Замысловатые и путанные отношения

— Полина Павловна, улыбочку! Юра улыбается вместе с хохочущим ребенком, аккуратно и надежно подхватывая девочку под животик. Паша щелкает пару раз камерой, и из динамика телефона раздается соответствующий звук. — Покажи, — просит Музыченко и приваливается к плечу Личадеева, заглядывая в экран. Паша тянет телефон ближе к его лицу, и задорная улыбка на лице Юры сменяется на что-то нежное и очень теплое. — Хорошо вышло, — заключает он и, от внезапно нахлынувшего переизбытка чувств, клюет дочку Паши в затылок коротким поцелуем. От головы Полины пахнет очень приятно, этот детский и узнаваемый запах навевает воспоминания о Лизке, когда она сама еще была малышкой и не умела ругаться на папу за то, что тот никак не мог запомнить всех ее страшненьких кукол по именам. Паша угукает и убирает телефон в карман. — Скинешь? — спрашивает Юра. Личадеев тяжело вздыхает и забирает дочку из чужих рук. — Юр. — Да че? Я ж для себя, на память, — обиженно сопит Музыченко, но послушно передает ребенка отцу. Личадеев возвращает Полину в коляску, всучивает в детские ладошки погремушку и поднимает на Юру тяжелый, нечитаемый взгляд. — Я серьезно! В отличие от Паши с его Аней Юра устал поддерживать иллюзию хоть каких-то отношений со своей Аней уже через три месяца. Слезливый пост в инстаграме, куча сообщений от фанатов «а как так, а зачем», долгий, путаный разговор с матерью и короткий, откровенный с дочкой. Лиза восприняла новость, на удивление, спокойно, со всей свойственной ей взрослостью. Все же дети гораздо проницательнее своих родителей. А вот Паша, то ли ради ребенка, то ли ради каких-то других целей и идеалов, документы на развод подавать не стал. Юра и не просил. Просто смеялся себе в усы, когда Личадеев, со спортивной сумкой наперевес, заваливался к нему, принимаясь с порога жаловаться на Смирнуху и на то, как та, сначала просто поворчав сквозь зубы, уже через секунду несдержанно крыла его хуями, проклиная не только мужа, но и его неверного партнера. Но требовать того, чтобы Паша бросил Шляпников и забил на всю эту авантюру, не требовала. Понимала, чем все могло обернуться и закончиться для их семьи. Но, наверное, все же иногда эту тему поднимала. Юра не сомневался, но, почему-то, спрашивать об этом Пашу не решался. Как будто действительно боялся, что Личадеев может уйти из группы, махом перечеркнув все, что между ними было. — Потом перешлю, — коротко бросает Паша и берется за коляску, толкая ее вперед по тротуару длинной парковой аллеи. — Пиздишь, — спокойно отзывается Музыченко и ступает рядом, цепляясь взглядом за редких прохожих. Паша ничего ему не отвечает, но им обоим и так все понятно. Они исходят весь парк вдоль и поперек, болтают о том, о сем, перехватывают в маленькой будке пережаренные на гриле хот-доги, перекусывают ими, сидя на лавочке, пока Полина Павловна преспокойно дремлет под весенним, майским солнышком культурной столицы, а затем, загрузив коляску в багажник, а малышку в детское кресло, прыгают оба в машину, и Музыченко заводит авто, параллельно включая климат-контроль на панели управления. — Кондюк только не включай, — просит Личадеев, выкручивая колесико, отвечающее за подачу воздуха в салон, на минимум. — И не собирался, — бормочет Юра, сжимая пальцы на руле. До Паши добираются в рекордно короткие сроки. Во двор чужого дома Музыченко не заезжает, высаживает Личадеева с дочкой на въезде и, обернувшись, пока Паша отстегивает ремни безопасности, тихо спрашивает: — Тебя ждать сегодня? — Не знаю, — тут же отзывается Личадеев и ласково улыбается Полине, которая тянет к его