V. Исповедь

*** Снег. Его так много, что ноги проваливаются почти по колено. Идти тяжело. Ветер быстро гонит по серому небу рваные облака. Кажется, что цвет неба сравнялся с цветом земли. Куда ни взглянуть - всюду бесконечное белое поле. Я останавливаюсь и оглядываюсь, в надежде увидеть хоть что-то, что даст мне надежду. Но вижу только одинокий дуб, что растёт впереди. Его голые, чёрные ветви навевают на меня ужас и страх. Я вижу ворона. Он сидит на самом верху, огромный и похожий на чудовище, на призрак из сказки. Внезапно быстро начинает темнеть. Я знаю, что нельзя останавливаться, но кажется, что иду я так целую вечность. Силы меня оставляют, я опускаюсь на снег и лежу, смотря в небо, которое становится чёрным. Мне очень холодно, но нет сил подняться. Внезапно громко каркает ворон. Я встаю и вижу, что впереди меня, по левой стороне, высится маленькая церквушка. Кажется, она возникла из воздуха, и я понимаю: это спасение. Нужно только встать и идти. И я встаю и разгребаю этот ужасный снег всем своим телом. Он облепляет меня, руки и ноги почти ничего не чувствуют. Я падаю, потом снова встаю, но я добираюсь. И вижу, что это не церковь, а маленькая деревянная часовенка. Очень старая и как будто заброшенная. Я поднимаюсь по степеням, с трудом открываю тяжёлую дверь и захожу внутрь. Внутри почти совсем нет пространства, ужасно холодно и темно. Я забираюсь в угол, к стене, сжавшись в комок. У меня больше нет сил. Кажется, я лежу так долго...очень долго..Может быть, я умру здесь. Я засыпаю и просыпаюсь, слыша, как снова каркает ворон снаружи. Я слышу голоса людей, лай собак, слышу шум! Я хочу закричать, но у меня пропал голос. Вдруг дверь распахивается, и я вижу огни и много людей. И среди них отца. С ним рядом, на поводке, громко лает собака. В этот момент я должен проснуться, но это не сон. Все это было на самом деле. Мне было шесть лет. Мы гуляли все вместе в Царском селе..Была масленичная неделя. Я потерялся. Конечно, я не ушел далеко, это было невозможно. И это поле, наверное, не было таким уж большим. Но мне оно казалось бескрайним. И, конечно, там была не часовня, а просто какая-то игрушечная постройка. Что-то вроде деревянного домика. Да, это не могла быть часовня. Откуда ей было там взяться? И я там сидел и заснул. Меня нашли часа через два. Не помню, что было дальше. Помню только, как Отец нёс меня на руках. Долго нёс. А ведь я был уже довольно тяжёлый. В этой истории много кажется странным. Как я мог потеряться? Почему оказался совсем в другой стороне? Почему не кричал и не звал на помощь? И тогда я решил, что это был сон. Что мне все приснилось. Никто никогда об этом не вспоминал. Но я вдруг, теперь это вспомнил. И понял...теперь я знаю. Я не терялся случайно. Я тогда сам ушел. Я от всех убежал. Мы играли в игру, и я спрятался. Я думал, что это был сон и что я ждал спасения, но на самом деле все было наяву и я надеялся, что меня не найдут. Но меня, конечно, нашли. Куда я собирался уйти? Я был один, и я был таким маленьким...я, наверное, даже мог умереть, где-то замерзнув.. Иногда мне до безумия хочется вернуться в тот момент и понять...я тогда знал что-то, чего не знаю сейчас. Я тогда верил, что можно уйти. Хотел бы я, чтобы это было возможно и сейчас. *** —Это все к лучшему, Максим. Лечить богачей и знать…зачем оно тебе? Продавать свою свободу и спокойствие. Русский царь к тому же имеет репутацию хитреца и интригана. И не говори мне, что тобою движет долг врача! - Леопольд на этих словах даже стукнул рукой по столу. Два друга сидели в трактире уже который час, и Максимилиан делал то, что позволял себе едва ли не раз в год: напивался. Досада и разочарование от последней встречи с Александром не отпускали. Он сам не мог понять, в чем было дело: во внезапно пробудившимся вдруг тщеславии и сожалении об упущенном шансе или же профессиональном любопытстве? Он рассказал все Леопольду, но тот совершенно не разделил его переживаний. —Царь заплатил тебе за хлопоты и, считай, даже за работу, которую ты не делал. Ты радоваться