Опасные связи

Все эти воспоминания довлеют надо мной ровно до тех пор, пока до моих ушей не долетает тихий скрип. Поворачиваю голову в сторону… Деревянная дверца медленно отворяется, и я вздрагиваю, выдернутая из размышлений мрачным, похожим на зловещее привидение Малфоем, выходящим из недр шкафа в комнату. Внезапно во мне что-то с хрустом надламывается, и я взрываюсь задушенным хохотом. У Малфоя непередаваемое выражение лица: в нем, кажется, борются гнев и удивление. А напряжение, которое вначале сочилось из меня слезами, теперь выплёскивается смехом. Я смеюсь, хохочу до слез, сгибаясь под напором нахлынувших эмоций и того, что происходит в моей жизни. И мне становится немного легче. – Ты закончила? – сухо спрашивает Малфой. Киваю, вытирая невольно выступившую на глазах влагу, и тихо выдыхаю последний смешок: – Выход ты знаешь где, Малфой. Он приближается ко мне медленно и тихо, нависает тенью. Его жесткие глаза смотрят на меня с безразличным спокойствием, но за всем этим я угадываю призрачный намек на интерес. – У тебя тоже есть свои секреты, да, Грейнджер? – У всех они есть. Но я не собираюсь объяснять то, что ты здесь невольно подслушал. Он усмехается, но его чертовы глаза – безжизненное серое небо – впиваются в меня так, что становится не по себе. Встаю, мгновенно подбираясь: самое время вспомнить о том, что произошло вчера. Но Малфой не двигается, а затем задумчиво тянет: – Фотография какая-то. Твой отец, его работа... Странно, что ты не знала, где он работает. – Проваливай, – цежу я сквозь зубы. Малфой издает смешок и наклоняется ко мне: – Это интересно, не находишь? – С каких это пор ты стал интересоваться моими делами? – С тех самых пор, – Малфой обходит меня, а я слежу за ним напряженным взглядом, – как о твоей жизни начали всплывать интересные факты, – он оценивающе улыбается, а я чувствую, как по спине ползет неприятный холодок. – Пошел вон, – тихо произношу, и он издевательски смеется: – Я-то пойду, но это действительно интересно. Он проходит мимо, через секунду за ним захлопывается дверь, а у меня в голове крутится лишь одна неприятная мысль: «Сейчас я каким-то образом дала Малфою повод рыться в своем грязном белье». А рыться он будет, я в этом почему-то совершенно не сомневаюсь. *** За окном, украшенным тонкими сатиновыми занавесками, чернеет ночь. Полуоткрытое окно пропускает ветерок, который холодит ноги. Но меня не слишком тревожит перспектива заболеть: все мое существо наслаждается возможностью побыть на чужой территории. На свободе. Мы с Лавандой лежим на ее стареньком скрипучем диване и тихо смеемся. Теплую расслабленность, накрывшую нас легким пуховым одеялом после позднего перекуса, кажется, можно потрогать рукой. Я лежу, смотрю на Лаванду, на ее белокурые волосы, в беспорядке разметавшиеся по подушке, и улыбаюсь. Мне сонно и чуть-чуть смешно, когда она сжимает мое запястье и, потрясывая им, с напускной угрозой бурчит: – Так значит, ты целовалась с Поттером! И ничего не сказала до сих пор! Тоже мне, подруга называется! Тихо хихикаю и произношу, от сонливости медленно выговаривая слова: – Какая разница, когда. Сказала же. «Сказала то, что смогла. Это справедливо». Где-то на улице тихо рычит собака в будке, а здесь, в комнате, все звуки ночи прекрасно слышны: и рычание этой самой собаки, и тихий шелест ветра, и скрип старого окна. Дом у Лаванды небольшой. Двухэтажный, деревянный и очень уютный внутри. Он настолько маленький по сравнению с тем особняком, где живу я, что кажется аккуратным и каким-то кукольным. Нереальный в своем совершенстве, такой, каким я всегда представляла свой идеальный дом. Здесь нет какого-то глобального беспорядка, но нет и той хирургической чистоты, которая так давит на меня в Малфоевском дворце. Здесь чисто, но вон там, на стоящем неподалеку стуле висит кипа одежды, а чуть поодаль, на стареньком ламповом телевизоре, можно смело написать пальцем «помой меня!» Но это вовсе не страшно на самом-то деле, а даже очень по-человечески. Комнат в доме немного. Не знаю точно, сколько именно, но заблудиться в длинных безлюдных коридорах точно не получится. Вокруг атмосфера уюта, тепла и свободы. Мне даже дышится здесь легче. Я укладываюсь на бок, устраиваю удобнее голову на