По разные стороны стены

Дождь зарядил с раннего утра и моросил не переставая. Когда автобус останавливался, чтобы выпустить прибывших пассажиров и забрать новых, капли собирались вместе и стекали по стеклу тонкими ручейками, как слезы. Киллиан весь путь провел, смотря в окно, но он едва замечал, как меняется пейзаж. «Я хочу домой», не переставая, звенел в ушах ломающийся мальчишеский голос. «Я так хочу домой, братик, забери меня отсюда!». Злость замерла глубоко внутри застывшей магмой. Сначала Киллиану хотелось накричать на Донала, да влепить затрещину покрепче. Чтобы этот мелкий засранец наконец понял, во что вляпался и заодно втянул их всех. Но, когда он увидел своего младшего брата: избитого, со следами слез на лице и веревки на теле, кипевшая в душе злость испарилась, как дым.       — Братишка! — Он прижал его к себе, игнорируя конвоиров. — Ты как? Все нормально? Донал сильно вытянулся за последний год и почти нагнал его в росте, но остался таким же тощим и нескладным. Как говорила мама — не в коня корм, хотя "корма" в их семье было не то чтобы много. Глаза защипало, когда Киллиан почувствовал, как прощупываются ребра под широкой братовой футболкой. Острые скулы, большие синие глаза, на дне которых притаился страх, темно-коричневые веснушки, из-за меловой бледности казавшиеся черными, — все эти черты, казалось, давно изученные, вызывали у старшего брата острую жалость к младшему и ненависть к себе. Не уследил. Не уберег.       — Да что ему сделается, — МакГи подошел ближе, похлопал мигом съежившегося Донала по плечу и взлохматил его темно-медную шевелюру. — Мы с малышом Доналом настоящие друзья. Я за своими детьми не смотрю так, как за ним.       — Убери руки от моего брата, — процедил Киллиан, склонившись к ненавистной белёсой физиономии с рыбьими глазами и бесцветными волосами.       — Уводи мальчишку, — подал голос стоящий у двери рыжий Конелли, выдыхая сигаретный дым. — Ты хотел видеть брата — вот он, жив и пока относительно здоров. А теперь перейдем к делу.       Вот тогда-то Донал и прижался к нему, крепко хватаясь за старшего брата, как утопающий за соломинку.       «Я хочу домой, пожалуйста», металось в голове и било в виски тупой болью.       — Приехали! — крикнул Киллиану водитель. — Автобусный вокзал Белфаста —конечная остановка! Тот встрепенулся, оглядываясь: в салоне Киллиан остался один. Кивнув на прощание, он вышел под моросящий дождь, застегивая наглухо воротник потрепанной коричневой кожаной куртки и поправляя кепку. Чтобы добраться до другой остановки и ехать оттуда уже домой, надо было пройти пару кварталов. Киллиан быстрым шагом шел вдоль стены, разделяющей протестантские и католические районы, и мог думать только о том, что он сделал. И еще сделает в будущем. Стена словно вырастала из асфальта и взмывала вверх, подпирая собой неприветливое февральское небо. Свинцово-серое и низкое, оно давило на него, как могильная плита. По другую сторону стены поднималась ввысь одинокая высотка; среди одно- и двухэтажных домов она выглядела угрожающе. Как грозный страж или часовой на посту. Весь католический район с нее просматривался прекрасно: именно поэтому в недавнем прошлом на последних этажах располагался британский наблюдательный пункт. И снайперское "гнездо" . Отслужив в Иностранном легионе несколько контрактов, Киллиан не мог не оценить выгодной позиции с профессиональной точки зрения военного. Эта высотка была еще одним напоминанием о других. Тех, кого сюда не звали, кому никто из них не был рад. Но они были здесь и вели себя как хозяева. Киллиан усмехнулся своим невеселым мыслям. Он не любил британцев, его выводили из себя их высокомерие, их акцент, их постоянное желание влезть туда, куда не зовут. Но он слишком устал и видел слишком много смертей, служа в армии. Хватит с него. Пусть политики делают то, что не смогли сделать бойцы. Он больше не хотел в этом участвовать. Киллиан пытался отказаться, когда его старые приятели связались с ним снова. «Я в армии свое отбомбил!», заявил он им в самый первый раз. Но его не оставляли в покое: «Твой отец был настоящим патриотом. Мы ожидали, что ты пойдешь по его стопам, О`Рейли». Киллиан вспылил и послал их. Может, отец и был героем. Да только, померев, он оставил после себя