лицу свои маленькие, трогательные ручки. — Аня хотела еще с подружками посидеть вечером. Поэтому… — Да ну Паш, бля, — ноет Музыченко, за что получает недовольный, сердитый взгляд. Три недели. Они никак не могли встретиться уже три недели. Вылазки на репточку и вот такие, редкие, но короткие встречи, были не в счет. Нет, Юра был только рад снова окунуться в музыкальную вакханалию вместе с Пашей, поделиться нарезками, набросками тем, что копошилось в его голове после официально оформленного развода, а видеть Личадеева с ребенком – это вообще какой-то нереальный кайф, возводящий все эмоции Музыченко в нездоровый абсолют. Будучи семейным, ну насколько было возможно в его ситуации, человеком, Юра ценил внимание других к своим детям и отпрыскам. На выписке Смирнухи он даже появился с цветами, но всучил их не Ане, матери ребенка, а Паше, который, пряча смущенную улыбку, коротко поблагодарил его и попросил придержать букет пока при себе. За спиной уже маячил фотограф и требовал новоявленных родителей попозировать ему с ребенком прямо у входа в роддом. Музыченко гордился Пашей. И был только рад от того, что у них, помимо всего того, что уже их объединило, появилась еще одна точка соприкосновения. Теперь Личадеев мог понять, почему Юра, побросав все и всех вокруг, так отчаянно хватался за телефон, стоило только Ане сообщить, что Лизка задержалась где-то после занятия у репетитора по английскому. Или почему бесконечно растущий ребенок – это страшная участь, ведь стоило только дочке купить новенькие, дорогущие кеды, как уже в следующем месяце те становились ей не по размеру, и Юре приходилось опять плестись вместе с Серговной в обувной магазин, подбирая новую пару. В общем, дети – это здорово и классно. А иметь под боком того, кто понимает все твои творческие и родительские муки – это еще лучше. Анька тоже его понимала. Но с ней никогда не было так, как было с Пашей. Вот только Личадеев, почему-то, своей собственной радостью с ним делиться не хотел. На общие шабаши, где все были с детьми, Полинку не брал, оставляя ее дома с женой. А когда Юра однажды предложил приехать к нему в гости вместе с дочкой, отбрехался нелепой отмазкой по типу «Аня не поймет» и сбросил трубку, предупреждая, что задержится на два часа. Нужно было переждать послеобеденный сон, и плевать, что ровно так же Полина могла поспать в доме Музыченко, пока бы они готовили ужин и обсуждали детские сопли да памперсы. Изредка вот так удавалось пройтись с Личадеевым по улице, присоединиться к их прогулкам по паркам, когда наступал черед папы проводить время с ребенком. В общем, когда они в четыре руки вытаскивают коляску из багажника, Паша просто смазано прощается и удаляется в сторону дома. Юре, тяжело вздохнув, ничего не остается, как забраться обратно в авто, смачно хлопая дверью. Сложив руки на руле, он нервно дергает пальцами, размышляя сразу обо всем на свете и ни о чем конкретном. Дети – это терпение. Но терпение, которому, даже будучи в роли отца, Музыченко так никогда и не научился. Поэтому, когда взгляд падает на сиденье, на котором еще пару минут назад находился Паша, и Юра замечает, наверное, случайно выпавший из кармана, телефон, губы тут же растягиваются в хитрой, озорной улыбке. Набирая знакомые цифры (дата рождения Полины), Юра разблокирует гаджет и забирается в галерею. Копирует изображение, в два коротких нажатия пересылает его на свой собственный номер. А затем, не дав себе время на передумать и вернуть телефон обратно Паше, который, наверняка, еще не успел дойти до подъезда, впечатывает ступню в педаль газа, мгновенно трогаясь с места.