должен! —Правду говорят, что у вас, евреев, все так или иначе сводится к деньгам… - проворчал Максим, допивая остатки пива из кружки. —Когда их нет, ты вынужден думать о том, где взять их. Вот ты, Максим, ведь мог бы ещё карьеру сделать, если б захотел… Получить степень доктора медицины. Обзавестись семьей. Мог бы. Но ты не хочешь, а, в отличие от меня, имеешь этот шанс. Максим смотрел в сердитое, покрасневшее лицо Леопольда и не злился. Время от времени у них возникал этот разговор, и Максим чувствовал даже уколы совести. Леопольд по несправедливому закону был лишён прав полноценных граждан Вены и вынужден был выживать. Он хотел обзавестись семьей , но ему не на что было содержать ее. Он существовал за счёт общины, и его жизнь определяли жёсткие границы. А ему-то самому не нужно ничего. Ни денег, ни признания, ни семьи…А что? Что же ему нужно? Из трактира они отправились к Брейрам и продолжили пить там. Максим ненавидел это состояние, но одновременно сейчас нуждался в нем, как будто хотел сделать себе хуже. Именно когда он так пьянел, в голове его возникали самые неожиданные мысли и беспокоили вопросы, которые не волновали в другое время. Ради чего живет он? В чем смысл его жизни? Раньше он верил, что его призвание - спасать жизни, но жизнь сама быстро опустила его с небес, открыв реальность тяжелых и беспросветных будней практикующего врача. С политикой он также покончил…у него не осталось ничего. Он сдохнет в одиночестве, в окружении только книг, и труп его сожрут крысы. В трактире они пили пиво, потом, у Леопольда, настойки и вино. Такой «коктейль» ударил адской головной болью под утро, когда Максимилиан проснулся на жестком, продавленном диване в комнате у друга. Одна из пружин впивалась ему в ребро всю ночь, и он практически не спал. Неудивительно, что состояние его по пробуждению было чудовищным. От Леопольда он уходил, дрожа и давясь дурнотой. За ночь, как назло, опять навалило снега, и до дома Максим добирался, перебрав все известные ему ругательства. Он мечтал добраться до своей кровати и уже решил, что пролежит на ней весь день. Поэтому, когда подходя к дому, увидел у подъезда прыгающую на холоде женскую фигуру в цветном пальто, то не сдержался. —Эмилия, я сто раз уже сказал! -рявкнул он.- Лавочка прикрыта! Я помог Констанс один раз! И не собираюсь идти под суд из-за неосмотрительности.. Я больше не буду никого абортировать! Девушка бросилась к нему, стремящемуся пройти мимо и вцепилась, умоляюще в плечо. —Доктор Максим! Нет-нет! Не уходите! Это совсем не то! —И принимать роды я не стану. Найдите повитуху. —Там человек кончается! У Сюзанны…- выпалила она. - Умоляю, помогите! Доктор Эттингер хмуро посмотрел в перепуганное лицо проститутки и выругался ещё раз, на этот раз мысленно. Будь проклят тот день, когда он связал себя этой клятвой Гиппократа! Будь проклят тот день, когда он выбрал поселиться в одном квартале от главного борделя Вены, купившись на низкую цену за съем. И будь уж точно проклят тот день, когда он пожалел одну из его работниц и оказал ей безвозмездную услугу… —Ладно. Стой здесь. Я за инструментами поднимусь. —О, вот и вы, доктор, наконец-то! Умоляю Вас, сделайте что-нибудь! Если этот человек умрет в стенах моего дома…! - хозяйка борделя мадам Вирджиния встретила его на лестнице, когда он вместе с Эмилией поднимался на второй этаж. Лицо женщины покрывали пятна, голос дрожал, выдавая ужасный испуг. Максим, который хорошо знал и саму хозяйку и девушек, лишь усмехнулся. Клиент с сердечным приступом или припадком - не новость здесь. Конечно же мадам волнуется не за сохранность его жизни, а за то, чтобы в стены ее заведения не пришлось лишний раз ступать ноги полиции, которая забирает труп. Максим, не обращая внимания на причитания, вошёл в будуар. Открывшаяся сцена заставила его замереть. На полу, на коленях, плакала, закрыв лицо руками, Сюзанна, - одна из девушек мадам Вирджинии. Рядом, сложив на груди массивные руки, стоял Жак-негр, один из охранников борделя. Он поглядывал на лежащего без сознания мужчину, и казалось, что его мощные мускулы буквально скрипели, готовые напрячься, чтобы поднять несчастного и выбросить куда подальше. Но Максимилиан отказывался верить своим глазам, глядя на того, кому была нужна его помощь. На полу, на ковре из овечьей шкуры лежал…император Александр. —Доктор, что вы стоите! Спасите его!! - визгливый голос вывел мужчину из шока. Он опустился рядом с Александром и прежде всего проверил пульс и сердцебиение. И выдохнул с облечением. Жив… —Не старый ещё вроде..