шестерых детей, младший из которых только что родился, и ни пенни денег. И разбираться со всем этим пришлось Киллиану — самому старшему из них. Семнадцати лет от роду, он стал главой большой многодетной семьи, и один Бог знает, как нелегко ему пришлось. Кем бы ни был его отец, он не собирался влезать в это дерьмо взамен него. Хватит. Слишком много крови пролилось за все эти годы. Он хотел просто жить. Помогать матери, поставить на ноги младших. Да только вот оно как всё обернулось! О' Рейли, несмотря на молодость, уже имел некоторый жизненный опыт. Он не повелся на сладкую лесть, обещания, увещевания и уговоры. Раз сказано — завязал, значит, завязал. А вот Донал — еще очень юный, горячий и наивный младший брат, попался в сети. И с радостью вступил в группировку "За свободную Ирландию", когда-то отколовшуюся от ИРА, а ныне действующую на свой страх и риск. И в один прекрасный момент они просто не отпустили парня домой. Донал должен был служить гарантией того, что его старший брат не взбрыкнет и будет послушным орудием в руках фанатиков. И Киллиану ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Он шел вдоль оживленной магистрали, не обращая внимания на хлещущий в лицо мелкий дождь и пронизывающий ветер. Стена стала выше, ее украшали различные граффити: от портретов основателей Ирландской республики и погибших бойцов ИРА до эмблем местных футбольных команд. Кое-где лежал полурастаявший снег, выпавший ночью, такой же серый, как и небо. Редкие прохожие на секунду задерживали свой взор на явно не местном жителе — их взгляды просвечивали до костей. Киллиан не обращал внимания: ему было не привыкать. Пусть в его родном городе и не строили «стен мира», но он всё равно вырос в обстановке недоверия и подозрительности. Она пропитала влажный прохладный воздух, проникла под кожу и в кровь каждого жителя Северной Ирландии. Девиз: "Смотреть в оба, всегда держать ушки на макушке, доверять только своим", Киллиан впитал с молоком матери. В полсотне футов впереди группа подростков пшикала на стену из баллончика с краской. Киллиан приподнял бровь, увидев, как исчезает надпись «Голосуйте за «Шинн Фейн!», и ускорил шаги.       — А ну прекратили, — он подошел к мальчишкам и протянул руку. — Давай сюда.       — Иди на хуй! Ты кто вообще?! Раскомандовался!       Те зашумели, но посматривали на Киллиана со страхом. Оно и понятно: он хоть и не был местным, но находился на своей стороне от стены. А подростки в куртках с символикой английского футбольного клуба «Тоттенхем» — нет.       — Отдай, сказал, — не повышая голос, потребовал он. — Вы что, не понимаете — это повод поджечь машину на вашей стороне стены? Или чего похуже! Упрямые взгляды исподлобья, ненависть так и бьет из серых, синих и карих глаз. Но спорить со взрослым мужчиной шести с половиной футов ростом и с такими кулаками явно никому не хочется. Киллиан довольно хмыкнул и, перехватив баллончик поудобнее, исправил нанесенный ущерб. Красная рука - символ протестантского Ольстера, изчезла за черными мазками. Эти надписи были, как сама жизнь в Северной Ирландии - вечная борьба, то одно одерживает верх, то другое. И ничего не меняется. Ведь он сам раньше был таким, как эти мальчишки. Заявиться на враждебную территорию и напакостить протестантам сам Бог велел. Что-нибудь испортить или разрисовать, кидаться желудями и мелкими камушками в участников «оранжевого марша» и прочее в таком же роде. Вот только дети взрослеют, и камушки у них в руках превращаются в коктейли Молотова. Сам Киллиан избежал подобной участи, он родился за несколько лет до подписания мирных соглашений. В его случае все ограничилось детскими шалостями. Но удастся ли и его братьям повзрослеть мирно? Или в случае Донала, вообще повзрослеть? Наконец дойдя до нужной остановки и сев в подъехавший автобус, он вновь уставился в окно. Даже зимой буйная зелень никуда не девалась. Снег лишь слегка прикрыл изумрудную траву, кирпичные фасады домов обвивал вечно-зеленый плющ. Как красиво… Белфаст остался позади и пейзаж стал совсем сельским. Дома стали ниже, затем сменились широкими лугами. Кое-где на холмах паслись коровы, как в какой-нибудь рекламе молочных продуктов. Автобус плавно покачивался, внутри было тепло, и Киллиан провалился в беспокойный сон.

