V. Исповедь

«Ваше Величество, за Вашим отсутствием в Петербурге, я оказался в трудном положении. Вчера ко мне поступил донос от князя Витгенштейна. В нём было сказано, что ему известно о связях Михаила Михайловича Сперанского с руководителями небезызвестных Вам в Москве и Петербурге тайных обществ. Сперва я был ошарашен и возмущён подобным обвинением человека столь уважаемого и приближенного к Вам. Однако Витгенштейн показал мне письма к нему Сперанского. Содержание этих писем не оставило сомнений, — в столице готовится государственный переворот. Из писем не до конца ясна степень вовлечённости Сперанского, однако его осведомлённость не вызывает никаких сомнений. Боясь поспешных и резких действий, я счёл необходимым немедленно писать Вам и ждать Ваших указаний...» Сперанский... Как ужасно, что в эту минуту Александр не испытывал совершенно удивления. Только досаду на себя. Он упустил время. Он чувствовал и подозревал, что при дворе, в его ближайшем окружении есть предатель. Есть та змея, которая греется у своей жертвы на груди. Есть «его» граф Пален. Негодяя, что убил его отца и обманул его, он отпустил. Что ж, на этот раз предателю не ждать пощады... «Господи, какое счастье, что это не Алексей...» За последние полгода в министерстве накопилась груда донесений о тайных обществах. Александр знал фамилии. От него настойчиво требовали что-то предпринять. Он отвечал всегда, что ещё не время. И ему было трудно объяснить причину, по которой он бездействовал на самом деле. Считая себя убийцей, он полагал, что не в праве никого карать. ОН создал их... всех, кто сегодня выступает против него и против самодержавия. Ему себя винить и отдавать под суд бы полагалось. Ведь его преступление страшней. Он своей рукой попрал священность монаршей власти, убив своего отца и заняв его престол. И ему теперь отправлять в тюрьму и на виселицу тех, кто в силу молодости и наивности верит в те идеи, что руководили и им когда-то? Он, он преступник. Это они должны судить его... Его чудесный план — даровать Конституцию и передать корону брату, казался ему спасительным. Он думал, что все, кто хотят его свержения, оценят этот жест. Что судороги протеста стихнут. Ему не придётся пролить ни капли крови... А если это не поможет... что ж. Тяжёлое решение примет Николай. — Я знаю, что я слабый, Петя. Всегда был слаб, — Александр сидел, устало закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла. — Но не теперь. Теперь я знаю... я должен загнать джинна, которого сам выпустил, обратно в бутылку. — Ваше Величество... — помолчав немного, произнёс стоявший в кабинете Волконский. — Дурные новости из Петербурга? — Да, дурные. Боюсь, нас ждут тяжёлые месяцы впереди. — Открыв глаза, он посмотрел на князя и тихо произнёс: — твой шурин... как его, Сергеем, кажется, зовут... — Да, Серёжа. — Взгляд Волконского скользнул к носкам сапог. Он кашлянул. — Бригадный командир 19 дивизии Вашего Величества... — Я, кажется, его припоминаю. Так что же... здоров ли он? — Здоров... — теперь в голосе Волконского была ничем не скрытая тревога. — В январе женился. Жена — красавица... нынче на сносях... — Это замечательно. Ты береги его, — Александр встал с кресла и подошёл к Петру Михайловичу и посмотрел ему в глаза. «Сергей Волконский — действительный член Южного общества и Союза Благоденствия» — эта строчка из длинного списка членов тайных обществ была у Александра как перед глазами. Он ничего не говорил, но был уверен, что Петя и так всё понял. И шанс спастись ещё остался... — Так ты отправил письма в Петербург, которые я просил? — Александр отошёл к окну. — Отправил всё, так точно. — Хорошо, иди. Я хочу побыть один. Однако почти сразу к нему с маленьким подносом, на котором стояла чашка, вошёл Виллие. Он принялся, как обычно, кудахтать вокруг него: трогать лоб, пульс и настоятельно рекомендовал выпить нечто, подозрительно пахнущее сенной. — Я чувствую себя хорошо. Я после выпью... — уклончиво ответил Александр, чем, кажется, медика весьма