или ты его так заездила?- ухмыльнулся Жак, взглянув на Сюзанну, которая в ответ на эту реплику ещё сильней разрыдалась. —Он один приехал? Без сопровождающих? - Эттингер обвёл всех присутствующих взглядом. —С ним был только слуга…и кучер наверное..но они не заходили. Должно быть где-то дожидается карета..я не знаю! Он всегда приходил один! Господи, он не должен умереть здесь!!! - высокий голос хозяйки отозвался яркой вспышкой головной боли. —Я не сомневаюсь, что вы предпочли дать ему умереть другом месте, мадам! - рявкнул Максим. Ему хотелось бы схватить эту мерзкую толстуху и хорошенько швырнуть об стену, заставив замолчать. Что ж, им всем на редкость повезло. И он впервые встречает монарха, который ходит по городу без охраны. Но, впрочем, много ли ли он встречал монархов? —Пожалуйста, выйдите все…освободите комнату..кроме тебя, Сюзанна, - попросил Максим. Когда все вышли, он закрыл дверь и подошёл к девушке. Остатки хмеля выветрились за секунды, в голове как будто щёлкал четкий механизм. Он стал расспрашивать - быстро, сухо и по делу. Первой мыслью было «очередной истерический припадок», но Максим похолодел, когда Сюзанна протянула пустую, хорошо знакомую ему склянку. —Вот…он, кажется, все это выпил… —Все?! - вскрикнул он. - Флакон был полон? Ты уверена? —Не знаю, я спала…- она вновь начала спускаться на пол, готовая начать рыдать. Он вынужден был ее поднять. Ему нужен был помощник. —Быстро! Сбегай и принеси воды, чистых полотенец и какой-то таз.. Максим не знал, сколько раз до этого лауданум принимал император, и есть ли привыкание, и теперь мог надеяться лишь на то, что будучи высоким и крупным, тело Александра выстоит против этой дозы. Ему удалось чуть-чуть привести его в сознание при помощи сильной нюхательной соли и, не без помощи Сюзанны, влить в рот рвотное, потом воды. Процедуру эту пришлось проделать трижды, держа совершенно безвольный корпус над тазом, чтобы Александр не дай то Бог не захлебнулся. После этого император немного пришел в себя, но не мог ни говорить, ни нормально двигаться, ни самостоятельно стоять, как если б был сильно пьяный. Кое-как, вдвоём с Сюзанной, держа на себе, они заставили его пройти по комнате несколько кругов. Вошедшая мадам Вирджиния пришла в бурный восторг, увидев, что клиент ее уже умирать не собирался. —Нужно скорее доставить его домой. Жак разыщет его карету и скажет слуге, что его хозяин напился. Пусть заберёт его… - заявила женщина. —Вы с ума сошли? Решат, что вы опоили его чем-то здесь! —Боже, от этого русского одни проблемы! Я больше никогда, никогда не пущу его сюда!!- в отчаянье воскликнула хозяйка и тут набросилась на Сюзанну.- Это ты все виновата! К тебе таскался! Теперь думайте, куда девать его! Здесь я не оставлю! Жак вытащит его через чёрный ход и положит в переулке! Пусть думают на грабителей! Здесь он не останется! - истерически воскликнула она. Сюзанна в ужасе смотрела на неё, Максима же ничуть не удивили эти бесчеловечные слова. Он только спокойно объяснил мадам, что если слуге императора известно, где тот провёл ночь, полиция придёт к ней впервые и арестует, обвинив в покушении на убийство. —Тогда везите к себе его, доктор..вот! - она сунула ему в руки деньги.-Или в больницу! Максима внезапно осенило. Он даже выронил деньги, которые женщина так настойчиво пихала ему в руку. Он знал единственное место, куда можно отвезти Александра. —Мария Антоновна…я все вам объясню, но чуть позже..