Долги и обязательства

      За окном уже который день не было чистого неба. Хоть эти края и славились своими долгими ночами и пасмурными днями, лишённых каких-либо лучей великого светила, но сейчас это переходило всякие грани. Было начало осени, и шёл грязный мокрый снег. Снежинки не имели никакой формы и грации, они падали на землю свинцом и растворялись в грязной земле, не оставляя о себе и следа. Какая ужасная погода…       Она лежала на своей кровати уже который день, лишь окно и одинокая свеча освещали её пустые холодные покои. Её немощное исхудалое тело выглядело совсем маленьким на двуместной кровати, где когда-то с ней лежал столь близкий ей человек. Её молочные глаза были слегка приоткрыты, но они были лишены всякого зрения. Она с трудом могла сказать, был ли в комнате свет или нет, и от этого она давно потеряла счёт дней.       Её тело было сокрыто под толстым слоем из нескольких тёплых одеял, но, всё же, она не чувствовала жара, или даже холода, раз уж на то пошло. Болезнь забрала у неё всё. Её молодость, её силу, её чувства и вскоре… её жизнь.       Но всё-таки, леди Юлия не считала подобный конец ужасным. В отличии от проклятия, что бушевало за пределами их земель, где последствия медленно угасающего Пламени становились всё хуже и хуже, болезнь оставила ей все её воспоминания. От знакомства с её доблестным рыцарем, до рождения её милой дочери. От счастья семейной жизни и горечи от потери родного ребёнка до появления в их жизнях их внучки, их деликатного зимнего цветочка…       Юлия испытывала поистине возвышенную радость, что её воспоминания, какими бы они не были радостными или болезненными, останутся с ней до самого конца. Её единственное сожаление было лишь в том, что её любимого не будет с ней в её последние мгновения.       Послышался жалостный скрип старой деревянной двери, и старушка повернула слегка свою голову, пусть хоть и с великим усердием. Из дверного проёма полился свет и появилась тень, два вечных спутника. Юлии не нужно было её зрение, чтобы понять, кто прибыл к ней. Её посещал лишь один человек в эти дни.       «Сиррис…»       Её зимний цветочек. Её и кровь и радость. Её доблестная дева меча. Её дорогая внучка. Сколько же лет ей сейчас было? Девятнадцать? Нет, двадцать. Она совсем забыла, бедная старческая голова. Совсем недавно, когда ей исполнилось семнадцать, её начали выпускать на охоту. Бедное её сердце так волновалось за её внучку в тот день, но хвала луне она вернулась домой целой и невредимой, да и ещё успешно выполнив свою цель, к тому же.       Сейчас, Сиррис уже была Клинком Тёмной Луны, которого ценили за её мастерство и верность их правому делу. Её внучка так повзрослела…       Сиррис села рядом, совсем близко. Свет свечи окрасил её тёмный силуэт в маслянистый оранжевый. Но всё же, зрение Юлии не позволяло ей различать деталей, её внучка всё так же выглядела как ожившая мутная тень. Тем не менее, старая служанка душой чувствовала и знала, что этой тенью была её дорогая Сиррис. Никакая болезнь не ослепит её любящее сердце. — Бабушка… — послышался тихий, как бриз, голос. — Как ты? — Ох, всё так же, как всегда, дорогая моя. Мне холодно, а на душе моей тоска. Скажи мне, есть ли вести о Годрике с фронта? — Мы… — голос Сиррис звучал всё тише и неувереннее. — Мы до сих пор не знаем, что случилось и где он находится, бабуль. Прости меня, п-пожалуйста. — Не расстраивайся, милая, — она улыбалась сквозь боль. — В этом нет твоей вины. Я всегда знала, что этот день однажды настанет. Годрик… он ведь упёртый, совсем как ты. Он бы скорее обошёл бы свет, чем мирно состарился, зная, что в этом мире есть те, кто нуждаются в его защите. Такова его натура. Мой глупый, доблестный рыцарь… — Но ведь дедушка не мёртв…! — повысила голос дева меча. — Я знаю, — от этих слов она замерла на месте. — Я всегда знала, чувствовала, что он был жив. Даже сейчас я это чувствую. Он где-то там, среди крови, боли и страданий мира сего, в землях, где бушует проклятье. Но, Сиррис, — следующие слова дались тяжело, — для него, потерять свой путь всегда было равносильно смерти.       