подушке, подкладывая под нее руку, и задумчиво смотрю на Лаванду. Находясь на своей территории, она кажется более уверенной в себе, более спокойной, не такой взбалмошной, какой обычно предстает в университете. Такая же белокурая и ясноглазая, как Астория и Малфой, с нежной светлой кожей и мягкими чертами лица она выглядит, не в пример им, совсем наивной и по-человечески живой. «Хотя…Кто знает, каким бы человеком она стала, если бы росла в той же среде? Да я даже за себя поручиться не могу в этом случае…» Поймав мой взгляд, она спрашивает: – Что? – Ничего, – мотаю я головой. Лаванда по-детски, чуть карикатурно хмурит лицо, а затем интересуется: – И что теперь? – Что ты имеешь в виду? – Что с Поттером делать будешь? На мгновение подвисаю от ее вопроса, а затем отвечаю: – Ничего?.. Лаванда мгновенно вскидывается на постели: – Как это ничего? Его пол-университета заполучить хочет, девчонки слюни пускают, а ты – ничего?! Все оставишь как есть? – Да, – просто отвечаю я, с опаской глядя на нее. Кажется, еще немного и Лаванда вспыхнет от охватившего ее возмущения. – Вот это ты зря! – заявляет она. – Надо его захомутать! Не думаю, что с этим будут сложности: ты ему явно нравишься! Закатываю глаза и с коротким смешком отвечаю: – Прости, но у меня нет на него наполеоновских планов. – Дурочка, – бурчит Лаванда. – Где ты еще такого найдешь? Пожимаю плечами. И сдерживаю тяжелый вздох, готовый сорваться с губ. Сейчас главное – разобраться в себе и собственной жизни. Парни могут подождать. В конце концов, если я не состоянии пока толком разобраться, кто я и что мне нужно в жизни, откуда я могу знать, кто мне нужен?.. – Ты же больше ничего от меня не скрываешь? – вдруг спрашивает Лаванда, и от ее взгляда, внимательного, но простого и открытого, у меня внутри что-то тонко дрожит от стыда, когда я отвечаю: – Нет. Если Лаванда узнает о моей лжи, то это расколет нашу с ней дружбу пополам. Как хочется рассказать ей все! О том поцелуе, который породил во мне множество непонятных эмоций, о постоянных склоках, обо всех сомнениях и мыслях… обо всем-всем-всем! А как бы Лаванда смеялась, если бы узнала, что великий и несравненный Малфой сам, своей величественной персоной сидел у меня в шкафу! Но этого не будет. Я не могу рассказать ей и ничтожной доли всего, происходящего вокруг меня. По крайней мере, сейчас. – Ну и хорошо, – говорит Лаванда, словно бы отзываясь на мои мысли, а на самом деле отвечая на прозвучавшую только что ложь. Она тянется к ночнику, стоящему на тумбочке рядом с диваном, и выключает его со словами: – Пора спать. Завтра нам рано вставать. Свет гаснет. Я лежу, слушаю ее тихое дыхание, а сама глаз не могу сомкнуть. В голове крутится множество мыслей и вопросов, на которые у меня нет ответов. «Не могу поверить, что отец работал в том же университете, в котором училась Панси… Хотя по сути, что такого? Не факт, что они даже знали друг друга. Это может быть обычным совпадением, которому я придаю слишком большое значение». Но что-то внутри меня не верит этим выводам. «Нужно выяснить, в каком именно году горел университет. Уизли помогут мне, я знаю. Но даже эта информация не гарантирует того, что отец и Панси, в конечном итоге могли быть знакомы. Так что, вполне возможно, и эта информация мне ничего не даст. А может, если получу хотя бы один внятный ответ на свои вопросы, кусочек мозаики, что я так долго собираю, встанет на свое место… И прояснит ситуацию. Возможно, я смогу прояснить ситуацию с Малфоем… Мне бы хотелось этого… Но Лаванда не должна знать… В этом доме так хорошо, а завтра мне нужно… рано… вставать…» *** Я просыпаюсь резко, так, будто меня кто-то ударил по щеке. Вожусь на постели, прерывисто выдыхаю и кладу руку себе на лоб. Он горячий и влажный. Не помню, что мне снилось: пробуждение стерло видения, растворило их, не оставив даже малейшего флёра, и я совсем не чувствую себя отдохнувшей. Приподнимаюсь на локтях и поворачиваю голову: на столе электронные часы показывают зеленым светом двадцать минут четвертого. Раннее утро означает, что мне можно спать еще несколько часов. С тихим стоном валюсь на подушку и только сейчас замечаю, что Лаванды рядом нет. А из полуоткрытой двери, ведущей в коридор, льется мягкий