сейчас нужна ваша помощь… Княгиня Нарышкина пораженно смотрела на стоявшего на пороге Максимилиана. В дверях за его спиной двое - мужчина и какая-то размалеванная женщина в мужском камзоле поверх корсета поддерживали едва стоявшего на ногах Александра. Она до сих пор спит и видит один и тот же ужасный, бесконечный сон? ОН снова в ее доме? —Простите, ради Бога, но я больше не знаю места, куда бы мог отвезти его... - доктор Эттингер и сам выглядит не лучше. Взлохмаченный и небритый, он шагнул к ней, и нос уловил сильный запах перегара. Она невольно отшатнулась и глянула вновь на Александра. —Господи…что с ним?! Он что, так пьян? И вы..вы с ним пили? —Что? О господи..конечно нет..он не пьян…- Максим запнулся, посмотрел на повисшего между двумя людьми императора и умоляюще сложил руки.- Ну, если только немного..Я вам все объясню потом. Его нужно уложить… Женщина молча посторонилась, пропуская всю компанию в дом. И, велев слуге помочь им, села в гостиной, налив себе до краев фужер вина. Девушка, сопровождавшая Александра, прошла следом за ней и теперь в явном замешательстве, с нервным хрустом, разминала пальцы. Потом достала фляжку и отвергавшись к окну, отхлебнула. Мария разглядеть ее теперь получше. Внешний вид, одежда, грубоватые манеры…сомнений почти не было - это проститутка. —Присядьте.- Она указала ей на стул.-Вы устали, верно… Та, помедлив, присела на самый край стула и огляделась. —Вы не волнуйтесь, мадам,- наконец произнесла она.- С вашим мужем все будет в порядке..ну, всякое бывает..Доктор Максим его быстро приведёт с форму.. —С мужем? О Господи…- она рассмеялась и едва не подавилась вином.- Он мне не муж…об этом можете не волноваться! Очевидно ее взгляд был достаточно красноречив, потому что девушка в испуге начала оправдываться. —Ой нет…а его совсем не знаю! Я с ним не была…я просто..в общем помогла нести… Ее неловкость Нарышкину забавляла. Стало быть, к ней можно привести в дом шлюху... Она допила своё вино, встала, налила ещё бокал, потом, подумав, и второй и протянула девушке со словами «как вас зовут»? Максим вошёл в гостиную как раз в тот момент, когда брюнетка открыла рот, чтобы ответить. По выражению его лица Мария поняла, что вот и пришло время для объяснений. Спустя некоторое время Нарышкина подозвала слугу императора, ожидавшего внизу и велела тому ехать в Хофбург и передать, что Александр нынешнюю ночь провёл у неё в доме и остаётся пока здесь. *** —Вы спасли мне жизнь. Я в неоплатном долгу перед вами. Максим слышал тихий, мягкий голос за спиной и боролся с противоречивыми чувствами. Между злостью на императора и странной жалостью притаилось любопытство. Он не верил в судьбу и прочий вздор, но не верил он так же и в совпадение. Жизнь вновь свела их и таким путём! Он не чувствовал давно уже такого трепета, такого желания разобраться, разгадать загадку. Да, сидевший на кровати человек -теперь такой измученный, опустошенный и несчастный не взирая на свой сан и свою роль, был для него загадкой. И даже эта встреча в такой момент, когда жизнь его собой являла опустевший, высохший сосуд - не может быть совпадением. —Ваше Величество, если бы я только знал, давая вам лауданум, что он вами будет использован вот так… —Это случайность,- перебил его император.- Я не собирался убивать себя. Я вам клянусь в этом. —Вы выпили случайно почти флакон лекарства? Ваше Величество, Ваше право не отвечать мне. Я помню наш разговор. Вы отказались от помощи и от лечения. Я был бы рад помочь вам, но если вы мне укажите на дверь, то я уйду. Но мой долг как врача предупредить вас,- Максим слышал свой голос, звучавший твёрдо, почти жестко. - Вы применяли насилие к человеку. Вы теряете воспоминания о целых днях. В конце концов, вы едва себя не лишили жизни. Всего этого достаточно для того, чтобы в отношении вас рано или поздно были приняты меры…ограничений. В ваших руках ответственность не только за вашу жизнь…-с этими словами Максим демонстративно взял свой чемодан и направился к двери. —Постойте! Не уходите!