V. Исповедь

1820 —Мой дорогой, мы все переживаем за тебя...После смерти нашей Катиш ты сам не свой, и год был такой мучительный, ужасный! И все же откладывать вопрос больше нельзя. У вас с Елизаветой Алексеевной не может быть детей. И если все решено уже с женитьбой Константина...на этой польке... Голос матери, такой знакомый, Александру кажется чужим. Да, это она говорит с ним, но холод и отчужденность казалось бы проникнутых заботой слов, исходят словно от посторонней женщины. Он перед этой женщиной испытывает страх... Александр старается не смотреть в глаза императрице, которая сидит напротив него, за письменным столом, сложив руки с идеально ровными и аккуратными ногтями. Всегда неизменно собранная, царственно-прямая, mama одновременно завораживает и заставляет его страдать. —Ты должен позаботиться о завещании. Поговорить об этом с Ники сам. Не закрывая глаз, он снова видит огромную, залитую холодным предрассветным светом комнату. Кровать в дальнем углу. Мама лежит на этой кровати, и он бросается туда, с рыданием, отчаяньем, ища защиты. Падает на колени перед ней, протягивает руки. Он хочет ее обнять...В воспоминании страшная, застывшая картина, - ее белое, словно полотно лицо. На нем, прежде всегда таком спокойном, безмятежном он видит одну лишь ярость и полный отвращения гнев. Единственный раз, когда он видел на этом лице столько чувства. Мама его оттолкнула от себя. Он отлетел, отброшенный, ей ненавистный. Убийца мужа. Он ей - не сын. Александр смотрит на положенные перед ним Марией Фёдоровной лист бумаги и перо. Она хочет, чтобы он написал скорее...прямо сейчас..забрать последнюю надежду. Отдать все Николаю. Никс был там. В этой комнате. Буквально на минуту. Он видел, как она отринула его. Да, пусть потом, оттаяв, спохватившись, она позволит сыну вновь себя обнять и прольёт с ним вместе слёзы. Но Александр увидел уже то, что было в ее сердце.. Александр медленно взял перо, чувствуя, как на плечо ему легла, чуть сжимая, рука матери. Она как будто бы давила на него, выдавливая буквы...заставляя. Он пишет завещание. Но он ведь ещё жив...! Почему же именно теперь, когда Катиш не стало? О, он знает…это потому что мать винит его. Он источник боли и страдания. Он погубил свою сестру. Да, она никогда об этом ему в лицо не скажет, но ведь она так думает…и она права. А Константин..Конечно же, тот морганатический брак его с Жаннеттой все перечеркнёт. Но ведь теперь она этому и рада. Любимый сын получит все. А нелюбимый..? —Я найду время на днях и поговорю с ним. - Александр дописал бумагу и поставил точку. Ему показалось что за спиной он услышал облегчённый вздох. —Саша, я вынуждена с тобой поговорить ещё об одном…- императрица, уже вполне удовлетворённая исходом, села снова напротив него, за стол.- По Петербургу ходят неприличные слухи...из-за твоих визитов в Варшаву...и женщине, с которой...ты там живёшь. Он молчит. Не подтверждая, но ничего не опровергая. —Константин все мне рассказал. Мой дорогой, я не хочу касаться твоей личной жизни, и тебе известно, что я относилась с пониманием ко всему....касательно Елизаветы Алексеевны...я занимала твою сторону..но в этот раз...рядом с тобой стало слишком много дам, чья репутация... Александр заставил себя посмотреть на мать. Ком, застрявший где-то в горле, провалился ниже, камнем упав на грудь. Портрет отца у неё на шее всегда как будто бы персональное напоминание для него. Во дворце, здесь, и в Царскосельском нет его изображений. Зато она весь Павловск превратила уже в его музей. Они не говорят о нем, однако, оба помнят. О чем не шёл бы у них с mama разговор, Александру кажется, что в воздухе висит ее упрёк. Он сам - упрёк. Его существование… —Вам не стоит беспокоиться об этом. Там скоро...все будет кончено. —Скоро? Речь идёт не просто об увлечении! Твои визиты в Польшу, то внимание, которое ты оказываешь им, вызывают огромное недовольство здесь! И я не понимаю, как ты этого не видишь! О тебе говорят...непозволительные вещи при дворе, а тебя как будто это не волнует! —Да, речь идёт не просто об увлечении..- тихо сказал он.