***

На студию Паша врывается спустя три часа. Юра залипает в ноты перед собой, сосредоточенный на музыке и только на музыке, поэтому и не сразу фиксирует слухом резко хлопнувшую за спиной дверь. — Юра, какого хера, блять?! Юра мычит что-то нечленораздельное, машет рукой, не отвлекаясь. Он слишком погружен, слишком затянут музыкальной поволокой, поэтому его сознание не отдает отчет всему происходящему. Или даже произошедшему до. — Не ори, подожди… — Где мой телефон? — продолжает возмущаться Паша. А затем, заметив пропажу, хватает смартфон с пианино. — Пиздец, ну ты конченный, я же просил… Личадеев тычет пальцами в экран, переключает вкладки, возможно, отписывается Ане и кому-то еще. Прячет телефон в задний карман, а затем берется уже за чужие карманы, и именно шастающие по бедрам ладони выдергивает Музыченко из странного, почти гипнотического оцепенения. — Ты че делаешь? — бормочет Юра, пытаясь перехватить его руки. — Да отлепись, бля! Охуел?! — Это ты охуел! — восклицает Паша и, наконец-то, добирается до телефона Музыченко, доставая его наружу. Он вытягивает руку вверх, не давая Музыченко даже шанса дотянуться и совершить контратаку, быстро открывает инстаграм, но чертыхается, понимая, что впн не включен и покопаться в приложении ему не дадут ебучие санкции. Юра поднимается с места, и гаджет тут же прилетает ему обратно в грудь. Он едва успевает перехватить дорогую технику, не дав телефону упасть на пол. — На, — коротко бросает Личадеев. — Удаляй! Музыченко, крепко прижав смартфон к своей груди, отскакивает от аккордеониста на два шага и говорит: — Нет. На губах у Паши кривой и до жути злобный оскал. — Удаляй, — по слогам произносит он. Но Юра только мотает головой. Личадеев тяжко вздыхает и прижимает ладонь к своему лицу. — Анька извелась вся, только не говори, что ты не слышал, как звонит мой телефон! Юра и правда не слышал. Пашин телефон, стоило только зарулить на студию и сделать свое пакостное дело, он быстро поставил на беззвучный режим и отложил в сторону. — Хорошо, что планшет додумался врубить… Он у меня месяц без зарядки лежал, а тут что-то дернуло. Увидел ее сообщения в телеге и вотсаппе. Я первым делом подумал, что с ней что-то случилось, а потом она переслала мне ссылку, а ты… Паша давится хриплым вздохом, когда воздух в легких неминуемо кончается. Облизывает дрожащие от гнева губы, нависает над Юрой всем телом. Музыченко пару секунд зачарованно наблюдает за таким страшным, незнакомым ему Личадеевым. А потом вдруг в груди распаляется свой пожар, и в голову ударяет знакомая, хитровыебанная дурь. — А че такого-то? Ебать, беда! Фотку в инстаграм выложил, вот так драма! — Ты не понимаешь… — Да все я понимаю! — принимается беситься уже Юра, и напором своих собственных эмоций тут же сводит чужой гнев в штиль. Личадеев как-то разом весь теряется, опускает плечи. Это тоже отличительная динамика их отношений. Паша косячит – получает пиздюлей. Юра косячит – пиздюлей все равно получает Паша. Классика. — Че такого-то? — повторяет Музыченко и уже сам врубает впн, забирается в инстаграм, тычет пальцем на пресловутое фото, из-за которого они тут орутся. Пасует смартфон обратно Паше. Тот утыкается в него взглядом и тихо вздыхает. — Ты подпись-то до конца прочти! А потом уже наезжай. И, схватив со стола открытую пачку сигарет, выходит со студии, агрессивно топая ногами и фырча на каждый свой шаг, разгоняя плотное, густое напряжение комнаты. Когда сигареты остается чуть меньше половины, Личадеев проскальзывает следом за Музыченко на открытую площадку пожарной лестницы и осторожно запихивает телефон обратно в чужой карман. Они долго молчат, Юра тушит бычок в банке, достает из пачки еще одну сигарету, протягивает ее Паше. Тот быстро качает головой, и Музыченко закуривает сам. Тогда Паша говорит: — Фотка реально хорошая. — А я о чем?! — нагло отзывается