- в голосе императора было отчаянье. - Мне правда кажется, что я схожу с ума.. Или кто-то хочет меня свести.. Максим поставил вещи и опустился тихонько на постель. Александр казался ему в этот момент совершенно искренним, открытым и он боялся упустить этот момент. —Они преследуют меня. И желают моей смерти… —Кто? —Если бы я знал имена…все намного сложнее, доктор Эттингер. Но вы правы: на мне лежит ответственность гораздо более…чем я видимо способен вынести. Вы сказали, что я не сумасшедший.. —И я по-прежнему так считаю. Я не собираюсь говорить с вами о политике и требовать от вас рассказать мне то, что вы не захотите. Уверяю вас,кто бы ни были те люди, что вас мучают, я не один из них. «Я видел, что он хочет мне довериться. Ведь должен же человек в его положении поверить хоть кому-то. А, император, как мне показалось, никому не верил. Он не верил даже самому себе-вот что было всего страшнее. Я предложил ему сосредоточиться на тех симптомах для начала, которые мучали его всего сильней. Которые довели его до того состояния, что он пусть и невольно стал искать смерти. Потеря памяти, сознания, наплывы страшных образов и кошмары по ночам. Я попросил дать мне всего один месяц. Ему трудно быть откровенным и мне это совершенно понятно. Чем тяжелее наши воспоминания, чем больше наша боль, тем труднее извлечь ее наружу. Они, как большая опухоль. Нужно сделать глубокий надрез чтобы ее удалить, но ведь и погибнуть можно от потери крови, от малейшей ошибки. Не зная сам, с чего можно начать, я попросил его найти то общее, что объединяло все события, которые предшествовали первым приступам. Он ответил, как мне показалось с большим смущением, что в те моменты он либо вступал, либо намеревался вступить в интимную близость. Он так же мне сказал, что не был откровенен до конца, когда я спрашивал его о физических недомоганиях. Он выразился как-то ужасно витиевато, но из его слов я понял, что с недавних пор он стал страдать какой-то необыкновенной формой полового бессилия. И заключалось оно в том, что у императора получалось вступать, по его словам, в полноценный физический контакт только с проститутками. С любой же прочей женщиной, даже ему приятной, он оказался сделать это не в силах. Это сильно угнетает и тревожит его, потому что он не видит никаких причин для такого странной избирательности. И что ранее ничего подобного с ним не происходило. Для меня же это не стало удивительным, ведь это укладывается в мою концепцию об истерии. Я допускаю, что если у таких женщин часто отсутствует желание или присутствует даже страх и отвращение перед интимной близостью с мужчиной, то у мужчин вполне может развиваться импотенция, как некое внутреннее сопротивление воли, которую однажды жестоко сломили. Я сказал, что он, быть может, не помнит этих моментов насилия в прошлом, но тут он перебил меня и сказал, что я прав. И что он прекрасно все помнит, хотя предпочёл забыть бы. Но он готов и хочет даже об этом рассказать. Что он, возможно, давно был должен это сделать, потому что это тяжёлый груз и потому что ему кажется, что все плохое в нем и его жизни берет своё начало как раз тогда. Вот что он рассказал мне. В моей жизни было два главных учителя. Один вложил в меня добро и благородные идеи, воспитал чувство сострадания и любви. Другой же дал начало злу. Всему, что есть лучшего во мне я обязан моему воспитателю господину Лагарпу. Его приставили ко мне, когда мне было семь, и до шестнадцати лет я рос и учился под его надзором. Лагарп воспитывал меня и моего брата Константина. Мы проводили вместе большую часть времени и я не помню, к кому ещё из моих учителей я испытывал такую сильную привязанность и благодарность. Я бы хотел, чтобы мой рассказ был про него. Но, к сожалению, речь пойдет не о нем, а о человеке, о котором сейчас едва ли кто-то помнит. Я предпочёл бы сам, чтобы его не было в моей жизни. Лагарп воспитывал меня, закладывая зерна нравственности, как ему казалось, в благодатную почву, и не подозревал, что появившиеся всходы вскоре изуродует болезненный паразит. Знаете, есть у растений такие болезни, которые глазу не видны. Снаружи все кажется прекрасным. Вот