- Эта девушка мне дорога. И я не позволю, чтобы о ней отзывались дурно. Я ее люблю. Но не беспокойтесь, я не теряю разума. Что же касается чьих-то разговоров, то не считаю нужным это даже обсуждать. Я буду видеться с кем хочу и сколько захочу. Он видит в глазах матери недоумение, даже шок. Как, ведь он говорит сейчас о проститутке! «Ах,Костя, когда ты стал жить с Жозефиной, с этой торговкой, содержанкой, француженкой и разведёнкой, разве я осудил тебя? Ты столько раз просил у меня разрешение о разводе, желая вступить в этот позорный для всех нас брак.. Я не давал его тебе и ты затаил обиду? Ты мне теперь вот так вот мстишь? А ведь не я, а именно mama была здесь непреклонна. Она ничего не желала слышать о твоём разводе, а не я...Я, наконец, пожелал устроить твоё счастье,дав теперь разрешение на брак..» —Саша, я понимаю, что эта страсть так увлекла тебя, но все же я прошу тебя, пожалуйста, обрати внимание на свою жену,- Мария Фёдоровна стояла у дверей. Главное, что она хотела, она получила. - Я не могу просить тебя с ней жить. Но вам бы лучше хотя бы для окружающих помириться и появляться вместе. То что прощалось обществом молодому человеку, не простят мужчине твоих лет. Покончи с этой неприличной связью поскорее,пока о ней не узнали все! Александр улыбнулся и кивнул в ответ. *** —А что же…государь-то...у себя? Иль куда уехал? —Да у себя с утра. Но только приема нет. Сказали ждать, так уж два часа сижу тут.. —Говорят, с утра в дурном он настроении. Всех разворачивает и всем отказ. Максим слушал эту ворчливую болтовню двух чиновников, стоявших в императорской приёмной у окна, и с радостным удивлением обнаруживал, что понял разговор их почти что слово в слово. Мария Антоновна сказала ему «учите русский, вы себя обезопасите. Вам надо только понимать, а говорить не надо.» Она была права. Теперь он мог спокойно слушать речи, которые велись здесь, при дворе, и в его присутствии. И понимать большую часть сказанного. Так он, например, узнал, что ему дали прозвище «немецкий богомол». Максим внимательно рассмотрел изображение насекомого в учебном атласе и свою физиономию в зеркале и не нашёл ни малейшего сходства с богомолом. Не то чтобы Максиму было обидно за такое вот сравнение, но он пытался найти тут скрытый смысл, логику и не находил. Быть может он чего-то не замечал в себе? «Вас не любят, потому что вы иностранец и потому что пользуетесь расположением царской семьи. Не обращайте внимания, здесь нет ничего личного. Вас зато уважают, как врача», - успокоила его Нарышкина. «Уважают, но не любят за то, что я иностранец? Но почему?» «Любой иностранец, будь то немец, француз или англичанин, который делает карьеру при дворе, здесь воспринимается знатью, как конкурент, а значит, враг. Враг, потому что по-другому быть не может. Если вы иностранец, значит, вы не свой. Чужой.А в медицине...хороших врачей среди русских мало. Будь вы простым земским врачом, или хотя бы вот актером, учителем, к вам относились бы намного лучше. Но сейчас вы им всем - конкурент.» «Но как же Виллие? - улыбался Максимилиан. - Он сам иностранец, но,кажется, больше всех меня не переносит.» «Яков Васильевич? Ну что вы...он вам завидует ужасно, потому что уже стар. Когда-то он проявил себя, как прекраснейший хирург...Но методы его работы устарели, он ничего не понимает в душевных и нервных заболеваниях. Ведь душу нельзя разрезать скальпелем и оттуда извлечь пулю, наложить повязку и мазь. Ему вы личный конкурент!» «Я все хотел спросить..никак не могу определить по акценту..откуда он, где получил образование? Ведь он родился не в России...С такой фамилией... и Яков Васильевич!» Нарышкина на несколько секунд задумалась, а после произнесла, но неуверенно: «Хм..