расстроил. — Ваше Величество! — трагически возвестил он. — Мой долг, как вашего врача, сказать вам, что вам завтра нельзя никуда ехать! Вы недостаточно окрепли после тяжёлой болезни. И вам и сейчас надобно ещё лежать! Сон — залог здоровья! — Виллие, я спал почти всю жизнь. Не говоря уж о последних годах. Моё решение окончательно. Мы едем завтра. — В таком случае, я не могу ручаться за вашу жизнь... — эта фраза произнесена была таким отчаянным тоном и сопровождалась таким мрачным видом, что Александр удивился. Он чувствовал себя прекрасно и настойчивое желание Виллие уложить его в постель, едва не угрожая, было хоть и трогательным, но всё-таки немного странным. Виллие ушёл. Александр задумчиво смотрел в окно. Мерное гудение назойливой мухи, которое то замолкало, то начиналось вновь, делало каждую секунду такой реальной, настоящей. А ведь он и правда так много лет жил словно во сне. Оказывается можно наслаждаться просто лишь моментом. Чувствовать по-настоящему вкусы, запахи и красоту самых простых вещей вокруг. Да, несмотря на то огорчение, которое Александр чувствовал при мысли о предстоящих в городе делах, он не испытывал той ужасной обречённости и тяжести, как раньше. Он видел в окно, как Елизавета поправила чуть растрепавшиеся от ветра волосы, и ему ужасно захотелось запомнить вот этот серьёзный профиль, выбившийся из прически локон пепельных волос и тонкое запястье, которое держало книгу. Очень давно, когда они только познакомились, он, боясь заговорить с ней, наблюдал и любовался этой неземной, воздушной, красивой девушкой, стараясь остаться незаметным — в театре, на прогулке, на балу. В этом спокойном созерцании он находил наслаждение, которое едва ли мог бы объяснить. Лизхен с первой минуты казалась ему видением, фантазией, ожившим идеалом его юношеской мечты. Он оказался неспособен любить живого человека, женщину, жену. Он так боялся идеал в ней опорочить, что не мог найти в себе решимости к ней по-настоящему близко подойти. Её увидеть. Как сейчас... увидеть, как поразительно похожа на неё была Сюзанна! Ему об этом говорили, а он не понимал, не замечал. Он с этой девушкой пытался заново прожить те чувства и ту жизнь, которую они прожить не смогли с Елизаветой. Казалось, он всё время писал какой-то черновик и что ещё успеет переписать всё набело... Александр машинально взял ту чашку, что оставил Виллие и сделал несколько глотков. На вкус отвар был вполне пригодным: тёплым, чуть сладковатым. В кабинет постучал хозяин дома. Градоначальник поинтересовался самочувствием и спросил, окажет ли он честь присоединиться к ним сегодня вечером на ужин. Александр отказался и ответил, что будет ужинать позже, у себя. — После обеда я своего курьера с почтой отправляю в город. Не нужно ли что-то из писем отослать? — поинтересовался тот. — Ещё утром я передал всю корреспонденцию через Волконского почтальону. — Но сегодня воскресенье. Городская почта не работает и почтальона не было. Будет лишь завтра с утра. По воскресеньям, ежели надо что-то важное доставить, я посылаю своего курьера. Поблагодарив хозяина, Александр вспомнил, как Пётр Михайлович совершенно точно на его вопрос передал ли он почтальону письма, ответил, что всё отправил. Если почтальона нет по воскресеньям, значит, либо Волконский передал почту как-то по-другому, либо... либо он ему солгал? Зачем? Почувствовав слабость в ногах, император опустился в кресло. Его клонило в сон. В какие-то несколько минут он стал чувствовать себя вновь обессиленным, хотя ещё недавно и мысли его и тело было энергичны. Он почему-то стал думать о Виллие. Как странно тот вел себя с утра... И Петя... Они не вскрывали срочную почту все эти дни... и все, как один, настаивают на том, чтобы он оставался в Таганроге. Это странно.... странно... Почему так закружилась голова? Он понял, что что-то изменилось. Вокруг царила тишина. Муха больше не жужжала. Александр перевёл взгляд на чашку с остатками настоя. Насекомое, неподвижное, плавало на поверхности вверх лапками.