***

Вот и Даунпатрик. Еще немного, и О'Рейли наконец-то оказался в родном пригороде. Небо здесь тоже плакало и висело низко, будто бы давя на темя, но он наконец-то был дома. Он нырнул в переплетение знакомых улиц. Паб «У Кирана», кафешки, супермаркет совсем не "суперского" размера — все чистенькое, отремонтированное и покрашенное, но новый слой краски не может скрыть бедность. Самым красивым зданием была церковь с улетающими в небо двумя высокими шпилями, тоже такая знакомая и родная с детства. Киллиан продолжил путь, то и дело здороваясь. Ему махали стоящие у паба школьные друзья, улыбались идущие навстречу соседи и знакомые. Подумать только, а ведь Пирс МакГи и Джим Конелли тоже были его друзьями! Они играли вместе в футбол и регби, сидели в этом самом пабе, обсуждали знакомых девчонок… Вернее, обсуждали они, а Киллиан выдавал отрепетированные ответы. И эти же два парня, свои, пообещали разрезать Долана на шнурки для ботинок, если он откажется "оказать всю необходимую помощь и содействие в их правом деле". Тяжело вздохнув, Киллиан остановился на перекрестке. Можно было бы вернуться в паб пропустить пинту «Гиннеса». Или же, пройти немного вперед и зайти в церковь. Поразмышлять, помолиться, попросить прощения… Нет, не сейчас. Не с такой путаницей в мыслях и раздраем в душе. Он свернул направо и направился вдоль череды кирпичных домов, присыпанных снегом. Все, как на подбор, высокие и узкие — их строили ввысь, а не в ширину, чтобы меньше платить за землю. Под ногами хлюпал полурастаявший снег, но тут, на улице, сдавленной между двумя рядами домов, ветер почти не чувствовался, как в ущелье.       — Мама, это я! Я вернулся! — прокричал Киллиан вглубь прихожей, едва открыв дверь своим ключом. В тепле родного дома его немного отпустило. Ласковые объятия матери, глупые шутки младших братьев, тушеное мясо с картошкой на обед, где картошки намного больше, чем мяса, впрочем как и всегда — все такое привычное и родное. Киллиан оглядел свою семью. Томми и Пэдди, высокие неуклюжие подростки, сосредоточенно доедали свои порции, только ложки стучали. С болью в сердце он подумал, как же они напоминают Донала: яркими синими глазами, высоким ростом и тем, что пока что не смогли нарастить хоть немного мяса на костях. Энн — их единственная сестра, рядом с мамой: две русых головы соприкасались при разговоре, почти одинаковые, только одна с проседью. Сходство между мамой и сестрой бросалось в глаза, и вызывало в сердце Киллиана еще больше боли. У Энн, работавшей медсестрой в больнице, был настолько усталый вид, что они смотрелись сестрами, а не матерью и дочерью. Единственный, кто выглядел беззаботным и полностью довольным жизнью, был самый младший член семьи, десятилетний Рори — шумный, вихрастый и лопоухий. Мальчик радостно делился с Киллианом новостями из своей детской жизни, уплетая картошку и улыбаясь; два других брата то поддакивали ему, то перебивали. Младшие, разумеется, не знали, что Донал вовсе не отправился в частную школу-интернат. К горлу Киллиана подступил комок. Он должен их уберечь, чего бы это ни стоило. А пока что надо наслаждаться тем, что они вместе. Поиграть с мальчишками в футбол, поболтать с сестрой о ее работе, невыносимых коллегах и тяжелых пациентах. Посидеть с ней и мамой вечером на кухне, со смирением на лице качая головой и возражая:       — Нет, мама. Некогда мне с кем-то встречаться. Работы по горло, — и раз за разом отказываться знакомиться с девушками.       Энн вторила ему. Киллиан не был от этого в восторге: та твердо заявила, что не будет искать себе парня, пока Рори хотя бы не закончит школу. И вместо того, чтобы хоть иногда развлечься, все свободное время проводила в родительском доме, помогая матери. В этом брат с сестрой были похожи, хоть и по разным причинам. Иногда Киллиан с горькой иронией представлял, что было бы, расскажи он маме правду. Что ему совсем не по нраву дочь соседки, а вот с сыном ее он бы сходил выпить пива. Или пригласил бы к себе посмотреть футбольный матч. А после матча было бы уже поздно возвращаться домой и тот бы остался с ночевкой... Что могло бы произойти дальше, Киллиан представлял смутно. И старался об этом не думать, чтобы не подстегивать грязные фантазии. Нельзя было давать скверне, пытающейся захватить его душу и тело, ни единого шанса. Перед тем, как попрощаться, он чуть ли не насильно отдал маме все деньги, что получил за перегонку машины на другой конец страны, и отправился домой. Его маленькая квартирка над мастерской встретила его уютной тишиной и темнотой, он только и успел, что сбросить одежду и обувь и рухнуть на постель. К счастью, Киллиан провел полдня в дороге и сильно устал. Поэтому спал крепко и без фривольных сновидений.

