Марш на восток

- Нужно раскопать и посмотреть, - сказал Марат, вцепившись обеими руками в свой фотоаппарат. - Не нужно. Это лишняя трата времени, - ответил лейтенант. - Айзек, соединяй с полковником. - через несколько секунд связной передал ему телефонную трубку от рации. - Гончий-4 вызывает штаб, прием. Гончий-4. Да. Да, я. Никого не нашли, наших всех убили. Стоявший рядом военкор сделал шаг, приблизившись к Хеннингу так, что мог топтаться по его ногам. Не давая лейтенанту времени отреагировать, он, что было сил, заорал прямо в трубку в его руках, заставляя вздрогнуть: - Полковник, раскопки! Отошедший от секундного шока Хеннинг отпихнул свободной рукой военкора в сторону. От удара Марат аж на ногах не устоял и плюхнулся на пыльную дорогу. - Да военкор это, не иначе, как в штрафбат захотелось, - недовольно морщась продолжил разговор с полковником Хеннинг. - Да-да, он-самый. Захоронение здесь нашли большое: видать жителей всех здесь прикопали. Он хочет раскопать и посмотреть, - через пару секунд его лицо приобрело еще более мрачное выражение. Особенно сильно стали выделяться скулы из-за стиснутых зубов. - Так точно. Нет вопросов. Конец связи. Итак, господа военнослужащие, - вернул лейтенант трубку связному. - наш путь на передовую временно откладывается. Будем проводить эксгумацию. - Лейтенант, - вышел вперед Бруно. - Разрешите сжечь деревню? - С какой стати? - лицо Хеннинга стало еще более недовольным. Было видно, что удержаться хотя бы от матерной тирады ему становится все тяжелее. - Это место стало свидетелем массовой расправы и теперь обречено страдать и приносить страдания другим, кто здесь поселится. Мы должны сжечь здесь все, чтобы упокоить деревню вместе с жильцами. - Я не пойду на нерациональные меры ради суеверий. В просьбе отказано. Если вопросов по делу больше ни у кого нет, то берите лопаты и приступайте. Рюкзаки на землю, скатки шинели долой, поверх кладем оружие, снимаем с пояса лопату и приступаем к выполнению приказа. Земля больше походила на комковатый песок и копалась легко - с такой быстро должны управиться, хотя не буду скрывать, но этих немногих минут на такое дело тратить жалко. Сам военкор к собственной лопате счел нужным даже не притрагиваться, вместо того ходя вокруг да около, со своей камерой, порой делая снимки и получая неодобрительные взгляды с нашей стороны. Рыли эту могилу больше длину, нежели в глубину - еще бы, столько человек разом захоронить. Копая вглубь на одном месте, я быстро добрался до останков - это была чья-то босая нога небольшого размера, в грубом, неаккуратно сделанном сандалии. Теперь, думаю, не стоит сомневаться в наших догадках насчет целей, для которых копали эту землю. Другие солдаты тоже говорили об обнаруженных телах. - Копайте еще, - продолжал настаивать военкор. Еще несколько минут бросания земли, и я выкопал "свое" тело почти полностью, оно было щуплым, слишком худым для такой просторной одежды из старого тряпья. Дабы не уродовать лицо, землю с него я смахнул рукой - по виду оно больше похоже на женское, молодое, почти как у фарфоровой куколки, падальщики еще не затронули его. Взгляд, будто бы в него вернулась жизнь, смотрел поверх меня, на летевших в небе птиц. Очень быстро на месте этой неизвестной мне начала видеться другая, будто бы перенесшаяся сюда с передовой тридцать пятого. Она лежала на полу, подогнув колени похожим образом, блестевшие на полу осколки стекла навевали мысли о дожде-предвестнике рая. Никто не желал той девушке смерти, никто даже не приходил туда по ее душу - просто взорвавшийся во дворе снаряд разбил окно. Один осколок очень точно попал в артерию на шее, второй пробил горло. Эта девушка всегда нам улыбалась, когда проходила мимо, особенно тебе, Вольф. И с твоей стороны это было взаимно. Иногда еще она приносила нам в окопы воды или что-нибудь из еды. В том рве, перед которым я стоял сейчас, в Маньчжурии, в сорок третьем году, лежало множество и других людей - и мужчины, и женщины, разных возрастов, и дети и юные, и средних лет, и старые. Все вперемешку. Прохаживаясь вдоль края, Марат, не обращая внимания на хмуро глядевших на него куривших солдат, делал фотографии. Последним кадром он запечатлел мою Злату, отошедшую в сторону и опять державшую в руках свой образок. Склонив голову она совершенно не обращала внимание ни на то больше. Я, конечно, понимаю, что армии женщин мало, особенно в передовых частях, но он же, черт возьми, военкор - скорее гражданский, чем военный, такому дозволено вволю ходить по городам, где женщин на любой