А Вы поставили меня в тупик. Спросите при случае, как его зовут и откуда он родом. Теперь и мне это интересно.» Придворный лейб-медик действительно смотрел на Максимилиана косо. С тех пор как тот получил покровительство Марии Фёдоровны и начал вести практику в Петербурге, Виллие, кажется, совершенно приуныл. Он не скрывал, что не понимает методов работы Эттингера и явно старался авторитет его понизить при дворе. Об этом Максим узнал от Дмитрия Львовича, который нехотя, но все же признался, что Виллие и ещё некоторый круг лиц считают, что император стал жертвой шарлатанов, к которым помимо Крюденер они относили и Максимилиана. Виллие говорил, что методы его работы ненаучны и он попросту хороший гипнотизёр и «одурачивает» Александра. Отчасти Максим мог понять это недовольство. Недавно император,увидев, что он помог одной знатной даме преодолеть многолетний страх выхода из дома, и та пришла впервые за последние лет пять на бал, сказал: «Я не знаю, как вам это удалось,какие силы вам помогают, но если бы придворные врачи научились лечить словом, а не прикладыванием тряпок и вырыванием рвоты, я сам бы повысил жалование Виллие хоть в два раза. Он вечно жалуется, что ему все мало денег, а между тем, я так считаю, что он не стоит того даже, что получает. Готовьтесь, вы отнимаете у него этот кусок хлеба. Он вот-вот вас загрызет...- и после добавил с заметным раздражением.- Денег! Им вечно мало денег! Работать не хотят, растрачивают средства и воруют...ладно б бедняк был, но нет..Чем выше чин, тем больше жадность. Все в них как в бочку без дна льёшь!» Эти вспышки раздражения возникали теперь все чаще, но вот странно, чем дольше Максим жил в столице, чем лучше узнавал он свет, тем больше проникался он недоумением и сочувствием к Александру. Он полагал, что тот любим и популярен среди народа и при дворе,и был удивлён, обнаружив, что это совсем не так. Например, императора за глаза часто называли скупым и даже жадным, говорили, что тот за все требует отчёт и лишнего с него не стребовать. Максима это изумляло. Те,кто говорили так, очевидно никогда не знали что такое жадность. К примеру, знали бы они что такое император Франц! Вот у него в учёт идёт буквально все, начиная от зёрен корма для любимых попугаев, и кончая тарелкой супа, что охранники преступникам дают в тюрьме. Сам он годами ходит в одном мундире и старых сапогах и,говорят, за стол ему отсчитывают определенное количество кусков хлеба. Максимилиан прекрасно понимал, почему организатором и ведущим Венского конгресса стал Меттерних. Ведь если бы этим занимался Франц, его удар хватил бы от расходов и гости все ели б один раз в день. Сам он теперь ждал приёма у императора, под косые взгляды, намереваясь поговорить с ним о состоянии здоровья Софьи Нарышкиной. Мария Антоновна недавно попробовала сама завести с Александром разговор о том, что Соне лучше переехать, но император наотрез отказался отпускать дочь за границу. «Он даже слышать об этом не захотел. Сказал, что не повторит ошибки…и Соня будет здесь…он хочет выдать ее замуж. Сказал, что мы…Наездились.»-Последнее слово она произнесла с заметным напряжением, как будто намекая, что это «мы» к ней не имеет отношения. Максим пообещал сам поговорить с ним и объяснить медицинскую необходимость смены климата. Кашель у Сони все не проходил, более того, теперь, зимой он стал сильнее и в мокроте появились кровь. Надежды Максима на то, что все обойдётся рухнули. Он должен был сказать Александру, что у его дочери чахотка. Он не сказал об этом даже не матери…не смог. И вспоминал несчастную Веру, о которой проявляла заботу Соня. Теперь он был почти уверен: девушка заразилась от тяжело больной. —Глядите-ка! Да это же Сперанский! Вернулся стало быть…ну и дела! - донёсся до Максимилиана чей-то взволнованный голос. —Доктор Эттингер! А вот и вы! — Рядом присел невысокий, довольно хрупкого телосложения мужчина средних лет в пенсне. У него было умное, приятное, довольно моложавое лицо, которое не портили совсем обширные залысины на высоком лбу, зато особо украшали удивительные по красоте глаза-большие, выразительные, медового оттенка, обрамлённые густыми ресницами. Глаза эти смотрели всегда как будто немного грустно, особенно когда хозяин их, говоря о чем-то важном, любил возводить их к потолку. Человек этот был Михаил Сперанский. Максим о нем наслышан был ещё и до приезда в Петербург. Здесь, накануне отъезда Сперанского в Сибирь после назначения его на должность генерала-губернатора, года два назад,они пару раз пересекались и были шапочно представлены