***

«У судьбы странное чувство юмора», — подумал Эйдан Фокстейл, придирчиво осматривая себя в зеркало. Да уж, судьба начала шутить с ним с самого рождения. «Да это же мой Эйдан! Одно лицо», согласно семейной легенде, воскликнула прабабушка, увидев темный пушок на голове младенца, когда его привезли из роддома. И не оставила новоиспеченных родителей в покое, пока Эйдан не получил это имя. Жить и взрослеть в протестантской части чертова провинциального Лондондерри, в семье добропорядочных британцев с ирландским именем было так же легко, как мочиться против ветра и не забрызгаться. Да уж, удружил ему прадедушка-тезка! Кроме имени, Эйдан унаследовал от предка не только темные вьющиеся волосы и пронзительно-голубые глаза с карим пятнышком на левой радужке, но и характер. Прадед был белой вороной в их семье, единственный ирландец среди многих поколений англичан. Его считали отщепенцем и свои, и чужие: влюбившись в английскую девушку, тот разругался с собственной семьей и перешел из одной конфессии в другую — смелый поступок по тем временам. Должно быть, это стремление идти наперекор всему и сметать любые препятствия досталось именно от него. В мире, где жил Эйдан — не самое плохое качество. Ведь его мир был разделен на две части, иногда не в переносном смысле — «стенами мира». С его стороны стены жили законопослушные подданные королевы, с другой — «чокнутые пэдди», через одного террористы и фанатики. Всем и каждому было известно, куда можно и куда нельзя ходить, с кем водить дружбу, с кем нет, но полностью сепарироваться не представлялось возможным. Дети поневоле пересекались в детских садах, школах и на улице и перенимали эстафету ненависти от ненавидящих друг друга взрослых. Эйдану доставалось и от тех, и от других. "Свои" из-за имени принимали его за «черного ирландца», "чужим" не нравилось, что англичашка назвался ирландским именем. Выбор был очевиден: сменить чертово имя, забыть, как страшный сон, прогнуться под остальных, лишь бы не били. Или — идти своей дорогой, сметая на своём нелёгком пути все препятствия.       — Я буду называть себя, как мне нравится, делать, что хочу и жить, как хочу! — выкрикнул он, когда его достали в очередной раз. Когда подобное заявление подкреплено железным прутом в руке, волей-неволей прислушаешься даже к мальчишке, еще не закончившему начальную школу. С тех пор это стало его девизом. Эйдан заставил остальных с собой считаться. В школе, колледже и позже полицейской академии, везде он сразу ставил себя так, чтобы его уважали. Несмотря на имя, нетипичную для английского бобби внешность, или же пристрастие к собственному полу. С последним, правда, вышла промашка: отец, узнав такие новости о сыне, не проявил понимания. Эйдан ушел из его дома и его жизни, сплевывая кровь из разбитой губы. И в следующий раз увидел своего родителя только на похоронах. Полицейские часто умирают рано. У Эйдана никогда не было сомнений, чем он хочет заниматься. Видя каждый день вражду и ненависть, он решил присоединиться к тем, кто поддерживал какие-никакие, но всё же мир и порядок. Полицейским был его отец, и дед тоже, эта профессия словно передавалась в их роду вместе с фамилией. Кроме того, она могла бы помочь ему вырваться из провинциального рабочего района в большой мир. Лондон, шумный, пестрый и открытый всем, импонировал Эйдану намного больше. Поэтому он был совсем не рад, когда работа снова привела его в Северную Ирландию.       До него донесся разговор остальных. Эйдан развернулся, последний раз проверив все до одной пуговицы своего черного одеяния и поправив жесткий воротничок.       — Вы уверены, что это сработает? — обратился он к начальнику группы и своему непосредственному шефу — полковнику Джонсону.       — Абсолютно, — кивнул тот, устало потирая переносицу. — Все указывает на то, что они засели именно в этом районе, это же твои слова? Население там отличается набожностью, так что со сбором информации проблем возникнуть не должно. Кроме того, ты родился здесь и знаешь местную специфику. Умеешь говорить с местным акцентом, твое лицо не примелькалось. И ты один из немногих, для кого все эти обряды — не пустой звук.       — Прошу прощения, но я, так сказать, из «конкурирующей фирмы», — вставил Эйдан. — Различий немало, иначе бы мы тут не сидели и не планировали операцию под прикрытием.       — Если возникнут вопросы, обращайся к отцу О’Хара, — полковник кивнул в сторону сидящего по правую руку высокого худого старика в таком же черном облачении, как у Эйдана.       — И вы позволите мне? Человеку, не имеющему на это права, занять ваше место в церкви? — Эйдан, прищурившись, смотрел на него. — Разве это не богохульство? Не грех?       — Вам не хуже меня известно, что это решение принято высшими церковными иерархами. Не в моей власти его оспаривать. Кроме того, ждать, чтобы еще несколько невинных душ погибло — грех намного больший, — заявил тот неприятным дребезжащим голосом. — Делайте, что должно, и да поможет вам Бог. Я буду молиться, чтобы ваши усилия принесли мир.       Мир… Иногда Эйдану казалось, что этого не будет никогда. Пусть после подписания мирных соглашений и стало потише, и ему так и не пришлось узнать, что такое настоящая уличная война. Но «стены мира» никто не торопился сносить — а вдруг пригодятся? Отчуждение все еще витало в воздухе Ольстера вместе с присущей ему сыростью. Крупных беспорядков с тех пор не случалось, но все понимали, насколько это перемирие хрупко. Каждый день сталкиваясь с изнанкой жизни и видя перед собой людей, ненавидящих своих соседей просто потому, что те ходят в другую церковь, Эйдан устал и отчаялся. Как полицейский, он оставался на посту, служа буфером между противоборствующими сторонами. Но как человек — просто желал, чтобы это наконец закончилось. С выходом Великобритании из Европейского союза сепаратистские настроения усилились не только в Северной Ирландии. Шотландия встрепенулась и снова заговорила об отделении; даже тихий благопристойный Уэльс зашевелился. Возможно, это было не патриотично со стороны Эйдана, но он был бы рад, если бы брексит сделал то, что не удалось боевикам ИРА: покончил с восемьсотлетней распрей.       Он не чувствовал себя дома в Лондондерри, хотя и родился там. Каждый взгляд с другой стороны стены говорил ему — тебе тут не рады. Ты всегда будешь захватчиком, даже если многие поколения твоей семьи живут с нами бок о бок. Пусть улицы больше не сотрясались от взрывов, Эйдан чувствовал: достаточно малейшего повода, и это повторится в любой момент. Многие знакомые его семьи уехали из провинции в метрополию, опасаясь подобного развития событий. Остались лишь железобетонно убежденные в своей правоте и те, кому нечего терять. Шестое чувство редко обманывало Эйдана, и сейчас оно говорило — мы на пороге нового витка насилия.       Собственно, именно поэтому он сейчас стоял перед зеркалом в прокуренном кабинете своего шефа. Тот, то и дело взъерошивая пятерней короткие седые волосы, подводил итоги их двухчасового брифинга; зычный уверенный голос перекрывал голоса подчиненных.       — Единственное замечание, — вмешался Эйдан, подходя ближе, чтобы его было видно всем. — Не очень похоже на священника, вы не считаете? — и демонстративно напряг бицепс. Черная ткань сутаны натянулась, чётко обрисовывая солидную мускулатуру.       — Ты собрался демонстрировать своей пастве бицуху и пресс?       — Если это поможет делу, — Эйдан лукаво улыбнулся, вызывая смешки у коллег и раздраженное хмыканье у полковника и отца О`Хара. На этой оптимистичной ноте их наконец отпустили домой.       — Пока, Лис! Удачи! Благословите, святой отец! — сослуживцы со смехом закрутились вокруг Эйдана быстрым хороводом. Тот лишь улыбался и крестил их, невзирая на испепеляющие взгляды, которые на него бросал старый священник. Но даже если тот и раскаивался в своем решении помочь полиции, то выбора ни у кого из них уже нет. Эйдан Фокстейл, агент под прикрытием по прозвищу Лис, приступил к заданию.