***

«Господи... какой же он тяжёлый... вы сколько в чай добавили снотворного? Будет ли достаточно для такой комплекции?» «Он выпил чашку. Часов на двенадцать должно хватить...» Александра, на полу в кабинете, без сознания нашла императрица. Тарасов примчался первым, но к счастью, Дибич его прогнал и они вдвоём с Волконским смогли перенести безжизненное тело в спальню, на кровать. Виллие тут оповестил всех о внезапном ухудшении. «Я ведь предупреждал его, что рано ещё покидать кровать! Перемежающаяся лихорадка так опасна!» — втолковывал он испуганной Елизавете, которая рвалась к супругу. Никто в доме не удивился, что резкое улучшение сменилось новым приступом болезни. Дибич остался дежурить рядом с постелью Александра до полуночи, после чего Волконский его сменил. Расположившись в глубоком кресле рядом с кроватью, князь достал книгу и флягу с коньяком, к которой прикладывался, чтобы унять волнение. Император время от времени вздыхал и как будто что-то бормотал во сне. Князь пытался прислушаться к словам, — несколько раз ему почудилось, что Александр немного приоткрывал глаза. Тогда Волконский клал ему на лоб компресс и гладил руку. «Я здесь, Ваше Величество... я с вами... спите...» Волконский не помнил, как сам задремал. Кажется, что он лишь на секунду сомкнул глаза, но сон сморил его и, проснувшись, князь пришёл в полнейший ужас. Постель Александра была пуста. На часах не было ещё четырех утра. Вскочив со стула, он первым делом хотел звонить в висевший шнур колокольчика, но удержал себя. Будить весь дом и привлекать внимание было сейчас опасно. Александр в том состоянии, в котором был, далеко уйти не мог, тем более, что на стуле рядом лежала его одежда. Волконский зажёг от тлевшего в печи угля свечу и, осторожно ступая, вышел в пустой темный коридор. Дибич должен был сменить его в четыре. Один из дежуривших у выхода из дома офицеров был предупрежден и подготовлен ими. Нет, покинуть дом Александр никак не мог. Да и куда идти ему среди ночи? «Может быть, он у Елизаветы Алексеевны?» — эта мысль показалась глупой, и всё же мужчина прошёл вперёд по коридору до конца и остановился у входа в комнаты императрицы. Дёрнул осторожно дверь. Заперта. Изнутри раздался сонный голос её служанки: — Кто там? — Катя, это Пётр Михайлович. Император не у вас? За дверью пауза, и девушка с удивлением ответила, что нет. «Куда он мог пойти в одних подштанниках? — с досадой подумал Волконский. — Он где-то в доме... Чёрт побери, ведь я как чувствовал, что эти капли будут ему как слону дробина... двенадцать часов! Чёртов Виллие!» Князь вернулся в спальню и закрыл дверь. Он успел заметить только, что одежды, которая пару минут назад была на стуле, больше не было и услышал какой-то шорох позади. Он повернулся. На долю секунды перед глазами мелькнул знакомый силуэт во тьме. В тот же миг что-то с силой стукнуло его по затылку, и Волконский потерял сознание.