Фигура её внучки опустила свою голову в немом стыде. Юлии не нужны были слова, чтобы понять причины. Она всегда их знала. Если и была на этом свете вещь, которую она презирала, чуть ли ненавидела, в своём муже, так это то обещание, которое он принял от своей внучки. — Сиррис, — в её слабом голосе читалась великая мольба. — Прошу, забудь о тех словах. Оставь тот обет. Он уже мёртв, нет смысла идти за ним туда. Там тебя ничего не ждёт, кроме боли и лишений. Я не хочу для тебя такой судьбы. Прошу, останься, не уходи. Он бы этого не хотел…       Повисло гробовое молчание. Свет свечи слабо трепетал, огонёк отживал свои последние мгновения. Юлия забыла, как дышать, и судя по тишине, её внучка тоже. Мгновения длились подобно вечности. Наконец, Сиррис заговорила: — Хорошо, бабушка. Я обещаю. Затем, тень встала со своего места и покинула её обитель, также бесшумно, как и вошла. Свеча догорела, а на улице терялись последние мгновения вечернего света, и мрак охватывал холодные земли. Старушка улыбалась, полная скорби. С губ сорвались слова: — О Сиррис… — по щеке пробежала одинокая слеза. — Ты совсем не умеешь врать…       Позже этой ночью, Юлия покинет мир живых во сне и Сиррис придётся похоронить её на следующий день в кладбище при храме. Через неделю, юная дева меча покинет храм на поиски своего деда. Через месяц, бессолнечные земли охватит проклятье. Через полгода, от храма ни останется и тени былого величия. Всё окажется в руинах. Все ценности будут разграблены. Все те коридоры и комнаты, что хранили в себе воспоминания о её днях с семьей, опустеют и окажутся в руинах.       Кладбище не останется не затронутым. В какой-то момент, без ухода и заботы, оно потеряет всякую форму и окажется лишь грудой старых камней, над кучей забытых трупов. Очередная трагедия в мире, что так давно потерял всякий порядок.

***

      Одинокая фигура стояла на Кладбище Пепла, что давно было очищено от полой нежити. Её серебряные доспехи и белые ткани заставляли её выглядеть лучиком бледного света посреди всей грязи и праха. Она стояла на коленях у алтаря, старого и потрескавшегося, но в голове её сейчас не было молитвы, а губы были крепко сжаты. Она положила венок белых цветов на подножие каменного сооружения, не проронив ни слова.       Прошло несколько дней с её встречи с загадочным охотником. Как он и предсказал, Олдрик был повержен и возвращён на свой трон. При других обстоятельствах, она была бы рада подобным событиям. Не было на этом краю света того, кто не знал о злодеяниях святого глубин. Его смерть была истинным актом правосудия в этом беззаконном мире.       Но Сиррис не думала об этом, как о торжестве правосудия. Для неё это было сравнимо с тиканьем часов перед смертной казнью. Скоро, она встретит своего дедушку.       Он был сильнее многих. Сильнее неё. За его поясом были десятилетия войны и кровопролития. Он прорезал себе путь к легенде своим мечом и навыками. Она была лишь простым служителем Всевышнего. Бывшим служителем. Её титул пропал в тот же день, когда её родной дом исчез с карт навсегда, как и десятки королевств до него. Все они исчезли под гнётом проклятья.       Она не питала ложных надежд. Даже потеряв рассудок, её дед мог с лёгкостью убить её. Её шансы умереть были высоки, как никогда. Но она не боялась смерти. По крайней мере, она умрёт, выполняя обещание. Её смерть будет иметь смысл, цель. Роскошь в эти страшные времена.       Она закончила отдавать почести и встала на ноги. На душе её царил покой, а в голове господствовал рассудок. Что бы её ни ждало, она была готова.       Она направилась назад, не удостаивая безымянные могилы и мимолётным взглядом. Но на пути назад, когда она проходила через арену, что когда-то принадлежала Судье Гундиру, она встретила его вновь.       Он сидел поодаль от костра спиной к ней, на краю пропасти, бесцельный взгляд в горизонт. Его броня была грязной, вся в пепле, смоле и грязи. Щит валялся где-то в стороне, меч лежал у костра. Его могучие черты сейчас выглядели совсем маленькими на фоне гор и холодного чистого неба. Его фигура не говорила ни о чем, кроме усталости и утраты. Никогда ещё она ни видела его таким побеждённым.       