вкус. - Теперь можно закапывать назад, - сказал военкор. Как закопали, Хеннинг скомандовал "по машинам", и менее чем через минуту мы помчали дальше. Путь проходил через ухабистую местность, и несущийся по кочкам танк постоянно скакал, будто бык на корриде, специально старавшися сбросить кого-нибудь из нас на землю. В иной ситуации мы бы все давно изматерились, даже не смотря на присутствие Златы, только настрой сейчас был не походящий для соревнований в искусстве матерщины. Вместо того просто курили, слушая шум катков. Моя подчиненная, будучи некурящей, хрустела сладостями. Одной рукой держалась за поручень, второй доставала из подсумка на поясе конфетки в сахаре, и сгрызала их, каждую в один прикус, с такой силой, что становилось боязно за целостность ее зубов. Только она всего этого будто и не замечала, ровно как не замечала вкуса, и не вела счета съеденному, лишь хмуро разглядывая горизонт. - Злата, - на случай, если не услышит, я положил ладонь ей на плечо. - Ты ешь слишком много сладкого. Потом пить очень сильно захочется. Да и зубы лучше поберечь. - Сладкое улучшает работу мозга, - ответила Войкович, перестав брать из подсумка угощения. - Вдруг нагоним этих... бой будет. - В таком количестве поедать сладкое не стоит. Как не было и смысла "подстегивать мозговую активность", если моя подчиненная действительно преследовала эту цель в расчете на боестолкновение. До самого заката катили, и из вражеского встречали все такие же оставленные в спешке объекты. Катили так, пока не догнали до передовой, а остановились в небольшом лесу, на ночь. Сказали располагаться, так как раньше следующего утра не отправимся. Подвезли боеприпасов, чтоб понабрали столько, сколько можем нести, только нашему взводу оно без надобности было. Позже подъехала полевая кухня, привезя на ужин кашу. - А мы, вот, повстречали их разок, - рассказывал нам солдат из другого взвода, тоже решивший совместить ужин с любованием звездами, на которые открывался хороший вид с опушки. Его лицо было мне знакомо - видел не раз на построениях и учениях, но общаюсь с этим человеком впервые. - Приехали к полю, а там трава выше пояса, кое-где даже по-плечо была. По такой танкам вслепую нельзя ехать, поэтому мы пошли первыми. И если б не пошли, то остались бы в этой траве все, а не только пятеро из нас. Еще двоих увезли ранеными - надеюсь, что выживут. Эти сволочи "солнечные" даже винтовок не взяли - нацепили на себя бомбы и попрятались в зарослях. Один как с криком выскочил, и рванул себя, вместе с тремя нашими ребятами. Потом еще несколько пытались подбежать, но мы их положить успели. А потом я и вовсе, нос к носу с одним встретился. Иду, смотрю по сторонам, и вижу - сидит, на меня смотрит глазами своими перепуганными. Как понял, что я его заметил, так давай лепетать что-то там на своем - пощады, небось, просил. Смотрю я на него, и перед глазами те трое парней возникли, которых подорвало ранее. Думаю, нет - хрен тебе, морда узкоглазая, и влепил ему пулю в лоб. Потом, когда поле это прошли подумал, что зря я с ним так - слишком легко он отделался, особенно если вспомнить их проделки на захваченной территории. Только на обеспечение его долгой-мучительной смерти много времени бы ушло, которое стоило уделить другим вещам. Получается, что все правильно я сделал, рационально, но все же обидно. - Так, может, он из этих, которые сознательные, оказался? - спросил Рудольф, выскребая из своего котелка остатки каши, все до последнего зернышка. - Есть же такие, кому не нравится политика страны, и кто умирать и творить такие вещи не хотел и не собирался. - Ты мыслишь неверно, парень, - указал на того ложкой наш собеседник из другого взвода. - Здесь так мыслить нельзя, иначе убьют. Он поймет, что смерть близко, лапки поднимет, глаза жалобные сделает, да начнет лепетать, дескать его дома жена ждет с детишками, и вообще все люди братья, и он лично войны не хотел, а все злое государство виновато. А как повернешься к такому спиной, так сразу ножом по горлу от него получишь. Нельзя проявлять милосердия - ежели что не так, так Бог разберется, и честного человека в рай все равно определит, а такую смерть и за мученическую засчитать может: всем только лучше будет. Тем более, мы и так сильно размякли за последнее время. Были строгие законы: был и порядок везде, а кому что надобно, так строили, и не просили ничего в замен. Потом началось: давайте дадим больше прав этим, больше свобод другим, а они, как почуяли, что хватка ослабла, так сразу деру дали на запад. Сначала Галлия, за ней остальные, и