***

Я снова там. В бескрайнем белом поле, стою по колено в рассыпчатом, холодном снегу. Задрав голову, смотрю на сумеречное, лилово-розового цвета небо. На востоке виднеется золотистая полоска, обещающая скорый рассвет. А вот и одинокий дуб, растущий впереди, и огромный, чёрный ворон сидит на толстой ветке. Всё как из того сна... А значит, где-то неподалеку должна быть церквушка. Я останавливаюсь и оглядываюсь — нет ли позади погони? Они скоро хватятся и бросятся меня искать. Зачерпнув пригоршню снега, я протираю им лицо и шагаю дальше. В церкви можно спрятаться. Но где же, где она? Как тяжело идти... Снег облепляет ноги и кажется, что в нём можно утонуть. Вновь оглядываюсь — мне всё время кажется, что позади меня крадутся люди... Идти через поле опасно. Меня легко увидеть и найти. Наконец я вспомнил... я видел не церковь, а старую часовенку. Теперь впереди возник далёкий силуэт, и я спешу к нему, понимая, что надо спрятаться. Я знаю эту часовню, я видел её много раз. Прибавить скорость... ближе... ближе... Я иду так быстро, но часовня почему-то совсем не приближается ко мне. Ещё несколько отчаянных рывков по снегу и я в ужасе застыл. Передо мной игрушечный деревянный детский домик. Это не настоящая часовня и внутри может спрятаться лишь маленький ребёнок. А у меня нет шансов туда зайти... я не помещусь. В потрясении я смотрю на низкую бревенчатую постройку, и налетевший порыв ветра бросает снег в лицо. Этого не может быть... здесь должна была быть часовня... куда же мне идти? Упав в снег я смотрю в светлеющее небо и слышу карканье взлетевшей птицы. Она кружит надо мной. Я знаю: вороны падальщики. Птица ждёт мой труп. Закрыв глаза в усталости, я чувствую, как холодный снег падает мне на лицо. Я больше не могу идти... Часовня должна быть на границе между прошлым и между будущим. Часовни нет, а значит, мне некуда идти. Но можно спрятаться в снегу... зарыться глубже... я опускаюсь в холод.... я опускаюсь в тьму... — Иван Иванович, вы от меня что-то скрываете, я чувствую! Скажите правду, что произошло? Лизхен.... это её голос! — Ваше Величество... мы и сами до конца не знаем. Очевидно, что горячка дала осложнение на мозг. С ним ночью оставался Пётр Михайлович... он задремал, а когда проснулся, то государя не было в кровати... он бросился его искать... а Александр Павлович, одержимый странным бредом, огрел его по голове кочергой... Слава Богу, я шёл князя на дежурстве сменить и со мной был Федя... мы встретили Александра Павловича в коридоре... и сразу поняли, что он не в себе... пытался и на нас напасть... А потом с ним случился припадок... помните, как в Вене. Мы вдвоём с трудом с ним сладили... Пришлось привязать к кровати ради его и общей безопасности. Позвали Виллие, он и обнаружил у императора мозговую горячку и кататонический припадок... Темно. Александр слышал голоса, доносившиеся откуда-то сверху, как будто бы он лежал на дне глубокой ямы. Ему хотелось крикнуть: «эй, помогите! Я здесь! Вытащите меня отсюда!» Но тело, голос и даже зрение его покинули. Он не чувствовал ни рук ни ног. «Он без сознания?» «Я усыпил его эфиром... Не волнуйтесь, ему нужен теперь покой...» Что-то приблизилось из темноты к лицу... в нос ударил сладковатый запах, и голоса стали глуше. Он пропал.