Внезапно, все мысли о долге её исчезли. Пропали опасения, а может даже смиренные ожидания, собственной кончины. Вместо них пришло лишь странное волнение, что она не могла ни с чем сравнить, что было с ней до этого. Да и думать над этим она не желала. Вместо этого она лишь просто направилась к нему с одной лишь целью: помочь.       Она подошла к нему, лишённая грации и тишины, что так характерна для клинков. Он даже не дёрнулся, слишком сильно уж он был погружён в собственные мысли. Она нахмурилась, всего на мгновение. Подобная невнимательность была фатальной для людей их сорта. Когда она оказалась достаточно близко, она заговорила своим тихим и спокойным голосом: — Негорящий…       Это дало эффект. Он повернул свою голову к ней. И хоть его шлем был всё ещё на нём, она всё равно могла различить его вымотанный взгляд. Он поприветствовал её, без своей характерной нотки: — О, Сиррис, — его голос звучал, словно он находился так далеко. — Давно не виделись. Я не заметил тебя, извини. Тебе что-то нужно? — Всего лишь хотела узнать, что тебя так гложет, Негорящий. — Действительно? — удивился он немного. — И зачем тебе это? — Нужны ли мне причины, чтобы помочь кому-то?       Он промолчал, явно не ожидавший такого ответа. Тишина продлилась не долго. Из его уст вырвался усталый вздох, и он позвал её к себе жестом руки, говоря тем самым «Присаживайся», что она и сделала. Холодный ветер неплохо так бодрил, а вид горных хребтов завораживал своей красотой. Но они не смотрели на него. Сиррис смотрела Негорящего, который в свою очередь смотрел в никуда. Просто вперёд, сквозь всё.       Наконец, он заговорил, не посмотрев в её сторону: — Помнишь, что ты мне тогда сказала? — Хм? — Что у меня «доброе сердце», так ты тогда выразилась, помнишь? Меня тогда это очень позабавило. — Ах, так ты об этом… Да, я прекрасно это помню. Признаться честно, когда я говорила тебе те слова, я не была в них полностью уверенна, но с того разговора ты не один раз сломал мои опасения, чему я рада. Я… — её щёки стали чуточку теплее, — правда рада знать человека вроде тебя, Негорящий.       Он выпустил короткий безрадостный смешок и сказал ей: — Что ж, я польщён, что ты такого высокого мнения обо мне, Сиррис, но сейчас я подтвержу все твои опасения. — Что? Что ты имеешь в виду? — в её голосе была тихая тревога. — Я был наёмником, когда-то. До того, как всё с ног на голову перевернулось. Ещё с раннего детства, я был частью банды наёмников. Сколько себя помню, всегда держал в руках меч, всегда проливал чью-то кровь, всегда сражался, даже не понимая почему. Часто убивал других солдат, таких же как я. Бесцельных и бессмысленных. Но так было не всегда. Иногда, убивал рыцарей, паладинов, священников. Благородных людей, в общем. Он замолчал на мгновение, будто ожидая её реакции, но она молчала и внимательно слушала. Он продолжил свой рассказ. — Конечно, можно сказать, что во время битвы, благородство и чистота души не имеют значения. В бою, твой противник не человек. Он лишь просто препятствие, которое ты либо преодолеваешь, либо умираешь пытаясь. Но я не всегда убивал в бою, — он сделал тяжёлый вздох, вес старых грехов тяжело давил на его душу. — Мы грабили деревни, во время войны. Нам нужны были припасы, так что либо они, либо мы. Так я тогда думал. Так оправдывал для себя наши преступления. Мы не просто грабили их. Мы сжигали дома, убивали мужчин, женщин и стариков. В какой-то момент, смерть перестала иметь значение. В убийстве не было радости, горя, восторга или даже простой ненависти. Бойня стала процессом. Рутиной. Я привык к ежедневной жестокости, она стала скучна. Просто времяпрепровождение между боями, где я жил по-настоящему. Где сердце билось, шёл пот, а руки дрожали от изнеможения. Я жил лишь во время битвы. Я был чудовищем. — Негорящий… — В какой-то момент, правда, мне пришлось остановиться. Знаешь, судьба заставила меня встать на секунду и обдумать всё то, что я сделал. Тогда-то я и развалился на части.       