только растение это не может плодоносить и развиваться. И только если поднять побеги, то можно увидеть все повреждения. Этот человек был моим учителем музыки, которого пригласили на смену того немца, что учил меня игре на скрипке. Он был дворянином и другом императрицы. Вас удивит, отчего такого человека приставили ко мне учителем? Я сам не знаю. Он вызывает во мне столько вопросов и загадок, что порой мне кажется, что этот человек плод моего воображения. Мне было десять, когда мы начали наши занятия. Ему, кажется, чуть более сорока. Я помню, что он был красивым мужчиной. Таким, в котором гармоничность черт лица сочетается с хорошим воспитанием и благородством в манерах. В основном мы занимались музыкой: он аккомпанировал мне игрой на фортепиано, а я играл на скрипке. Иногда он заменял на занятиях французским господина Лагарпа и других учителей, если те по каким-либо причинам не могли вести урок. Кажется, он мог учить всему и знал все. Он был очень добр и никогда, верите ли вы, никогда не ругал меня и не делал мне замечаний. Я сказал, что плохо себя помню до двенадцати лет. Но я прекрасно помню себя с этого момента, потому что именно тогда во мне проснулись настоящие чувственные влечения. Кажется, до этого я почти не имел представлений о телесных удовольствиях и связанных с этим отношениях полов. Императрица старалась оставлять меня в неведении как можно дольше и как сейчас я понимаю, это принесло мне много зла и способствовало тому, чтобы я стал жертвой извращённой природы опасного человека. Я не знал ни поцелуев, ни объятий ни от кого, кроме своих родных. Я рос, как растение в теплице, очень мало зная о жизни и только из книг или слов моих воспитателей. И до пятнадцати лет я ни разу ни в кого не влюблялся. Но в двенадцать я впервые почувствовал, что меняюсь, почувствовал какое-то особое томление и напряжение. Я помню, что впервые уловил в себе явственное желание целовать и обнимать. И для меня не было разницы кого - девушку или юношу. Однажды я во время игры обнял и поцеловал одного из моих друзей. Ему было столько же, или даже чуть меньше. Я не видел в этом ничего дурного, но моему гувернеру и надзирателю это совсем не понравилось. Я помню, как он сильно отчитал меня за это и сказал, чтобы я никогда так больше не делал. Особенно с молодыми людьми, потому что это неприлично. Я тогда обиделся ужасно и был расстроен. Меня редко ругали, а ругать за поцелуй мне показалось странно и глупо. Эту неприятную сцену так же наблюдал…ОН. И прошло не так много времени, как он (мне кажется теперь, что не случайно) застал меня за занятием, которое гораздо больше требовало наказания. Говорят, что этим занимаются все дети, не понимая смысла, но мне кажется, я имел такую потребность изначально сильнее, чем она была у других. Помню, как пугали меня, говоря, что онанизм ведет к дегенерации мозга, и я поглупею. Я сделал вид, что поверил, но откуда-то точно знал, что ничего со мной не будет. И заниматься этим не перестал. Только после пары выговоров я научился хорошо скрывать свои преступления. И как раз за одним из таких моментов ОН и застал меня как-то случайно. Мне было стыдно, но он не ругал меня и сказал, что никому не расскажет. И что ничего ужасного в этом нет. В тот же вечер он пришёл ко мне в комнату, когда я ложился спать. Он начал говорить со мной…и он был первый, кто говорил со мной о том, что я ощущаю. О тех влечениях и чувствах, которые испытываю. Он говорил об этом без стыда, без упрёка. Он объяснил мне довольно подробно природу этих вещей и что они естественны. Я помню, что слушал его затаив дыхание и сходил с ума…не могу вам передать, какое воздействие оказали на меня его слова. Он сказал, что может просветить меня больше, если я захочу. Я хотел. И он стал приходить ко мне два раза в неделю по вечерам. Мы придумали, что он рассказывает мне историю мифов и легенд скандинавов или что-то в этом духе. Не знаю, как вообще могли поверить этому безумию, но этот человек пользовался полным доверием и никто не возражал. Он приходил, ложился ко мне в постель и начинал рассказывать..