***

— Вам бы самому прилечь... у вас ушиб сильный. Волконский в раздражении отмахнулся от Тарасова, который закрепил на его затылке повязку. Болела голова. Когда Александр ударил его, он отключился минут на пятнадцать, а когда пришёл в себя, то всё уже закончилось. Едва придя в себя, Волконский велел Дибичу проверить охотничий нож у Александра в сапоге. Он знал, что тот всегда носил складное лезвие при себе. Нож был найден и выброшен подальше, а Пётр Михайлович подумал при этом, что ему ещё повезло-то... с кочергой. Какое счастье, что Виллие догадался применить эфир... Теперь они все в ловушке. Поверила ли императрица? Как странно она на них смотрела... и ещё Тарасов. Он был не в курсе, как и Рейнгольд. Виллие не подпускал их к Александру, и это вызывало подозрения. В доме было так тихо, словно все исчезли. Градоначальник и его жена зашли утром, и Волконский попросил их не присылать прислугу и не беспокоить императора. Известие о нервном припадке их напугало, а пробитая голова Волконского служила самым убедительным доказательством для всех, кроме Елизаветы Алексеевны. Она выразила желание сама дежурить возле постели мужа и потребовала развязать его. От её пристального взгляда Волконскому хотелось забиться в угол, закрыть лицо руками и исчезнуть... нет, всё это не сможет долго продолжаться. — Хватит, Яков Васильевич, — резко осадил медика князь, когда тот готовил очередную эфирную повязку. — Это уже просто издевательство над ним. Как адъютант императора, я не могу позволить больше держать его тут одурманенным и ждать. Он всё знает. А если и не знает, то догадывается, иначе не пытался бы бежать. И рано или поздно этот разговор должен состояться. Лейб-медик застыл, потом как-то весь поник, и лицо его приобрело испуганное и плаксивое выражение. — Какое сегодня число? — Восемнадцатое. Я хочу, чтобы вы привели его в сознание, — Волконский встал и скинул наброшенный поверх плеч мундир. У него болела голова и его тошнило. Должно быть сотрясение... однако ж обиды или возмущения он не чувствовал. Особенно зная, что Александру предстоит. — Пётр Михайлович, но не слишком ли теперь рискованно... он чуть не прибил вас... — медик тем не менее раскрыл свой портфель и стал доставать оттуда склянки. — Посмотрите на него... — князь указал на бледного, всего в испарине Александра. — Никуда он теперь не убежит. Я буду говорить с ним. И я хочу, чтобы вы все вышли. И нас оставили одних. Волконский наблюдал, как Виллие подносит к носу Александра кусочек ткани и услышал то ли всхлип, то ли тяжёлый вздох. Он отвернулся и стал смотреть на золотистый лучик заходящего солнца, который полз по подоконнику. Закрыв глаза, князь сосчитал до десяти. Дверь тихо хлопнула. Они остались в комнате вдвоём. В воздухе неприятно пахло лекарствами, и от них голова гудела ещё больше. Присев рядом с Александром на кровать, он очень бережно и заботливо стал помогать ему приподниматься. Пока тот приходил в сознание, его вырвало и князь терпеливо, не испытывая ни малейшей брезгливости, держал под ним таз. Сцепив зубы, он боролся с жалостью, чувствуя, себя чудовищем. И говорил, что после, что вот «потом», он стал бы проклинать себя, если сейчас проявит слабость. — Ну вот... всё хорошо... не беспокойтесь... я обещаю, что Вам ничего не угрожает... — он вытер его лицо своим носовым платком и осторожно снова устроил на подушках. Потом налил и поднёс стакан с водой. Александр глянул на стакан, его лицо болезненно скривилось и он отвернулся. Уловив этот безмолвный посыл, Волконский поднёс стакан к губам и первый отхлебнул, как бы показывая: не волнуйтесь, из моих рук пить можно. Жажда победила. Император выпил воды и в бессилие упал снова на подушку. Его голубые глаза смотрели скорее с разочарованием, чем с испугом. — Петя... что я тебе сделал?.. — едва слышно произнёс он. — Что ты так жестоко предаёшь меня? Они боялись гнева, буйства. Но организм Александра, измученный сперва болезнью, а потом наркотическим дурманом, по крайней мере на физическую борьбу, не имел никаких сил. — Зачем Вы убежать пытались? Это глупо... куда бы Вы пошли... Пешком до Петербурга? Здесь Вы в безопасности. Никто Вам не желает зла. Я с Вами, чтобы охранять Вас. Вам ехать в столицу сейчас нельзя... и если Вы мне пообещаете, что будете вести себя спокойно, я всё Вам объясню. Александр молчал. Он отвернулся и стал смотреть в стену, пока Волконский говорил. Эту