Он замолчал на мгновение и взглянул на свои руки. На руки, что так часто были омыты в крови, окованные в латные перчатки. Он натворил столько всего, но несмотря на это, Пламя всё равно выбрало его, как своего Чемпиона, того кто осуществлял его волю в этом умирающем и гниющем заживо мире. Он до сих пор не понимал, почему он?       Рыцарь продолжил свой рассказ: — Случилось это давно, когда мне было двадцать с лишним. То был долгий бой, нас застали врасплох на поляне, враг закрылся за иллюзией, вроде. Они просто возникли из воздуха. Орава голых и полубезумных дикарей, кто во что одетый. Были среди них те, что в простых грязных лохмотьях, те, что были в старых, как мир, кирасах, которые были все в вмятинах и пятнах крови, те, что носили наряды из самого цветастого шёлка и тканей, точно ожившие кляксы на полотне слепого художника. Говорю тебе, не было в той армии ни одного одинакового существа, будто плод фантазии лишённого ума, все они были уникально устрашающи в своем безумии. Они шли на нас, многие без коней, одной кровожадной массой, поднимая облака пыли своим спешным топотом, вооружённые кто чем. Они били нас ржавыми зубчатыми мечами, каменными молотами, фермерскими инструментами, кнутами… практически всем, что можно было найти на ферме или в бедном городе, но никак не оружием солдата. Мы же… мы же были ничуть не лучше.       Он утих на мгновение, будто бы вспоминая, потом продолжил: — Мы были без еды, многие шли на своих двоих, без коней или даже жалких мулов, многие болели, постоянно был слышен кашель и чьи-то стоны. Все были изранены, будь-то от былых сражений или от рождения. Мы не поднимали, тех, кто падал, будь то от жары или усталости. Их просто задавливали под общим маршем. Мы шли словно мертвецы, под не моргающим взором великого светила, что иногда, казалось, закрывало собой всё небо, и не было больше синевы, прохлады или даже тени. Лишь пламя солнца, что обволакивало собой всё Творение, — он издал мрачный смешок. — Видела бы ты нашу радость, когда мы поняли, что нас атаковали. Никогда не думал, что человеческое лицо может так широко улыбаться. За криками дикарей, пошёл радостный гогот наших, что так давно соскучились по красному вину. Я помню, как я взял свой меч, что есть силы, а затем сплошная краснота. Я потерялся в фехтовании, как ремесленник, что теряет себя сутки напролёт в любимом деле. Я не помню деталей, всё будто измазано этой красной пеленой. Но я помню, что я был ранен в том бою, но не могу сказать от рук дикарей, или нет.       Сиррис молчала, её разум рисовал страшную картину ужасной баталии. В своём странствиях, насилие и жестокость ей были не чужды. Она уже сбилась со счёта, сколько разрушенных деревень и полей трупов она успела увидеть. Но то были лишь последствия жестокости, ей не приходилось видеть сам акт своими глазами, лишь горы трупов, что оставались после. Голос Негорящего, когда он говорил ей всё это, он был словно одновременно лишён эмоции и переполнен ими. Этот странный неописуемый ужас и страх, воплощающий в себе ненависть, радость и апатию. Он её пугал. — Когда я проснулся, бой был закончен. Я помню, как я встал на ноги, без боли или труда, и попросту оглянулся. Этот цвет, этот мерзкий, мерзкий цвет… Сиррис, я говорю тебе, всё было в нём. Кровавое поле, окровавленные трупы, даже небо покрытое закатным багрянцем… Всё было в красном. Не было ни зелени цветов, ни оттенков наших эмблем, даже трупы тех цветастых дикарей смешались в одну однородную массу. Я стоял там, один живой среди царства мёртвых, на той красной-красной поляне, будто саму матушку-землю скальпировали и обнажили её кровавую черепушку на обозрение всему существу. Жужжание мух, что прилетели на трупный смрад, было подобно крику самой Земли, что стала свидетелем этого празднества жестокости, бессмысленной и умалишённой жестокости. Я был потерян, я не знал, что делать. Я попытался найти своих, но трупы, они все были одинаковы. Я не мог различить, где были мои соратники, а где те, кого я