друг другу. Максим заочно Сперанскому симпатизировал и чувствовал нечто родственное в нем. Михаил Михайлович в его глазах не просто был государственный чиновник, а по взглядам - настоящий русский реформатор, либерал, при этом, как и сам Максим был человек простого происхождения, не дворянин, и среди придворной знати(которая у Максима вызывала раздражение) слыл белой вороной. Максим фамилию Сперанского хорошо запомнил…о нем очень резко в разговоре, на венском балу отзывалась покойная Екатерина Павловна. Запомнив это, он ожидал увидеть совершенно другого человека и был приятно удивлён. Он знал, что Михаил Михайлович некоторое время был в опале, удалён от дел и личность его обросла разными слухами, в том числе весьма нелестными. Его, как и графа Аракчеева не любили многие, но никто из них(включая Нарышкиных) не мог объяснить за что. «Он жук тот ещё, я вам скажу..»- заметил как-то Дмитрий Львович, только раздосадовав Максима. Что, здесь у русских сравнения все делают с насекомыми? И как же это понимать? И вот он стало быть вернулся ко двору! —Ну что же, как здоровье государя? Скажите, что здесь все врут!-Сперанский чуть прищурился, забросив ногу на ногу с изяществом человека, прекрасно владеющего и чувствующего своё тело. Максим отметил, как хорошо смотрится на нем идеально сшитый, зелёный, бархатный сюртук, как переливаются на свету золотые пуговицы, блестят носки коричневых, начищенных туфель. «А ведь он щеголь, как и Александр.»-подумал про себя Максим, но вслух спросил: —О чем врут? —Ну как же! О его душевном нездоровье Александра Павловича. Слухи у нас скоро распространяются. Я два месяца, как в Петербурге и уже наслушался такого! Ужасно рад тут встретить вас и услышать ваше мнение? По-вашему, нам стоит беспокоиться? —О чем? —О самочувствии государя. -Сперанский перестал тут улыбаться и приподнял лишь аккуратно очерченную бровь.- Его Величество умный человек. Но чувствительный излишне. Физически он очень крепок, однако, такие люди часто бывают…слабы душой. Максим растерялся. Разговор этот показался ему немного странным. Сперанский внимательно на него смотрел, не давая никаких подсказок. Что это? Какая-то проверка? —Император здоров, к счастью…-осторожно ответил он.-Он с жалобами ко мне не обращался. —Простите, что я так на вас с ходу набросился с вопросами..Я объясню мой интерес. Сегодня я впервые увижусь с государем…после значительного перерыва и бы хотел лучше понимать, как себя вести, чтобы достигать благоприятного результата. С каждым днём, месяцем и годом, должен я признать, это делать мне удаётся все труднее. Не хотелось бы, знаете ли, снова отправиться в Сибирь! Хоть там теперь и порядка стало больше..- он заразительно при этом рассмеялся. Максим не успел ответить, дверь открылась и Сперанского окликнув, попросили заходить. Максим только теперь заметил в руках у него небольшую папку, наверное с документами. Тот легко встал и бросил на ходу: —А приходите на неделе ко мне обедать! Мы с вами поговорим ещё! Мне ужас как с вами хочется познакомится поближе! Максим проводил мужчину взглядом, одновременно почувствовав, как на него смотрит несколько недовольных пар глаз. Что ж, наиболее близкие к Александру люди, видимо, обречены существовать в общественной опале. К Александру в тот день он не попал. Император принял одного Сперанского, и после было объявлено, что все доклады переносятся на другой день. Максим слышал недовольный гул из голосов и раздражённые реплики собравшихся. Кто-то ругал Сперанского, а кто осмеливался в полголоса бранить и Александра. «Не до чего нет дела…кроме своих поляков!» «Еврей-то как уж везде вперёд других пролезет!» «Ты слышал, а Аракчеев нынче тоже снова в Петербурге! Вот мало горя, так ещё и Змей с Литейного нас будет со свету сживать!» —Максим Максимович, - Сперанский догнал Эттингера уже на лестнице и, обгоняя, слегка похлопал по плечу.