Музыченко, прокручивая фильтр между пальцев. — Я просто… — задумчиво начинает Паша, но Юра быстро его прерывает. — Давай без этого. Я уже понял. Личадеев все же тянется за предложенной сигаретой. Докуривают оба тоже в молчании, возвращаются обратно на студию. Юра снова падает перед открытым инструментом, пальцами скользит по черно-белым клавишам. Быстренько что-то наигрывает, но теперь ноты совсем не идут, и он было хочет закрыть крышку, бросить это дело до лучшего момента, как Паша вдруг склоняется над ним, накрывая его ладони своими сверху и заполошно принимается шептать прямо в ухо: — Я думал, ты Аньке или мне насолить хочешь. Ну, типа ревнуешь, бесишься… Может Юра и правда ревновал. Бесился. Но он действительно все прекрасно понимал. — Думал, опять одеяло на себя перетянешь, покажешь всем, какой охуенный, что вон, аж с чужими детьми яшкаться готов… — Да ну какие чужие дети, Паш? Он поворачивает голову и поднимает усталый взгляд на Личадеева. Тот коротко хмыкает и на мгновение прижимается щекой к подставленному виску. — Я завтра с Анькой поговорю. Чтоб тему эту больше не заводила и не думала, что мы с тобой в настоящую гей-пару играть собираемся. Объясню, что Полинку у нее никто не отбирает. Юра на это только коротко фыркает и печально усмехается. Солнечная фотография Музыченко в обнимку с Полиной Павловной сопровождалась длинным текстом какого-то наивного, очаровательного стишка о беспокойной поре под названием «детство». И только в самом конце Юра, отметив отдельно обоих родителей и нахвалив их самыми лучшими словами за создание такого чуда, заключил все это дело высказыванием о том, что Шляпники это не просто творческий коллектив, а самая, что ни на есть, настоящая семья. Паша, глаза которого накрыла плотная пелена гнева, стоило только ему увидеть фото и название аккаунта, к которому этому фото прилагалось, до конца строчки читать не стал, сразу же посчитав, что Юра просто в очередной раз изводится на говно, пытаясь что-то кому-то доказать. Ведь это было так в его стиле. Он может быть и фото это выкладывать не стал, просто сохранил бы его себе на телефон и открывал бы иногда по возможности, любуясь, напоминая самому себе, что вот, даже тут они с Пашей вместе, неотрывны друг от друга. Как и во всех других аспектах их жизни. Но нет, Личадееву надо было заупрямиться, ему надо было зачем-то так четко и грубо разграничить семью и Юру. А Музыченко ведь и правда не планировал для Полинки становиться «вторым», как где-то это сейчас было модно, папой. Он просто был рад за Пашу. И непременно хотел, ну хотя бы немного, но поделиться своей радостью с миром. Радостью за любимого и близкого ему человека. Фото, выложенное в запрещенную социальную сеть, было не доказательством, не декларацией и даже не провокацией, а просто… фото. Без лишних смыслов и придуманных подтекстов. Паше пора было прекратить делить свою жизнь на две половины – с Юрой и без Юры. Ведь Музыченко был ее значимой и неотрывной частью, как ни крути. — Поможешь? — нарушает вновь образовавшуюся между ними тишину скрипач и чуть надавливает пальцами на клавиши, вместе с этим задевая ладони Личадеева. — Проигрыш ебучий не могу придумать… вроде что-то легло, а потом хуйня какая-то… — Конечно, — спокойно отвечает ему Паша и, свернувшись в три погибели, складывает подбородок на плечо Музыченко. Неудобно, некомфортно, он знает, что уже через три минуты у него затечет поясница, но Личадеев думает, что немного, ради, конечно же, исключительно юриного, а не своего собственного, спокойствия, можно и потерпеть. Даже самые нелепые и сумасшедшие выходки этого необычного мужчины. А если Юре действительно требовались весомые, неотлагательные доказательства, что он не лишний, не другой, не чужой, Паша с радостью был готов ему их предоставить. В конце концов, что бы Музыченко не творил, он всегда был только его человеком.