невероятные вещи. Я не помню ничего из этого сейчас..но помню, что его рассказы во мне пробуждали сильнейшие ощущения..И тогда он обнимал, трогал меня и целовал. Всегда очень бережно и никогда не делал мне больно. Мне это нравилось. Он говорил, что любит меня больше всего на свете, и я верил. И не считал все это странным. Он убеждал меня никогда и никому не рассказывать о наших встречах. Он объяснял, что учит меня вещам, которые по мнению других, знать мне ещё рано. Но вскоре я начал ощущать…что в том, что мы делали было что-то плохое. Ночью, с ним, мне нравилось то, что он делал, но утром я просыпался со странным чувством вины, будто я совершил гадкий поступок. Я убеждался в этом с каждым днём, но мне не с кем было поговорить об этом. Во-первых, потому что я обещал не рассказывать, а мне казалось важным держать своё слово. Во-вторых, мне было стыдно. Я думал, что меня непременно накажут. Вскоре я начал обращать внимание, что он получает от этих встреч какое-то особое… удовольствие. Он начал заходить все дальше и один раз, мне кажется, он потерял контроль над собой…он лёг на меня, и в его движениях меня что-то дико испугало. Я стал его отталкивать и сказал, что закричу. Он прекратил, но я помню его лицо..его безумные глаза и то, как он упирался в меня своей плотью. Хотя он никогда не просил, чтобы я трогал его, я видел, что он трогает себя, когда меня касается. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не неожиданное вмешательство моего отца. Он часто всех подозревал в чем-то дурном без всякого повода, но на этот раз был прав. Помню, когда я остался у родителей в Гатчине на ночь, что редко бывало, он пришел ко мне в комнату и начал задавать мне какие-то смешные, наивные вопросы..не влюблён ли я и…Боже, в этом было что-то столь трогательное! Как я мог ему сказать правду? Он бы с ума сошёл, и я боюсь представить, что бы он сделал. Вы не представляете, как сильно я его боялся. Боялся того, что может подумать обо мне. Я тогда попросил у родителей разрешения остаться. Они были поражены такой просьбой. Вышла ссора между моим отцом и императрицей. В итоге я соврал, сказав, что меня не так поняли. А ЕМУ я пригрозил все рассказать, если он ещё раз придёт ко мне и дотронется. И он перестал приходить. Он обвинил меня в предательстве и сказал, что если я выдам Его, он выдаст меня. Я знал, что виноват. Я это чувствовал. Я чувствовал себя испорченным. Ведь я получал удовольствие от наших встреч. Люди смотрели на меня и не знали, чем я занимался. Я подумал, что господин Лагарп бы разочаровался и стал бы презирать меня, если б узнал. Он и не подозревал, что пока он учит меня самым высоким идеалам, его ученик по ночам придаётся самым низменным влечениям, становится животным. Тогда же появилось то, что я назвал сам «червем». Это был как будто паразит внутри меня, который делал все эти ужасные вещи. Я ощущал его в себе как нечто инородное, как некое мистическое зло. Я знал, что заражён им теперь и что я грязен. Я прогнал своего учителя, но я не изменился. Мои влечения никуда не ушли. Но теперь к ним добавились фантазии. Теперь я знал, чего хочу. Он говорил мне, что меня ожидает рай, когда я буду с женщиной. И я начал смотреть на всех женщин вокруг меня, кого считал достаточно красивыми, и представлять ЭТО. Конечно, я старался не демонстрировать слишком уж свой интерес. Все полагали, что я так же наивен. Действительно, несмотря на все пережитое, физически я оставался невинен. Моя природная застенчивостью и чувство стыда не позволяли меня воплощать собственные фантазии. Я должен был скрывать червя. Прошло примерно около года с тех событий..и было решено, что мне пора вступить в брак. Император замолчал. Максим наблюдал за его лицом: оно имело странно отрешенное выражение. Ни один мускул не дрогнул на нем, ни одного намёка на сильное чувство. Александр говорил ровным, практически будничным тоном, будто пересказывал содержание книги. Было что-то жуткое даже и неестественное в его равнодушии, хоть у Максима не возникло ни мысли о том, что тот лжёт. —Что было дальше? Что стало…с тем человеком?