все как один вопят, дескать, так плохо при нас жилось им, ничего хорошего не принесли им, хотя еще в средние века многие сами приползли на коленях, помоги, дескать, милостивый царь, защити да построй нам чего-нибудь. Поэтому нельзя спуску давать никому - показали уже эти "братские народы", что дружить готовы только пока их крепко держат за яйца. Вот дарксены сколько веков как шелковые ходили, и слова не скажут, и косо посмотреть побоятся. Вот дали им недавно свобод, к людям сильнее приравняли, так они же сейчас точно также будут. Ох, Родина-Мать, куда же мы катимся? - Отношение к дарксенам у нас в разные времена было разное, - настаивал на своем Рудольф. - В крымскую войну, которая девяносто лет назад была, на защиту городов встало немало дарксенов, и сделали они это по своей воле. - Всего-лишь выдумки, - настаивал на своем и наш знакомый, чьего имени мы так и не знали. - Эти мифы развенчали еще в двадцатые годы. - Как раз наоборот: именно в двадцатые годы и пошли мифы, а упоминания важных дарксенских деятелей стали убирать из истории и делать вид, будто так всегда и было. Их спор перерос в обмен неподкрепленными ничем аргументами, считая, что чем чаще и настойчивее она повторяют одно и тоже, тем ближе их точка зрения к правде. - Мало? - посмотрел я на подчиненную, тоже старательно выскребавшую последние капли каши из котелка. - Что поделать, ведь времена сейчас не из сытых. Давай лучше врежем по маленькой? - я снял с пояса флягу. - Это опять спирт? - глядя на то, как я отвинчиваю крышку, Злата поморщилась. - Мне обязательно это пить? - Не обязательно. День просто пережили, а это можно и отметить. Да еще и первый день войны. - Я воздержусь, - доев последнюю ложку, она положила свой котелок на рюкзак и прислонилась спиной к дереву, под которым сидела. Вытянула ноги. - У этой водки очень гадкий вкус. К тому же, после всего увиденного не хочется что-либо отмечать. - Ну, мое дело предложить, - я сделал небольшой глоток. Неприятная на вкус жидкость заставляла невольно морщиться. - Закуси, - предложил возникший рядом Томаш. Похоже, пришел разнимать спор, в который ввязался его второй номер. - Я не закусываю. Ни после первой, ни после какой-либо еще. На этом гранатометчик от нас отстал, и Злата продолжила делиться мыслями, разглядывая собственные сапоги: - Бруно все правильно сказал: ту деревню было нужно сжечь. Теперь это место обречено на страдания. Я должна была вмешаться тогда. - Не говори ерунды. Оставить деревню было приказом, а приказ нарушать нельзя. - Я не являюсь официальным служащим этой армии - у меня свои командиры, и давала клятву служить Богу, и только потом стране. Мой долг был пойти наперекор лейтенанту. - Злата, если бы бог хотел этого - он бы дал бы это тебе понять, так или иначе. Не просто ведь так говорят, что пути его неисповедимы. - Рихард, твои слова бессмысленны, поскольку ты не веришь в бога, - нахмурилась Войкович. По ее тону было видно, что мои слова она нашла оскорбительными. - Ты даже ни разу не был на молитве. Все, что ты говоришь о Боге - это лишь способ манипулировать мною. Не говори больше подобного, никогда. - В любом случае - ты сейчас в армии, а это значит, что должна соблюдать армейские правила и дисциплину. Если каждый начнет делать, что ему вздумается, то это будет сброд, а не взвод. Ты сделаешь, как тебе захочется, потом остальные решат, что тоже могут, а там и до трибунала недалеко будет. Вот и получится, что твои стремления пойти наперекор командиру подведут под статью еще кого-нибудь. Вновь сделав глоток из фляги, я поморщился. Что-то опять дробина в моей ноге зашевелилась - Златин настрой, что ли, подхватила. Вдобавок к этому еще другая боль напомнила о моих недугах - опять это чувство, будто нож прям аккурат в центр груди вбили. Но ничего, несколько раз вдохнуть, выдохнуть - а там уже отпустит. Сигаретку надо бы - их у меня еще много. Войкович не стала продолжать разговор, вместо этого улегшись спать на своем походном коврике, закутавшись в шинель. На горизонте еще оставалась полоса солнечного света, но многие из солдат уже точно также улеглись спать. Долгий день был сегодня, еще засветло пришлось просыпаться. Не повезло тем, кому предстоит в эту ночь стоять на посту, охраняя сон остальных. - Да сними ты этот шлем. Неудобно же спать будет, - сказал я Рудольфу, который тоже улегся, при этом не снимая с головы защиты. Понимаю еще, кирасу почему некоторые не снимают, но вот в шлеме-то, никак не уснешь - как ни ляжешь, а все в голову упираться будет. - Все удобно, - махнул тот