свет. Бесшумно встаю и подхожу к двери. Лаванда стоит в коридоре и с кем-то разговаривает по телефону. И судя по всему, она очень зла, настолько, что у меня возникает невольный вопрос: кому удалось вызвать в ней столь негативные эмоции, и главное: кто позвонил в такой час? – Не смей говорить мне такие вещи, – шипит Лаванда в трубку. – Я ни в чем не виновата! А если бы и была такой, то смогла бы принять себя! Все! Не звони мне больше! Нет! Это не мои проблемы! Резким движением она сбрасывает звонок и с тяжелым вздохом прижимает руки к лицу. Стоит так несколько секунд, а затем поднимает лицо (покрасневшие глаза воспалены, ресницы слиплись) и некоторое время смотрит перед собой ничего не выражающим взглядом. А затем резко поворачивается, застывает на месте, будто споткнувшись, но на самом деле увидев меня. Я вижу в ее расширившихся зрачках страх. И это мне не нравится. – Что-то случилось? – осторожно спрашиваю я. – Нет! – резко выдыхает Лаванда, и тут даже ежу понятно, что она врет. – А кто звонил? – Да так, ерунда, – криво ухмыляясь, Лаванда взлохмачивает волосы и, напоказ улыбнувшись, слишком быстро произносит: – Ошиблись номером. Прости, что разбудила. Пойдем спать, – и резким шагом проходит мимо меня в комнату. А мне становится неприятно. Я чувствую кислоту, подкатившую к горлу и понимаю, что не одна я здесь что-то скрываю. И от этого на душе становится как-то тяжело и легко одновременно. «Самое время перестать мучиться угрызениями совести» ,– невесело усмехаюсь и тащусь в комнату. *** Утро выдается каким-то скомканным, сумбурным и откровенно неловким. Собираемся мы молча. Взбиваю подушку и кладу ее на диван, краем глаза наблюдая за Лавандой. Вслед за учебниками она сует в сумку бутылку воды, заправляет белокурую прядь волос за ухо и, кажется, избегает смотреть мне в глаза. Тихо вздыхаю и смотрю в окно. Кусочек безжизненного, светло-серого неба блекло выглядывает из-под занавески, и мне отчего-то кажется, что на улице сегодня особенно холодно. Снова перевожу взгляд на Лаванду. Она непривычно молчалива, даже серьезна. Под глазами залегли настолько глубокие тени, что возникает ощущение, будто Лаванда не спала весь остаток ночи. И когда мы уже собираемся на выход, я останавливаю ее робким прикосновением к плечу и тихим вопросом: – Ты ничего не хочешь мне рассказать? Лаванда медленно поворачивается, меряет меня нечитаемым взглядом, а затем также тихо отвечает: – Нет. *** То ли из-за плохого настроения, то ли из-за погоды, окутавшей город пасмурным темным облаком, но сегодняшний день кажется мне тяжелым, а путь до университета как никогда длинным. По дороге на пары Лаванда снова молчит. И это ее молчание не напряженное, каким было ранее в доме, а более тихое… спокойное. Первая пара у нас общая, поэтому мы направляемся в корпус вместе. Мы поворачиваем за угол, заходим на территорию университета, а затем я слышу внезапный короткий вскрик. Поворачиваю голову, но вижу лишь шевелящиеся кусты и портфель, лежащий на асфальте. Ловлю удивленный взгляд Лаванды (похоже, она ничего не слышала) и говорю: – Я сейчас. Иди в корпус, я догоню. Она кивает головой (списываю ее послушность на инцидент, произошедший ночью, иначе Лаванда вела бы себя по-другому) и уходит. Сейчас я рада этому. Я готова признать, что в большинстве случаев ищу на свою задницу приключения неосознанно. Но сейчас, приближаясь к лежащему на земле портфелю, понимаю, что делаю возможную глупость, отреагировав не просто на вскрик. Потому что передо мной лежит портфель Дина Томаса. Я точно это знаю, поскольку не раз видела его у Дина в руках. Оглядываюсь по сторонам. Владельца рядом нет. А учитывая его последнюю встречу с Ноттом, откровенно испуганный вид, этот сиротливо лежащий на земле портфель и вскрик, который я слышала... Дело пахнет чем-то нехорошим. Осторожно подхожу к кустам и медленно их раздвигаю, обнаруживая грубо сколоченный деревянный забор, огораживающий место ремонтных работ. В прошлом году руководство захотело возвести на территории университета школу, но строители отстали от плана. Теперь это место — что-то вроде неоконченной заброшенной стройки, примкнувшей к нашему престижному заведению сбоку-припеку. Деревянный забор, который я сейчас вижу, очень