- Так я Вас завтра у себя жду к обеду! К двух часам! Извольте быть, не то я обижусь! Невский сорок два! Максим не успел бы даже возразить, если б и хотел. Сперанский легко слетел вниз, словно окрылённый любовным пылом юноша, а не чиновник. Только и взметнулись вверх полы изумрудного сюртука. Очевидно, что встреча с Александром прошла благоприятно. Максимилиан думал поехать теперь к Нарышкинам и пообедать у них тогда сегодня. Он приходил с визитом три раза на неделе и должен был как раз завтра быть, но упустить возможность поближе познакомится со Сперанским не мог. Был чудесный солнечный июньский день, и Максимилиан решил пройтись пешком от Зимнего дворца и до Фонтанки. Он шёл вдоль набережной, любуясь как причудливо играет солнце на темной, буквально чёрной воде реки, когда его окликнули. Из остановившейся рядом кареты выглянул Фёдор Уваров и радостно закричал едва ли не на всю улицу: «Ба, доктор! Вот это кстати! А ну садитесь! Подвезу!» Максим забрался в экипаж. Из письма доктора Эттингера Леопольду Брейру: Мне трудно было с ним разговаривать, граф Уваров плохо владеет иностранным языком, а мне не хотелось, чтобы он узнал, что я понимаю русский. Сперва он спрашивал меня о моих делах, о том, «что нынче в медицине нового», много улыбался, но при этом как будто нервничал и что-то беспокоило его. Я не сомневаюсь, что Уваров, который невзлюбил меня с первой встречи, был одним из тех, кто держит меня за шарлатана и не в восторге от моего присутствия при дворе. Должен сказать, что сам по себе граф человек довольно добродушный, хотя и,кажется, не большого ума. Зато всем известна его яростная преданность Александру. Я не люблю таких людей, готовых во имя привязанности личной на все. Император Александр не тиран, но был бы он тираном, такие, как Уваров, желая угодить, из добряка бы с лёгкость превратились в душегуба. Итак, я был изумлён до глубины души, когда граф присел ко мне поближе, и, понизив голос, начал меня спрашивать, что я думаю о здоровье Александра. Почти точь в точь как час тому назад Сперанский! Я отвечал так же, как и тогда. Что не вижу признаков расстройства. В ответ на это граф помялся и выдал примерно следующую речь: «Мы, те кто близок к государю и любит его всей душой, нынче очень обеспокоены влиянием одной дамы…вы знаете ее. Поступили кое-какие сведения..для неё совсем нелестные. Мне пришлось пойти на дело крайнее и гнусное. Вскрыть и прочитать переписку Александра Павловича к ней. Я был поражён некоторым мыслям. Ужасным мыслям! Государь себя винит…а, впрочем это не так важно. Вот в чем суть. У нас тут собрался круг лиц..и мы хотим эту мадам вывести на чистую воду. Доказать государю, что она мошенница и пользуется его доверием с подлыми намерениями. Я пытался говорить с ним об этом сам, но он меня не слушает и бранит. Он нынче никого не слушает..а после смерти Екатерины Павловны…она одна имела на него огромное влияние..вот горе-то! В общем, есть у нас мысль о том, что баба эта..Крюденер…она как бы намеренно государя хочет свести с ума!» Я не сразу понял, к чему он клонит и при чем тут я. Оказалось, он хочет чтобы я, как человек чей медицинский авторитет он уважает, государю представил и расписал всю суть ее манипуляций и доказал, что она «делает над ним гипноз». «Скажите, доктор, можно ли над человеком делать гипноз на расстоянии? По переписке? Я полагаю, можно. Одним словом, тут ваша помощь нам нужна. Ибо с одной стороны тут дело о мошенничестве…с другой расстройства медицинского свойства, так сказать…Александр Павлович человек ранимый. Нам от потрясений его надо уберечь.» Я вспомнил тут письмо, которое ты присылал мне с вырезкой из газеты о баронессе Крюденер. Должен сказать, что Александру я так его и не показал. Почему? Не знаю. Но полагаю, что он бы не придал ему значение. Он упрям и не любит быть неправым. Я не решался лезть тогда в эти дела. Однако я рассказал об этом Уварову и сказал, что вырезку из той газеты могу показать. Он пришёл в волнение и сказал, что скоро у них планируется большое разоблачение и что будет рад, если я в нем поучаствую. Как врач. Что им нужен человек, способный отличить злых духов от болезней и будет лучше, если им станет такое независимое лицо, как я. Мне показалось это забавным и я дал своё согласие. «Куда вас отвезти? К Нарышкинам?- Уваров усмехнулся очень многозначительно.