рукой. - А то вдруг эти, как их... ниндзя, во! Пожалуют ночью, тут надевать броню времени не будет. - Ты же понимаешь, что попросту не сможешь уснуть? - Рихард, ну вбил он себе в голову, что так лучше, так и пусть пробует. Потом сам поймет, как лучше, - вмешался Томаш, с сигаретой в зубах глядя на проглядывающийся через кроны деревьев кусочек неба. - Мы порой тоже, прям с марша ложились спать, рюкзаки только скинули, и во всем обмундировании. И спали довольно хорошо. Человек он довольно ко многому может приспособиться. А ты со своей уже поругаться успел, я слышал? - Это разве поругались? Всего-лишь минутка воспитания. - Ах да, женщины - они такое любят. Ты поэтому до сих пор не женился? Не женился ведь? - Не поэтому. Женщины сейчас присмирели: мужиков-то сколько поубивало, тут и на безногих, и на безруких, и на каких только не запрыгнут, и холить-лелять будут, чтоб к другой не ушел. Пробовал я, ты не подумай неправильно, то с одной, то с другой. Не получается жить так. Вижу, хочет и может быть мне хорошей женой, но... даже не знаю, как сказать. Понимания, что ли, нет в их глазах. Как будто на совершенно разных языках изъясняемся. Смотрю вот на всю эту жизнь, вспоминаю, что там на фронте было, и уже сам собой сравниваю, дескать, на передовой все было бы так-то и так-то. Потом смотрю в глаза той, что в невесты напрашивается - не важно, которой из них - а во взгляде что-то совершенно чуждое, с чем не смогу ужиться. И говорю себе, что дальше это все будет только хуже - нечего мне ей жизнь портить, да и самому ничего радостного не будет. - Н-да, очень нехорошо. Ты бы, лучше, какую-нибудь, из давних знакомых, еще с детства попробовал. С такими обычно больше понимания. - Я родом не из этих краев, а с запада. Наш город как раз под оккупацию попал. Федераты, по рассказам, несколько дней артиллерией били - почти все с землей сровняли. Я как издали, из поезда увидел, то поверить не смог, что город родной стал настолько маленьким, подумал даже, что не на тот поезд сел, или машинисты, или кто там ответственный, ошиблись и мы приехали не туда. От дома нашего камня на камне не осталось. Посмотрел я на все это, и поехал прочь, как можно дальше. Вот так и оказался на Дальнем Востоке. - А родные? Может, повезло кому-то выжить? - Они мертвы. Оставь это. - Я сам тоже с запада, только ближе к Уралу. Фронт не дошел, но даже из тех, кто не попал на передовую, многие умерли, кто во время войны, кто после - голод был жуткий. Я работал в одной лавочке небольшой, плотником. Она неплохо пережила войну - до нее делали мы деревянную мебель: дешево и просто. Когда же вернулся, то делали в основном гробы. И мне пришлось также делать гробы. Вернее, гробики. Сделал их куда меньше, чем видел убитых взрослых на войне, но так ли оно важно, количество? Возьмем, к примеру, десять тысяч человек? Что такое десять тысяч, когда ты вертишь большими числами, когда управляешь сотнями тысяч, а может и миллионами? Или десятками миллионов? Это будет небольшая крупица, лишись ее - и, будто бы, ничего и не изменится. Может, даже и не заметишь ее пропажу. А вот посмотри, как те же десять тысяч ровными рядами захоронены на кладбище, или вообще скинуты в наспех вырытый ров? Тогда совсем иначе такое количество людей воспринимается. Ничем не хуже тех же миллионов. У тебя водка еще осталась? Плесни мне немного. - Давай, - я налил ему спирта из фляжки, которую продолжал держать в руке. Меньше половины осталось. С дугой стороны: много ли смысла беречь? - За все хорошее, что ли? - Да, за все хорошее, - гранатометчик чокнулся своей кружкой с моей флягой. Теперь главное, чтобы Хеннинг меня таким не увидел - он же не знает, что на трезвую голову я стреляю хуже. Поэтому, лучше тоже ложиться спать. Расстелить коврик, надеть шинель, рюкзак под голову и карабин в руки. Не забыть поставить на предохранитель. На природе, как я ощутил, всегда и засыпается, и спится лучше. И пьется тоже по-особенному. В этот раз мне снова снились те великаны. Они также спорили и ругались друг с другом, размахивая руками. Казалось, вот-тот сейчас наступит тот момент, когда они вцепятся друг другу в глотки или начнут бить морды, но вместо этого они сгребали сновавших под их ногами людей, целыми горстями и бросали в огонь, заставляя тот гореть ярче и сильнее. Чем дальше, тем еще более яростнее становился спор, людей гребли и бросали все больше и больше они, не отрывая взглядов друг от друга, будто бы те были дорожной пылью. В конце концов, по итогам опять этот спор ни к чему не привел, и ничего не изменилось.