Клыки

      — Пристегнись, — сказал Герман, когда мы выехали с парковки. Я послушно потянулась за ремнем безопасности. — Или смерть тебя не пугает? Я так понимаю, нет.       Ответа не нашлось, чувство стыда и вины грызло изнутри. Я просто ненавидела себя за весь этот цирк! Никогда, вот никогда не делала ничего подобного, уже лет с шестнадцати начала вести себя по-взрослому и разумно. Физрук и то, что тогда происходило, стало моей последней детской ошибкой. Из-за какого-то тупого одиночества развести такую муть… Какие оборотни? Какие лужи? Какой, черт возьми, кусок сырого мяса в руках? Очень хотелось переложить все негативные эмоции на Германа, обвинить его в том, что он сначала показал мне, как можно жить без одиночества, а потом снова окунул в него, что это его вина, а не моя. Вот только есть разница между тем, чтобы предложить человеку помощь в особенно трудный момент и позже, создав все условия для него, попросить избавить себя от общения с ним, и тем, чтобы приютить бездомную собаку, дать ей крышу и пищу, а потом выгнать на улицу, потому что надоела. Германа не за что было винить, а себя за глупость – вполне.       Мы ехали в тишине, пока не покинули город. Пейзаж, состоящий из многоэтажек, магазинов и кучи людей, сменился на бесконечный лес. На улице уже сильно стемнело, и теперь не покидало чувство, что из густой черноты, спрятавшийся среди стволов многочисленных деревьев, кто-то наблюдает за нами. Всматриваясь в тьму, я приоткрыла рот, но не решалась заговорить. Пришлось покусать губу в попытках сбросить напряжение, но это не помогало. Только вкус крови наконец заставил прекратить это делать.       — Прости… — прошептала я, не переводя взгляд на Рудницкого. Он ничего не ответил. Пришлось продолжить. — Герман, я знаю, что поступила очень глупо, ты даже не представляешь, как мне сейчас стыдно.       Преподаватель вздохнул.       — Долго нам ехать?       — Нет, — сухо бросил он.       В голове не укладывалось, что я получила подтверждение существованию оборотней. Эта информация не шокировала в полной мере лишь из-за того, что до конца не удавалось в это поверить. Мозг защищал себя от безумия, как мог. Здорово, что природа продумала всякие такие механизмы, благодаря которым я сейчас оставалась в себе.       — А что это за бабушка, к которой мы едем? Это твоя бабушка?       — Нет, не моя.       — Какое место она занимает в вашей стае?       — Иерархию будет сложно объяснить. Считай, что она шаманка или лекарь. Голос Германа оставался совершенно бесцветным. Казалось, что он разочарован и презирает меня. Во время разговора в квартире он показывал свои эмоции, он волновался и злился, а теперь… Да, правду говорят, что безразличие хуже злости и ненависти.       Я всегда считала, что противопоставление любви – это ненависть, но нет. Безразличие.       — У тебя будут проблемы? Из-за моей выходки.       — Они уже у меня есть.       Черт. От этих слов стало даже физически больно где-то в груди или в солнечном сплетении. Очень хотелось удариться головой о стену. С размаху. Или закосплеить отца…       Мысли про отца заставили поежиться, по коже пробежали мурашки. Показалось, что я на самом деле сейчас подумала об этом. Жизнь потеряла свою ценность вмиг, а собственное существование стало противно. Герман был чуть ли не единственным, кто действительно решил просто так мне помочь, позаботился. Абсолютно безвозмездно он дал столько, сколько никто никогда бы не дал чужому человеку. Он от чистого сердца сделал для меня добро. И чем я отплатила? Поступила, как ребенок и как эгоистка. Создала этому прекрасному… человеку, или кем он там был, кучу проблем. Но я правда не хотела, чтобы так вышло, не думала, что все будет так серьезно. Я думала, он… А что я вообще думала? Какой хотела итог? Наверное, как и сказала волчонку, просто признание в ликантропии, которое могло помочь вернуться к нему на работу и в его жизнь.       