- Мария Антоновна женщина великолепной красоты, да! Император к ней испытывал большую страсть. И не он один…Я вас понимаю! И все же она женщина замужняя…вы бы поосторожнее…хм..не стоит афишировать такую связь..» Максим почувствовал неловкость от этих слов. Ему стало неприятно. Понимающая усмешка графа Уварова, прямо намекающего на его роман с Марией Антоновной расстроила. Он хотел было разуверить его, но посчитал, что это будет ниже его достоинства - обсуждать такое. Он не думал, что Уваров сможет сказать что-то ещё более бесцеремонное, но тот неожиданно продолжил в очередной раз поразив Максима своей глупостью: —Я вам скажу - все зло от женщин! Хотя я сам многим из них обязан тем, что я имею, а все-таки тут ухо надо держать востро! Я вот что тут скажу: все гадают, что такое с государем делается…что за печаль на него сошла? А я вот знаю, что за печаль. Вам, как врачу это должно быть интересно. У Александра Павловича сейчас случилось чувство к одной молодой, красивой польке. Он к ней ездит все в Варшаву. Но вся беда, что с некоторых пор…-Уваров буквально зашептал ему на ухо, хотя они были в карете вдвоём,- Он стал терять, так сказать, мужскую силу. Имея в любовницах молодую девушку, сами понимаете…какой это удар. Раньше он много радости находил в том, что ухаживал за многочисленными дамами. Там разные были истории…но очень лестные для него. А теперь же где черпать источник удовольствия? Так вот я полагаю, в этом и есть причина его тоски. Тут может быть какое лекарство ему дать? Но к Виллие он не хочет обращаться…он, знаете, как-то потерял к нему доверие…да и стыдится сильно. Вообразите, на прошлой неделе одна дама, с которой у него когда-то был роман, пожелала провести с ним вечер, так он, испугавшись возможной неудачи, вылезать решил в окно, неудачно упал на ногу и теперь хромает.. —Откуда ВЫ об этом знаете?»- не выдержал Максим. «Неужели прочитали в переписке с Крюденер?»- хотелось ему добавить. Уваров довольно усмехнулся. —Ну, я-то откуда знаю…не так важно. Я с императором много времени провожу, я знаю его много лет и знаю многие его печали. А тут ещё и слухи о его проблемах распространились при дворе. Да и напридумывали ещё тут всякого.. а он, знаете ли не выносит, когда над ним смеются. Особенно в таком. Так что вы свои визиты на Фонтанку не очень уж афишируйте. Не давите на больное место…я нашим всем сказал, что может даже лучше на бал жён своих и не водить.. расстраивать только государя.. Максим смотрел на графа и ужасно хотел съязвить по поводу «непонятно как распространяющихся слухов», но сдержался. Он только в очередной раз посочувствовал Александру, который окружил себя подобными людьми. Карета остановилось возле дома, он попрощался и сказав, что будет ждать дальнейших указаний и новостей, вышел. —Вы только никому не говорите! Ну вот…что я последнее… тут вам сказал!- крикнул Уваров из окна кареты ему в догонку. *** Царство Польское, Варшава —Князь, позвольте поздравить Вас с рождением сына! Здоровья Вам и вашей супруге! Адам Чарторыйский с вежливой улыбкой поблагодарил подошедшего к нему князя Вилича с супругой. Стоявший неподалёку Константин внимательно следил за Чарторыйским, который намеренно или нет, но явно привлекал к себе всеобщее внимание. Внимание, которое должно быть сегодня у него, у Константина. Устроенный им пышный бал по случаю помолвки с дорогой Жанеттой собрал весь цвет Варшавы, и конечно же, не пригласить чету Чарторыйских он не мог. Как назло Анна, супруга Адама буквально недели две назад разрешилась от бремени младенцем, их первенцем, и это событие затмило его будущую женитьбу. По крайней мере Константину так казалось. Казалось, что гости, передавая вежливые поздравления ему, спешили поскорее очутиться рядом с Чарторыйским и его женою. И Им выразить уважение и почёт. Да, он не дурак, и он прекрасно понимает, что того влияния и уважения, как Адам ему не заслужить. Пусть даже женится он на польке, он все равно для них останется чужой…и если ему даже улыбаются, то в карманах любой из них легко припасет здесь нож. Он это понимает. Жаль, что этого не видит Александр! Константин взглянул