зарубил. Я не мог вспомнить ни одного лица или имени. Я не мог вспомнить, откуда я шёл, куда я шёл и зачем я шёл. Я ничего не помнил, ничего не знал. Я даже не мог вспомнить, почему я был тут, за что я сражался. Самое страшное… самое страшное, я не был полым. Я был жив и всё же, мой разум был разбит на части. Не зная что делать, я просто выбрал направление и пошёл вперёд, не зная куда меня несут мои ноги. — И долго ты так шёл? — Пару месяцев, — ответил он. — В какой-то момент, я наткнулся на заброшенную деревню. Пустое место, где давно не было ног людских. Я решил остановиться там, на ночлег, укрыться в старой заброшенной церкви, из которой давно стащили всё ценное. Перед сном я решил обследовать деревню, так на всякий случай. Там я и встретил его, на площади. Старого человека, хотя на тот момент он был ходячим трупом. Старик был болен проказой, гнил заживо, у него не было глаза, но он всё ещё выглядел живее меня. Он встретил меня с улыбкой, как родного сына и завёл со мной разговор. Знаешь, кажется, тогда я проговорил с ним больше чем с кем-либо за всю свою жизнь. Мы много говорили, он сказал мне, что жители покинули деревню в страхе перед войной, проклятьем и чумой. Сказал, что сбежали они все в поисках лучшей жизни, в другие земли, а он остался, потому что не хотел бежать, да и болен был. И так и сяк не пережил бы дорогу. Я спросил у него, чего он такой спокойный то? А он лишь просто показал мне своей костлявой рукой на дома вокруг и сказал, что всё тут было построено его руками. Говорил, плотником он был. Что всю свою жизнь он строил и помогал соседям своим и имя его останется в памяти их. Говорил мне, помню: «Я всегда знал, что умру когда-то. Я потерял трёх братьев и отца ещё до того, как мне стукнуло двенадцать. Я не боюсь умереть. Я помог стольким людям, я жил не зря. Я прожил достойно!» Как слова эти услышал, меня, будто, молнией ударило. Я понял, что я должен был сделать. В ту ночь, я поклялся, что больше не буду сражаться лишь только ради самого сражения. Пообещал себе, что с этой ночи буду жить ради других. Буду жить достойно. — Но почему ты тогда отправился к Пламени? — Потому что, несмотря на все мои попытки, моё прошлое некуда не делось. Везде я видел последствия своих действий. Мир умирал, охваченный безумием. Хаос царствовал. И всё это благодаря людям вроде меня. Что бы я не пытался делать, ничто бы не осушило тот океан крови, что меня породил. Поэтому я решил, что раз не смогу прожить достойно, то хотя бы умру с честью. Тогда-то я и решил отправиться в Горнило. А дальше ты и сама знаешь…       Он замолчал, взгляд всё ещё направленный куда-то вдаль. Сиррис также не отваживалась заговорить, пытаясь подобрать в своём уме правильные слова. Тут, рыцарь издал мрачный смешок, затем сказал, скорее себе, чем кому либо: — Знаешь, а ведь забавно, когда меня оживило пламя, я поклялся, что в этот раз проживу достойно. Что не падёт от моей руки ни одна добрая душа. Хе-хе-хе… Похоже и тут я провалился с треском… — Что случилось? — её голос не предавал ничего кроме волнения за своего близкого соратника. — Прошу, скажи мне, пепельный… — Анри и Гораций пали от моих рук…       Затем, он рассказал ей всё, абсолютно всё, не скрывая ни одной детали. В краске рассказал, как зарубил Горация, как врал Анри в лицо, как сопроводил её к Олдрику, лишь только чтобы заработать искупление без её знания. Поведал ей со скорбью, как она была ранена во время того боя со Святым Глубин, как он зарубил его в гневе и как он потом держал Анри в своих руках, пока она благодарила его за всё, что он для неё сделал. Его! Гниду и убийцу! Мерзкого лжеца, от чьих рук пал её близкий спутник! А он лишь молчал, прижимал ей ближе к сердцу, пока она не истекла кровью с улыбкой на лице. Улыбкой, которой он был совершенно не достоин… — Негорящий… — начала она       Он не двинулся, он не хотел видеть её взгляда. Всё же, он собрался с духом. Чтобы она не сказала, чтобы она не сделала, он был готов принять это с лихвой. По крайней мере, ему так казалось. Он совершенно не был готов к следующему: — Ты не плохой человек. — Что…? — он обернулся к ней, встретив её решительный взгляд. — Ты слышала, что я тебе сейчас рассказал? Сиррис, я убил стольких людей зря…! — Ты больше не тот человек, — перебила она. — Я знаю это, я вижу это прямо сейчас своими глазами. Ты сожалеешь обо всех тех поступках, верно? — он кивнул. — Чудовище так бы не поступило. Я знаю, поверь мне, я убила их более чем достаточно за свою жизнь. Ты не один из них. — Я убил Горация… — То было самозащитой. Он был полым, когда ты нашёл его, не так ли? — он неуверенно кивнул. — В таком случае, у тебя не было выбора. Не вини себя за решение, которое ты не принимал. — Я врал Анри…! — Что без сомнения неправильно, — согласилась она. — Но скажи мне, Негорящий, что бы случилось, скажи ты ей правду? — Она бы возненавидела меня. — А потом? — «Потом»? — Да, что бы случилось потом? — продолжила давить Сиррис. — Думаешь, она бы атаковала тебя? Или она бы продолжила маршировать в одиночку вперёд, приняв утрату? Думаешь, её бы ждала лучшая участь? — …нет, я так не думаю, — признался после секунды молчания. — Анри питала свою силу от Горация, а позже от меня. Потеря Горация… она бы сломила её. — Именно. Может быть, ты и поступил неправильно, но это дало наилучшие результаты, учитывая все обстоятельства. — Сиррис, что ты хочешь мне этим доказать? Что я сделал всё как надо? Что я не должен чувствовать вину за содеянное? Что ни в чём я не виноват?! — Нет, я говорю совершенно не об этом… — её взгляд заметно смягчился. — Негорящий, то, что произошло, это, несомненно, трагедия, и ты сыграл в ней руку, нет смысла это отрицать. Но ты не сделал всё это из злого умысла. Ты не плохой человек. Плохой человек не стал бы помогать слепой монахине и старому пиромансеру просто так, ничего не хотя взамен. Он бы не стал спасать вора и предлагать свою помощь беглому магу. Он бы попросту не стал бы этого делать. Не смог бы. Пламя не вернуло бы его к жизни.       Она встала на колени рядом с ним и положила свои руки на его плечи. Он окаменел от её касания, скованный её прекрасными серо-зелёными глазами, что смотрели на него с заботой и желанием помочь. Она заговорила, не так смело как до этого, но всё ещё с той самой тихой твёрдостью: — Прошу, не позволяй одной ошибке сокрушить тебя. Я знаю, тебе больно и тебя сдавливает вина, но даже не думай дать им одолеть тебя. Ты сделал так много хорошего за свою вторую жизнь, не позволяй одному греху всё перечеркнуть. Прошу, ты нужен слишком многим.       Она прижала его к себе. Безмолвие наступило в очередной раз. Она боялась, что её слова не смогли достичь его, но тут послышался короткий смешок. Потом тихий хохот, а затем самый настоящий добродушный смех. Она отпрянула от него и заметила, что его плечи расслабились и опустились, а взгляд смотрел прямо на неё. Он сказал: — Извини, просто никогда не думал, что услышу такие красивые слова. Тем более в свой адрес, хе-хе! — он улыбнулся. — Знаешь, ты сейчас прозвучала как принцесса. — Хмф! — она сама не заметила, как слегка покраснела. — Вижу, мои слова оказали эффект. — Так и есть, — он кивнул. — Я… даже не думал смотреть на ситуацию вот так. Ты права, я совершил ошибку и согрешил, но это не повод разваливаться на части. По крайне мере, не сейчас. Уж слишком много стоит на волоске, чтобы жалеть себя. Спасибо, Сиррис. Не знаю, чтобы я сделал, если бы не ты. — Не благодари, ты бы поступил точно так же, — ответила она, отведя взгляд в сторону на закатный горизонт. — Скоро уже стемнеет. Не желаешь вернуться со мной в Храм? — Честно, не особо. Не пойми неправильно, я не против компании своих соседей, но иногда мне хочется побыть в тишине, — он устремил свой взгляд в горизонт. — Да и вид на закат не хочется пропустить, — он вновь взглянул на неё. — Слушай, а не составишь мне компанию?       Она улыбнулась ему, от счастья, что он вернул себе былой настрой. Она села сбоку от него, скрестив ноги по-восточному, в то время как он просто беззаботно свесил их с пропасти. Потом она ответила ему, со всё той же дружеской улыбкой: — С радостью.