы братьев, не имевших до пострига совсем никакого опыта обращения с оружием, учили на воинов. А все твои назначения… Сначала к кастеляну, потом аж к самому адъюнкту… Да сервиенты годами при своих рыцарях остаются, делать больше нечего командованию, туда-сюда людей тасовать. Да?!       Бертран молча отвернулся, чувствуя взгляд Робера, и утвердительно мотнул головой.       — Ох, ни… — Бертран аж фыркнул, услышав из уст благовоспитанного Робера оборот, сделавший бы честь брату Гийому.       Вернулся Эсташ, и Робер закруглил щекотливую беседу. Эсташ с энтузиазмом продолжил расспрашивать Бертрана об увиденном и рассказывать о своих дорожных перипетиях. Робер задумчиво перебирал чётки и, слабо улыбаясь, слушал, как Эсташ с потрохами сдавал его, рассказывая о конфликте с Рубеном. Пару раз Бертран не удержался и посмотрел на него, как на тяжело больного. Робер чуть смутился.       — Ну что ты так смотришь? Ну не умею я в дипломатию, не умею… И никогда не умел. Всё знаю, всё понимаю, а не могу, — пожал он плечами. — Эсташ вон дубина дубиной, а развести всё сумел и слова нужные нашёл. Это врождённое. Ты тоже умеешь, ты лавку держал — есть навык лавировать так, чтобы со всеми сохранять хорошие отношения. Тебе придётся этим заниматься.       Бертран сморщился. Робер приподнял уголки губ.       — Придётся, Бертран, теперь точно придётся. А будешь сопротивляться, втащат в игру вслепую. Так что лучше сам. Всё как везде. Я почему-то думал, что хоть в Ордене… Смешно, конечно, на такое было надеяться. Но мне-то не страшно, я мелкая сошка. И Жослен правильно тебе сказал: начинай налаживать сердечные отношения с молодыми рыцарями, один ты не выстоишь даже с таким патроном за плечами. Там, где власть, всегда будут соперничающие группы. Тебе нужны свои люди.       — А ты?       — Я с тобой. Конечно, с тобой. Только я тебе уже объяснял: я — плохой интриган. Но положиться на меня ты можешь.