хлипкий. Я помню, как близнецы Уизли пролезали через щель в нем, чтобы покурить. Память у меня развита неплохо, поэтому я осторожно пытаюсь найти расшатанные доски и сдвинуть в сторону. Наконец одна из них поддается, и сквозь тихий скрип я различаю резкие звуки ударов и почему-то биение собственного сердца. А затем, когда осторожно выглядываю из-за своего укрытия, вижу картину, которая заставляет меня тут же заткнуть себе рот рукой, чтобы не закричать. Теодор Нотт стискивает горло припертого к стенке Дина Томаса! Сцена не для слабонервных, а я в последнее время слегка подрастеряла всю свою невозмутимость. Внезапно замечаю третьего участника действа. Малфой стоит, засунув руки в карманы своего строгого короткого черного пальто. И невозмутимо наблюдает за тем, как медленно синеет Дин в крепкой хватке Нотта. – Ты все понял? – тихо спрашивает его Тео, слегка расслабляя пальцы на горле, чтобы услышать ответ. Но Дин, несмотря на явный страх на лице, выплевывает яростное: – Вы еще поплатитесь!.. Он не успевает договорить, потому что Нотт повторяет маневр, и Дин хрипит, глядя блестящими, полными ненависти глазами… на Малфоя. – Ты, кажется, не понимаешь серьезности всей ситуации, – медленно выговаривает Тео. – Карточные долги нужно отдавать. Ты проиграл и еще пытаешься выкрутиться, ублюдок, – он всё сильней сдавливает горло Дина, отчего тот закатывает глаза и бьет руками по плечам Нотта. – Погоди, до него еще не до конца дошло, – произносит Малфой, подходя к ним ближе. Сдвигаюсь в своем укрытии чуть влево, молясь, чтобы меня не заметили, и вижу, как лицо Малфоя искажается от ярости, когда он наклоняется к Дину и рычит негромко, но я, к счастью, слышу, что именно: – Тебя никто не заставлял играть, ты сел к нам сам. Ты проиграл. А затем, вместо того чтобы отдать все свои долги, ты начал подкатывать к моей сестре! Что, думал через нее денег достать, а?.. – Она мне… просто… нравилась… – выкашливает Дин, когда Нотт ослабляет хватку на его горле. – Значит, недостаточно сильно нравилась, раз ты испугался меня, – жестко припечатывает Малфой. Его скулы заостряются, губы вытягиваются в тонкую линию, а это значит, что он крайне зол. – Не рассказывай мне сказки, я не вчера родился. Такое отребье, как ты, только и может, что пытаться использовать людей в своих целях. И не думай, что я не знаю о том, что ты пытался помириться с Грейнджер. Хотел добиться помощи от нее? Так вот зря ты думал, что эта дурочка имеет на меня какое-то влияние. И если еще хоть раз ее коснется даже твоя тень, ты пожалеешь. Я тебе это обещаю, – цедит Малфой сквозь зубы. – И долг верни, – добавляет Нотт, отпуская Дина. Тот падает на колени, кашляет, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха, а затем встает и быстро пятится от Малфоя и Нотта на безопасное расстояние. – Для человека, презирающего сводную сестру, ты слишком о ней печешься, – выплевывает он в лицо Малфою, вытягиваясь в его сторону, но затем снова отскакивает на пару шагов, и мне вся эта сцена внезапно напоминает перепалку истеричной собачонки со слоном. Малфой смотрит на него со снисходительной жалостью. – Сейчас тебя должно волновать одно: как погасить свои долги. А что я делаю, для чего и для кого – не твоя забота. Проваливай, пока я добрый. Дин смотрит на него с какой-то затравленной ненавистью, а потом разворачивается и быстро уходит. Пару минут Нотт и Малфой стоят в тишине. Я внимательно смотрю то на одного, то на другого, и никак не могу понять, о чем же думает каждый из них. Наконец Тео спрашивает: – И правда, Малфой, какая разница, подкатывал он к Грейнджер или нет? Тот некоторое время молчит, а затем неожиданно устало отвечает: – Такие как Дин Томас, всегда до последнего пытаются извлечь выгоду из ситуации. Он знал, что попал на бабки, и пытался выкрутиться за ее счет. Это мерзко. Нотт неожиданно усмехается, и меня немного пугает такая перемена на обычно невозмутимом лице: будто в спокойную гладь воды кинули камень, и она пошла рябью. – Не более чем обычно, разве нет? Малфой неопределенно пожимает плечами: – Не знаю… Неважно… Пошли уже отсюда, что мы тут встали… И они уходят, оставив меня одну, наедине с собственными мыслями, пытающуюся переварить то, что сейчас увидела и услышала.