- наконец он нарушил молчание. —Ничего необычного…он в некотором роде оказался наказан… болезнью. Простите, я очень устал. Мне кажется, я на сегодня сказал вам достаточно…- Александр отвернулся к окну. Невозможно было понять, какой ответной реакции ждёт он и ждёт ли вообще. Максим слышал разные истории из жизни своих пациентов. Многие из них были ужасны, но чем страшнее был пережитый ими кошмар, тем больше человек старался его обесценить, найти объяснение, а зачастую и оправдать собственных мучителей. —Ваше Величество, я знаю, что не могу в полной мере понять вас. Никто это не сможет. Но я бы хотел сказать вам…Вы не были виноваты ни в чем. То, что делал этот человек было лишь на его совести. Вы были ребёнком. Никто не должен вас осудить. Александр резко повернулся и посмотрел на него. В глазах его мелькнуло что-то похожее на удивление. Он как будто хотел что-то сказать, но передумал и просто смотрел на него, стараясь скрыть охватившее его волнение. —Вам теперь нужно хорошо отдохнуть. Вы сообщите мне сами о вашем решении…- Максим встал и направился к двери. —Доктор Эттингер. Я думаю не нужно простить вас сохранить произошедшее в тайне. —Даже не будь я врачом, все что вы рассказали… —Я не об этом. Я о том, что случилось сегодня…Никто не должен узнать. Никто, понимаете? Это слишком серьезно. —А вы можете пообещать мне, что подобное больше не повториться? —Я верующий человек, - он произнёс это как будто бы с гордостью. -Конечно же я не совершу такой грех. —Хорошо. Но дело в том, что я - атеист. *** Максимилиан не выходил из комнаты императора уже почти два часа. Нарышкина сидела в кресле, вяло наблюдая, как переползает секундная стрелка на часах и допивая остатки вина. Эмилия, девушка, пришедшая с Александром, сидела испуганная. Она намеревалась уйти, но Мария не хотела ее отпускать, чувствуя к ней какой-то необъяснимый интерес. Она никогда не видела настоящую уличную девку, что называется, в непосредственной близости, и ей ужасно хотелось расспросить ее…обо всем. В конце концов, она уговорила ее выпить вина и та с невероятной быстротой опрокинув пару бокалов, стала словоохотливей и пустилась в пространные рассуждения о том, как наверное, здорово жить в таком доме и быть такой дамой, как она. Слушай комплименты, княгиня с усмешкой заметила, что, на ее взгляд, в их жизни довольно много общего. Спустившийся вниз Дмитрий Львович, застав жену в гостиной с бокалом, с укором воскликнул: —Маша, с утра! Потом взгляд его упал на сидевшую рядом девушку и глаза мужчины расширились от изумления. —У нас гости, Дмитрий Львович. Александр Павлович снова почтил нас своим присутствием. А это его подруга Эмилия. —Я совсем даже и не его подруга..я его даже не знаю..- снова смутилась та, отставляя на всякий случай бокал. —Да-да, я понимаю, что вы возможно только сегодня с ним встретились..у вас…в доме. У императора там, должно быть, много друзей. Вы здесь, дорогая, тоже, прошу вас, чувствуйте себя как дома. Берите пример с императора. Нарышкин с укором смотрел на жену и на бокал в ее руке. Он и слова не сказал про Эмилию, но Мария была уверена, что он прекрасно понял, кто эта девушка. —Простите, я вас не представила. Это мой муж, Эмилия. Князь Дмитрий Нарышкин, с ним вы вряд ли встречались, но в Петербурге он знал множество таких дам, как вы. —Маша, что ты говоришь! Внезапный звук колокольчика прервал эту беседу. Нарышкина встала, на секунду чуть пошатнувшись, и с победной улыбкой произнеся «а это должно быть Уваров или Волконский», направилась в коридор. Там она оттеснила лакея и сама распахнула дверь. —А, Мария Антоновна, здравствуйте..- хрипловатый голос обратился по-русски и в прихожую, заставив ее отступить, вошёл высокий мужчина. Она узнала уже этот голос, хотя и не сразу узнала его самого. Тот снял шляпу, отряхнув от снега, и с привычной демонстративной почтительностью поклонился. Она не могла поверить глазам. Перед ней был граф Аракчеев.