***

На первый взгляд, все оказалось не так уж и трудно. Новый священнослужитель — отец Лиам О`Нил, завоевал доверие паствы с первой проповеди. Еще очень молодой, лет двадцати шести-семи, не успевший очерстветь душой и разочароваться в людях, как старый О`Хара, он с огромным рвением взялся за дела своего прихода. Единственный недостаток, который ему можно было вменить — пожалуй, чересчур современные взгляды на мир. Которые, впрочем, отец О`Нил никому не навязывал. Он всего лишь предлагал выслушать его и подумать. Эйдан был очень доволен своим альтер эго и тем впечатлением, которое оно производит на людей. Изображая Лиама, он взял так много от себя лично, как только возможно, чтобы не тратить лишние силы на притворство или случайно себя не выдать. Кто знает, как долго ему придется быть священником? Месяц? Два? Полгода? Лиам определенно был религиознее и порядочнее него самого, но на этом, пожалуй, разница между ними заканчивалась. Уже в первый день службы он смог завоевать многие сердца. Новый священник был приветлив и искреннен, его очень быстро полюбили, а за любовью обязательно придет и доверие. Кого-нибудь другого на месте Эйдана мучила бы совесть: ведь он обманывал этих, в сущности, неплохих людей, отправлял религиозные обряды, не имея на это права ни законного, ни духовного. Но стоило ему подумать, ради чего он здесь, и глупые мысли пропадали. Их спецгруппа выслеживала отколовшуюся от ИРА независимую террористическую ячейку уже давно и безуспешно. Расследования последних лет вели в этот пригород Северной Ирландии. Здесь поблизости накрыли торговца оружием полгода назад, именно сюда привели следы убийства, случившегося на другом конце провинции. Анонимные звонки с угрозами и требованиями, немедленно выйти из состава Соединенного Королевства, были сделаны из телефонных будок на улицах Даунпатрика. Выброшенные мобильные, если все их отметить на карте, образовывали вокруг Даунпатрика неровную окружность. Что могло означать только одно: террористы, хоть и отъезжали довольно далеко, чтобы сделать звонок, возвращались домой. В этот город. Три или четыре раза взрывы оглашали тихие улочки. Они никого не убили лишь потому, что взрывное устройство собирали явно непривычные и неумелые к этому делу руки. И за последнее время участилось число мелких проишествий — граффити с националисткими посланиями, стычки молодёжных компаний из разных кварталов, будто бы их подзуживал кто-то. Следы вели сюда и терялись. Что-то закручивалось здесь, на безобидных узких улочках небольшого городка, но кто за этим всем стоит, оставалось загадкой. Эйдан собирался стать всеобщим любимцем и для этого старался производить впечатление современного и открытого миру человека, чтобы привлечь к себе молодёжь: полагая, что неуловимая организация начнёт окучивать в первую очередь молодых людей. Большие надежды он также возлагал на исповедь в своей церкви: как Эйдан заметил, в этой местности священник заменял людям психотерапевта. Но пока что ему признались в супружеской измене, вернее, всего лишь в покушении на оную. Эйдан уже предвкушал, как выйдет из исповедальни и отправится в свое новое жилище - пристройку к церкви, которую раньше занимал его предшественник. Выпивка и сигареты, конечно, были у него под запретом, чтобы не выходить из образа. Но хотя бы полистать книгу не религиозного содержания тоже было бы неплохо… Неожиданно, едва прощенная грешница наконец покинула его, в исповедальную кабинку вломился кто-то другой. Сквозь зарешеченную перегородку почти ничего не было видно, лишь грубый абрис головы. Эйдан не успел произнести ни слова из положенных ему, как следующий кающийся заговорил. Горячо и быстро, будто стреляя словами, как из пулемёта. Удивительно… бывает ли так, что акцент идет голосу, как человеку — хорошо сидящий костюм? Раньше Фокстейлу никогда не нравился говор недругов-соседей, он считал его слишком грубым и неприятным. Откровенно говоря, он казался ему издевательством над классическим и благозвучным английским языком. Первое, что Эйдан сделал, оказавшись в Лондоне — научился говорить правильно, настолько его раздражал даже собственный провинциальный акцент. Но в этом голосе все эти гортанные, хрипящие и раскатистые звуки были к месту.        — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь! Я исповедовался на прошлой неделе, отец мой, но это снова произошло! — сокрушался приятный глубокий баритон. — Я делал все, что вы советовали, отец О’Хара. Избегал среды, где могу подвергнуться искушению, усердно молился, ещё взял дополнительную работу, чтобы думать "об этом" было некогда… Но оно опять произошло! Не дав вставить ни слова, молодой человек (Эйдан определил по голосу, вряд ли старше его самого) рассказал о своём грехопадении.       — Простите, отче, ибо я согрешил. Оно опять настигло меня и победило, это мерзкое богохульное желание. Я снова согрешил в своих помыслах, — теперь голос звучал глухо, будто бы лицо закрыли ладонями. — Я так старался противиться… и вот опять, мои собственные грязь и скверна запачкали моего друга отвратительной похотью. Я воистину дьявольское отродье… Мнимый священник сдержал улыбку, слушая сбивчивый рассказ. Всего-то? Возбудился, принимая душ после футбола вместе с друзьями, от вида одного из них? Но похоже, этого парня произошедшее серьезно выбило из колеи. Его голос дрожал и срывался, когда он рассказывал о своих мыслях и бесплодных попытках от них избавиться. Судя по всему, у него были доверительные отношения со старым священником. Эйдан откашлялся. Ему не понравилось отчаяние в этом красивом голосе. И ещё меньше понравилось, когда парень принялся обвинять во всем себя. «Дьявольское отродье», «скверна»… «Ну спасибо тебе, предыдущий пастырь», думал Эйден про себя. «Так зомбировать беднягу! Эту бы энергию, да на благие цели».       — Это все твои грехи? — он мягко прервал поток самоуничижительных фраз.       — Все с прошлой недели… Вы кто такой?! Где отец О’Хара? В голосе послышались страх и смятение.       — Я новый священник, отец О’Нил. Мой предшественник ушёл на покой, все же восемьдесят лет — года преклонные. И вот что я бы хотел сказать тебе… Эйдан немного помолчал, раздумывая. Потом заговорил. Начал с того, что Иисус любит нас всех, грешников тоже. И нам велел любить ближнего своего. Что мир вокруг меняется, и меняются люди. Конечно, в Библии написано, «не ложись с мужчиной как с женщиной», это верно. Но также там предписано избивать камнями неверных жён. И подробно описана практика, кого можно продать в рабство, а кого нет. Эйдан процитировал оба стиха, припомнил ещё несколько анахронизмов. Постарался утешить, объяснить, что так бывает. И выразил уверенность, что эта склонность не делает его собеседника «дьявольским отродьем». Во всяком случае, с точки зрения Эйдана он намного лучше, чем мужья некоторых прихожанок.       — Вообще-то, я должен был просить ее прислать мужа ко мне, для вразумления. И убеждать всеми силами сохранить семью. Но я дал ей адрес шелтера и несколько телефонов, где помогут, — возмущение даже не пришлось разыгрывать. — Возможно, я поступил не так, как положено пастырю, но по совести. Эйдан пытался не выглядеть слишком терпимым — это было бы подозрительно. Но он постарался уверить невидимого собеседника, что ничего страшного не произошло. И что он не считает его неисправимым грешником и плохим человеком. Под конец произнёс традиционную формулу и отпустил грехи.       — Спасибо, отец О`Нил, — послышалось с другой стороны перегородки. Голос Киллиана О`Рейли, имя выяснилось во время исповеди, сел от волнения. — Вы первый, кто не назвал это грязью и скверной. Когда они вышли из исповедальни одновременно, Эйдан поблагодарил мать-природу, что одарила его железной выдержкой. Потому что при виде стоящего напротив молодого мужчины у него пересохло во рту и сбилось дыхание. Сердце скакнуло до самого горла, стремительно упало куда-то в район исподнего, да так там и осталось. Как же красив! На добрых полголовы выше его самого, широкоплечий и русоволосый, незнакомец с неловкой полуулыбкой глядел на него, теребя в руках кепку. Почему-то это бросилось в глаза в первую очередь: большие ладони и длинные пальцы, сминающие серую ткань. И яркие синие глаза, смотрящие на Эйдана с благодарностью из-под длинных густых ресниц. Киллиан О`Рейли выглядел, как обретшая плоть сексуальная мечта Эйдана Фокстейла. Похоже, работа под прикрытием будет интересной.