У меня больше никого не было на этом свете, кроме Германа и Кати. Мама бросила, отец умер, другие родственники со мной не общались, Кирилл изначально ни во что не ставил. Были еще подруги, но, по сути, ни я в них, ни они во мне особой ценности не видели – просто легкое общение, когда скучно. Только Герман и Катя видели во мне меня, только им я была интересна, только им было не наплевать на мою жизнь. И мне было не наплевать только на них. Сердце очерствело, душа стала тонкой и порванной в клочья, я просто не могла кого-то любить, кем-то дорожить, видеть в ком-то личность… И только два человека были исключением.       — Прошу, прости меня. Умоляю, прости, — еле слышно прошептала я, чувствуя, как горячие слезы реками стекают по щекам. — Мне безумно жаль, я просто идиотка. Полнейшая дура. Прости меня.       Может, не стоило говорить, что все выдумала? Пусть бы Герман и правда убил меня. Я устала. Устала от одиночества, от холода этого мира. Устала прятаться в книгах и уходить с головой в рисование, лишь бы не проживать свою жизнь. Устала ломать голову, размышляя о поступке мамы, о выборе отца, о том, почему никто не смог меня полюбить, даже Кирилл. Устала мысленно возвращаться в школьные годы и вспоминать о физруке, устала ненавидеть его и винить себя, даже несмотря на пройденную терапию. Я устала от своего существования, такого тупого, бессмысленного и невыносимо одинокого.       — Алексия, успокойся, — уже более мягким тоном сказал Рудницкий, — я не злюсь на тебя. История максимально глупая и странная, но я тебя ни в чем не виню.       — Просто скажи, что мне надо сделать, чтобы у тебя не было проблем, — в конце мой голос сорвался. — Если так будет проще, можешь убить меня, или я сама могу. Я все равно жить не хочу.       Сжавшись в комочек и отвернувшись к окну, я разрыдалась. Еще одно проявление слабости, за которое потом будет стыдно. Герман съехал на обочину и остановил машину. На долю секунды подумалось, что он и правда решил убить.       — Алексия, милая, — позвал он, — тише. Ничего страшного не произошло, правда, — преподаватель аккуратно коснулся моего плеча, его голос был спокойным, сочувствующим и ласковым.       Рудницкий дал еще пару минут проплакаться, потом достал с заднего сиденья бутылку воды и протянул ее мне вместе с бумажными платочками. Я все же смогла взять себя в руки и успокоиться, слезы почти перестали течь, но судорожные всхлипывания пока продолжались. Сделав несколько глотков воды, я вытерла лицо платочком и наконец перевела взгляд на Германа. Он сидел развернувшись ко мне, слегка наклонив голову вбок, и внимательно на меня смотрел. В глубоких глазах читалось сочувствие и грусть.       — Извини за это, — хрипло произнесла я, снова пряча заплаканное лицо.       — Все в порядке, — мягко ответил он. — Я тоже перед тобой виноват.       Он? За что? Вот вины Германа во всем этом точно не было. От непонимания я даже нахмурилась.       — Я перегнул палку. Хотел, чтобы ты все поняла, осознала и не делала глупости в будущем уже по-настоящему.       — В смысле? В каком плане?       — Мы едем ко мне домой. Ни к какой шаманке мы не поедем. Соответственно, проблем у меня не будет. Если, конечно, ты не станешь проводить ритуалы на самом деле.       — Погоди, — я свела брови, сжимая в руке платочек, — так ты понял, что я тебя обманула?       Герман вздохнул и посмотрел в сторону.       — Не сразу. То есть… я все время сомневался, хотя с другой стороны считал, что это в твоем духе.       — Что в моем духе?       — Радикально действовать, — усмехнулся он. — В твоей природе пойти и сделать какое-то серьезное действие, если считаешь, что так надо. Я помню, как просил тебя остаться в доме, а ты схватила нож и выбежала на улицу. Думаю, если бы на нас кто-то напал, ты бы им воспользовалась.       Интересное наблюдение. Никогда не размышляла на тему своих действий, но мне казалось, что я все же не смогла бы кого-то убить или порезать. Хотя, если бы моей жизни или жизни Германа что-то угрожало, то, может, и смогла бы.       — Ты залезла на мой участок через забор, когда я не взял трубку и не открыл ворота. Думаю, ты и правда могла бы попить из следа, чтобы достичь какой-то своей безумной цели. А с твоей любовью к фэнтези и кровососам в это еще проще поверить, Алексия.       — Я и правда думала о таком, но не знала, где искать волчий след… — призналась я.       — Вот видишь, — он снова усмехнулся. — Очень хорошо, что волки у нас тут не водятся. Про последствия я тебе не врал.       — Я бы умерла при обращении или меня убила бы стая?       — Да.       — Понятно… И в какой момент ты понял, что я вру?       — Я догадывался во время разговора, были моменты, которые сигнализировали о том, что всё это фикция, но точно понял, что ты блефовала, только когда ты перепуганно об этом заявила. Ты правда подумала, что я убью тебя?       — Не знаю, — я пожала плечами, — у меня не было времени подумать. Я испугалась и растерялась. Откуда мне знать, как у вас принято? Ты говорил убедительно.       Какое-то время мы молчали, каждый размышлял о своем. После нашего разговора я почувствовала облегчение и поняла, что на самом деле не хочу прощаться с жизнью. Я не хотела умирать, я хотела, чтобы просто закончились страдания. И чтобы у Германа не было проблем. Теперь же в душе было лишь опустошение, а от предвещания скорого возвращения к одиночеству стало грустно, но сохранялась капля надежды, что Рудницкий оставит мне немного места в своей жизни.       — Расскажи, почему ты это сделала? Зачем всё это придумала? — попросил Герман.       Наши взгляды пересеклись. Я почувствовала, что правда хочу всё ему рассказать. Абсолютно всё, до самой последней детали.       — Вы опять используете эту свою магию? — недовольно пробубнила я, смотря куда-то вниз и борясь с желанием выложить наболевшее.       — Сейчас – нет, — спокойно заявил Рудницкий.       — Тогда почему мне так хочется рассказать Вам всё, что у меня на душе?       — Думаю, это обычная история из сферы психологии. Ты просто хочешь выговориться и понимаешь, что я отлично для этого подхожу, потому что смогу выслушать, принять и не осудить.       Он попал в яблочко. А уж лучше бы это была его дурацкая магия.       — Вы еще и психолог? — раздраженно спросила я, хотя злилась на себя, а не на него.       — Нет, но базовые знания из этой области есть. И определись, пожалуйста, ты ко мне на “ты” или на “Вы”.       — Ну давайте на “ты”, если можно…       — Ну давайте.       Я вздохнула. После того, как меня раскрыли, говорить расхотелось. Одно дело – волшебные чары, другое дело – откровенничать по собственному желанию лишь потому, что тебя готовы выслушать.       — Так что? Зачем ты это придумала?       — Не знаю.       — Если тебе будет легче, могу использовать, как ты сказала, магию.       — Не надо, я сама…       Собравшись с мыслями, я выдала ему всё. От и до. Рассказала про одиночество, про то, что не смогла больше с этим одиночеством бороться после заботы Германа и совместной жизни. Даже рассказала про неудачное свидание, в том числе и про поцелуи без желания. Рассказала, как долго лазила в интернете и собирала информацию об оборотнях, как придумала свой тупой план.       — Был еще вариант предложить тебе чай с аконитом, чтобы посмотреть, будешь ты его пить или нет. Но и у простого человека может быть на него аллергия, да и навредить боялась…       — Да-а-а, — Рудницкий вскинул брови, — чай с аконитом – это, конечно, сильно. Но спасибо, что решила все же не травить меня.       — Он правда для вас ядовит?       Герман кивнул.       — Ясно… До сих пор не верится, что это все правда.       — Ни один здоровый человек в это не поверит. Поэтому я и решил тебе внушить, что то, что ты видела в кабинете, тебе померещилось. Проще поверить в ошибку мозга, чем в такое.       — Это точно.       Я хотела задать еще несколько вопросов про оборотней и спросить, что мы теперь будем делать, но Рудницкий меня опередил, вернувшись к предыдущей теме.       — Так, значит, после того, как я попросил тебя съехать, ты почувствовала себя бездомной собакой, которую сначала приютили, а потом снова выкинули на улицу?       