на Жанетту и у него на сердце потеплело. Четыре года он добивался ее взаимности! Четыре! Как долго уговаривал мать и Александра дать разрешение сперва на свой развод, затем на брак. А ведь Жанетта из княжеского рода, не то что эта…прости Господи! Константин поискал глазами Сюзанну и нашел ее танцующей с кем же…ну конечно, с Владом Виличем! Александр перепоручил теперь ему эту идиотскую задачу - ввести его любовницу в польский свет. Устроить ее брак с князем! Константина передёргивало от такой несправедливости - ему четыре года пришлось ждать разрешения на счастье, а судьба какой-то продажной девки решается как в сказке -в считанные месяцы, если и не дни и в жениха проститутке дают князя! А главное, ему приходится врать и вешать всем лапшу о ее происхождении! А как быть с ее женитьбой Константин вообще не представлял. Он только-только закрепился по-настоящему в своём положении в Польше и не хотел все портить. «Здесь все знают, что она его любовница…а я стало быть должен шляхтичей заставить подобрать его «объедки?» Так думал Константин, не подозревая, что в это время в паре десятков шагов от него этот вопрос окончательно решается с помощью другого человека. —Эта девушка..с которой танцевал ваш сын…Что вам о ней известно? -Адам и князь Казимир стояли на балконе дворца и в распахнутые настежь двери наблюдали за танцующей толпой молодежи. —Вы о баронессе Хмелевской? - улыбнулся старик Вилич.- Очаровательная девушка. Император Александр занимается устройством ее судьбы. Она ведь сирота, во время войны потеряла всех родственников и состояние. —Ваш сын ей увлечён, я вижу,- Адам внимательно следил взглядом за Сюзанной, которая оживленно заговорила о чем-то с хозяйкой дома. Одна рука ее в атласной перчатке, державшая веер, время от времени поправляла на другом запястье большой браслет. Браслет…Адам помнил, пусть и мельком…пусть неточно..ЧТО украшение это скрывало на руке. Когда при первом знакомстве девушка подавала ему руку, на ней не было перчатки. И не заметить было сложно. Впрочем, до сих пор никто не замечал.. —Ох, молодость! Пора увлечений..я право и не знаю, что вам сказать. Пани Хмелевская завидная невеста. —Неужели? - Очевидно в его тоне было нечто, что смутило князя, потому что несколько помявшись, он спросил: —А что вы о ней думаете? —Внешностью она чрезвычайно напоминает мне одну женщину. Из прошлой жизни..Скорее не ее саму, а только ее портрет. С пани Златой я не имею чести быть коротко знаком. Как впрочем и с кем бы то ни было из ее почившей родни, - и добавил с легкой усмешкой.- Я знаю все знатные семейства в городе. И о бароне Хмелевском ничего не слышал. —Она кажется из Кракова..долго жила в Вене.. —Довольно великодушно, что император взял ее на воспитание..Простите, - он откашлялся и поправился.- На содержание. Князь Вилич теперь не менее задумчиво следил за Сюзанной и за сыном. Слова Чарторыйского как будто пробудили в нем сомнения, которые он не решался сам озвучить. Конечно, он подозревал, зная тем более славу Александра, как покорителя сердец, что девушка вероятней всего любовница императора. Ему не нравилось, что сына так явно поощряют ухаживать за ней, с другой же стороны, там видится неплохое приданое. Единственное, что его смущало так это то, что никто из его знакомых и друзей никогда и ничего о ней и ее семье не слышал. Девушка возникла как будто бы из-под земли и откровенно говоря, при всем своём очаровании не была похожа на аристократку. В ней было что-то, что Казимира Вилича смущало, но что именно, он не мог объяснить. —Откровенно говоря, князь...вы как думаете...откуда же она? - наконец решился он спросить Адама Чарторыйского. - Я тут грешным делом подумал...а уж не внебрачная ли она..дочь Александра? —Дочь? - Адам едва не расхохотался в голос. - У него есть дочь в Санкт-Петербурге и я не слышал,чтобы он принимал особенное участие в ее судьбе или судьбе других предполагаемых своих детей. Я понятия не имею откуда эта девушка. Но зная Александра и его пристрастия, не удивился бы окажись она и просто шлюха. Он извинился и отошел,оставив князя Вилича стоять, потрясённо открыв рот.