Когда это озвучил он, данная формулировка оказалась все-таки слишком утрированной и резкой.       — Ну… не совсем так. Скорее, как бездомная собака, которую приютил человек, накормил и согрел, а потом построил ей огромную, теплую, просторную конуру, идеальную и комфортную, но отправил жить туда одну, — пояснила я. — Вроде тепло, вода не капает, еда есть, вот только хозяина нет. И эта собака поняла, что крыша хоть и нужна, но в одиночестве-то все равно так же холодно и сыро, как поздней осенью на улице, даже несмотря на теплые полы и прочные стены.       Герман медленно кивнул, глядя на меня долгим, глубоким взглядом. Считать эмоции не получилось. Мне вдруг показалось, что вся эта аллегория про собаку прозвучала очень странно, глупо и неуместно. Я решила постараться исправить ситуацию.       — Ладно, пример не совсем подходящий. Не хозяин, конечно. Ты же мне не хозяин. Ну, то есть… В общем… — я сдалась, закрыв лицо руками. — Ладно, проехали.       — Я понял, что ты хотела сказать, не беспокойся, — ответил он. — Забавно, конечно, что из нас двоих с собакой ты сравнила себя… В общем, да, я все понял, но я не знаю, что с этим делать.       — В смысле?       Рудницкий задумчиво поджал губы, после чего вздохнул. Он посмотрел мне в глаза, и на этот раз его эмоции были очевидны. Это была одна эмоция – сожаление.       — Я не знаю, что делать с тем, о чем ты рассказала мне, милая Алексия. Понимаешь, я не могу просто взять и пустить тебя жить к себе навсегда.       Как же стало неловко, аж кровь к щекам прилила. Я же совсем не это имела в виду! Я и не собиралась поселиться у него и жить вместе до конца дней.       — Я об этом и не просила, ты чего. Нет. Я… Я… — Взгляд забегал по сторонам. Мне не удавалось побороть смущение, чтобы нормально сформулировать мысль. Заправив прядь волос за ухо, я выдохнула. — Я сказала, что просто хотела бы сохранить с тобой общение, работать на тебя, иногда общаться. Не более того.       Волчонок кивнул.       — С этим тоже сложно, Алекс. Пока я не могу снова впустить тебя в свою жизнь, сейчас не самый подходящий период. Но чуть позже я что-нибудь придумаю, хорошо? Я имею в виду с работой и минимальным общением. Но нужно, чтобы ты поняла одну вещь.       — Какую?       — У меня есть жена, хоть мы и не вместе, я все равно не свободен. И я не человек.       Снова кровь хлынула к лицу. Я резко отвела глаза в сторону. Да что ж такое, почему он думал вообще не в том направлении! Никто же и не говорил о чувствах и отношениях. Я нервно поскребла щеку ногтями, будто это могло помочь крови отлиться обратно и разрушить тем самым смущение.       — Герман, я это понимаю, и я… как уже говорила, ничего такого к тебе не испытываю. Речь об обычной дружбе. Не более.       — Алекс, о дружбе тоже не может идти речи, — серьезно сказал он.       — Но почему?       — Потому что мы из разных миров. Буквально.       — И… — я хотела поспорить.       — И это не обсуждается, — перебил Герман.       — Ладно.       — Алекс, давай так… — он протянул руку и задумчиво побарабанил пальцами по рулю, — я постараюсь быть рядом настолько, насколько возможно и насколько безопасно, до тех пор, пока ты более или менее не устроишь свою жизнь. После этого разойдемся, как в Северном море корабли.       — Почему в именно в Северном? — не поняла я.       — Не знаю, почему-то так на ум пришло, — Рудницкий пожал плечами. — Так что, идёт?       — Ну… да… конечно.       Это предложение звучало странно и до конца не было ясно, в какой форме вервольф собирался его реализовывать, но разве у меня был другой выбор?       — Вот и отлично, — сказал Герман, садясь прямо и пристегивая ремень.       Он снова вырулил на дорогу.       — Куда мы сейчас?       — Ко мне, я же сказал.       — К тебе?       — Да. В квартиру отвезу утром, не буду же я бросать тебя сегодня в одиночестве после всего этого.       — Спасибо… — растерянно произнесла я.       Это было очень мило с его стороны.       — Если хочешь, могу оплатить тебе психолога, — вдруг предложил Рудницкий. — Он поможет справиться с одиночеством и проработать травмы.       — Оу, спасибо большое за предложение. Пока не нужно, попозже сама к нему запишусь.       — Почему сейчас не хочешь?       Машина неслась по шоссе, темнота за деревьями в лесу уже не казалась такой враждебной. Мне стало значительно легче. Глядя на Германа, держащего руль обеими руками, но, при этом, расслабленного, я почувствовала в душе тепло.       Попыталась представить Рудницкого волком, но пока не получалось.       — Во-первых, я совсем уж себя возненавижу, если снова воспользуюсь твоей очередной помощью и присосусь к кошельку. Хватит того, что я за квартиру копейки плачу. Скоро и так уважать себя перестану…       — Ладно. Как скажешь. А во-вторых – что?       — Во-вторых, я уже ходила к психологу, когда была подростком, и пока не готова снова к нему идти.       — Не помог тогда?       — Нет, почему, помог… Я смогла пережить и отпустить ту историю, пока снова его не встретила. Просто… Не знаю. Попозже.       — Кого не встретила? — не понял Волчонок.       — Да не важно, — отмахнулась я. — Была одна любовная история. Не очень хорошая. Но уже много времени прошло, давай не будем об этом.       — Хорошо.       В машине снова возникла тишина, но на этот раз гораздо более комфортная. Размышляя над всем произошедшим, я решила задать Герману вопрос, который интересовал больше всего. Конечно, если не считать всех вопросов про оборотней, которых пока не хотелось касаться.       — Герман, почему ты мне помогаешь? Почему ты все это делаешь, еще и в ущерб своему комфорту? Только ответь честно, пожалуйста.       — Ну как же, раз уж я подобрал бездомную собачку, не могу же я снова оставить ее одну. Придется сначала подыскать ей новый дом.       — А почему ты вообще изначально ее подобрал?       — Жалко стало. Не смог просто посмотреть на то, как страдает хорошая, добрая и умная собачка, и пройти мимо, имея возможность помочь.       — Получается, ты очень добрый человек с большим сердцем, — отметила я, слегка улыбнувшись.       — Я бы хотел быть добрым человеком, — он выделил последнее слово, — с большим сердцем, Алексия, но, увы, я не такой.       — Как же? Почему ты тогда помог собачке? Это делают только добрые люди с большим сердцем.       — Возможно, я хотел искупить прошлые грехи или хотел просто позаботиться о ком-то внутри себя через заботу о другом существе.       Вот оно как…       Герман впервые подпустил меня так близко и поделился чем-то настолько личным. Разумеется, сразу же возникло еще множество вопросов, стало интересно узнать, о каких грехах он говорит, и узнать историю его жизни. Кто внутри него нуждался в заботе? И почему ее не получал? Но я решила пока не наседать, чувствовала, что еще не время, что он все равно больше ничего не расскажет.       Диалог закончился, и я залезла в телефон. Почти сразу в ленте попался пост про очередную новую жертву местного маньяка.       “Свирепый убийца продолжает зверствовать. Вчера в парке нашли растерзанного юношу, парню был всего двадцать один год. Характерные раны на горле и вспоротый живот. Уже страшно выходить на улицу…”       К посту прилагались фотографии, но кровавое месиво было заблюрено. Стало не по себе.       — Снова убили молодого парня. Тоже растерзано горло, — сказала я.       Рудницкий промолчал.       — Герман, ты знаешь, кто их убивает?       — Нет, — коротко ответил он.       Я внимательно вгляделась в его лицо. Такое красивое, мужественное и спокойное. Взгляд Германа был устремлен на дорогу.       — Правда?       — Правда.       Почему-то я ему верила. Наверное, просто потому что хотела верить.       — Это делает не человек, да?       — Скорее всего.       Не человек… Мой мозг по прежнему отказывался всерьез воспринимать информацию о существовании вампиров, вервольфов и прочей нечисти. Может, я все-таки сошла с ума и просто, сидя в дурке и глядя в стену, всё это себе придумала? Ну какие оборотни, это же невозможно…