речь князь репетировал давно. Она должна была звучать спокойно, миролюбиво. Он не разделял намерение, как другие, Александра шантажом и страхом принуждать. Он решил, что сможет уговорить его, сможет убедить, что от принятого решения всем будет лучше. Он сообщил ему, что здесь уже «все в курсе», соврав про градоначальника на свой страх и риск. Когда Пётр Михайлович окончил говорить, то долго ждал, когда император, наконец, заговорит или хотя бы просто на него посмотрит. — Где моя жена? Это был бы не тот вопрос, который Волконский ожидал услышать, однако он терпеливо отвечал, что с императрицей всё в порядке, и никто не собирается им причинять вреда. Александр вновь замолчал и закрыл глаза. — Ваше Величество, Вы ничего мне не ответите? — князь почувствовал, что оскорблён. Молчание Александра его нервировало. — Что я могу тебе ответить, Петя? Я понял всё, что ты хотел мне донести. Но если тобой движут благородные мотивы, ты и сам должен понимать, что не тебе ставить мне условия. И не тебе мне отвечать, — этот спокойный ответ стал полной неожиданностью. Волконский был уверен, что едва Александр узнает о перевороте, о том, что восстал Санкт-Петербург, он испугается и использует любую возможность избежать прямого столкновения и, главное, риска для себя. Он знал своего императора, как человека, который всегда использовал возможность избежать кровопролития. Он знал, что Александр добр сердцем. Но в глубине души знал так же, что тот трус. «Должно быть, он думает, что я всё это не всерьёз... Ведь он не получил никаких больше новостей...» — Вы мне не верите? Если Вы отправитесь завтра в Петербург, то будете там схвачены и арестованы. — Прекрасно. Мне тем более надо ехать. Пускай Сенат решит. Пускай меня судят, как Людовика XVI. Я с готовностью подпишу отречение от престола. Я этого и сам хочу. Я скажу тебе даже более, Петя... — Он приподнялся и тихо произнёс: — открой мой ящик в письменном шкафу. И ты найдёшь там документ, который будет красноречивей любых слов. Князю казалось, что стоит ему встать, отойти и выйти, как Александр вновь огреет его чем-нибудь по голове. Он смотрел в уставшее, без тени злости или страха лицо и не мог поверить. Он не верил Александру. Тот просто хорошо скрывает страх. Он хочет усыпить его бдительность... сделать вид, что не боится. Теперь они молчали оба. Волконскому казалось, что стоит ему покинуть комнату, он потеряет всё... сейчас Александр, хочет ли тот того или нет, но он в его власти. Если он поддастся, и они поедут в город, всё будет кончено. Войска, увидев живого императора, не рискнут предать его. Александр победит одним своим присутствием в столице. Михаил Михайлович совершенно прав — он должен оставаться изолированным от центра власти. Это создаст неопределённость и нужный хаос, которым они смогут правильно воспользоваться. — Что было в чае? — неожиданно спросил император. — Об этом спросите Виллие. Я лишь хочу, чтобы Вы поняли: отсюда Вас никто не выпустит, — он постарался произнести это резко и встал, отойдя к окну и встав к Александру спиной. — И что же... вы будете держать меня и мою жену в заложниках? Или убьёте? Волконский резко обернулся. Александр улыбался. Эта улыбка была теперь, как пощёчина. — Никто не собирается Вас убивать. Напротив, если Вы примите Конституцию и подпишите отречение в пользу Сената, Вы сможете уехать. Куда захотите. — Очень глуп тот, кто тебя уверил, Петя, что я такое подпишу. Помоги мне встать, пожалуйста... Волконский подошёл к кровати и усадил его. Он боролся изо всех сил с ощущением жалости. Александр выглядел так плохо... был бледен, весь в испарине... должно быть, эфир отравил его. Он бы хотел спросить, откуда тот всё понял и догадался.. .почему хотел сбежать? Нет, у них обоих нет никаких оснований друг другу верить. Волконский, вдруг, так явственно ощутил всё безумие и безнадёжность их положения... О, Господи... как теперь спастись? — Прости, что я тебя ударил... — рука Александра легла князю на затылок и осторожно коснулась повязки на голове. — Ваше Величество... — Волконский внезапно в отчаянье опустился на одно колено перед кроватью и, взяв руку Александра, стал целовать её. — Молю Вас... ради Вашего спасения... подпишите... Ведь Вы не хотите править! Вы и сами знаете, что так будет хорошо! — Мне жаль тебя... Посмотри на меня... — Александр положил ему руки на плечи и заглянул в блестящие от сдерживаемых слёз глаза. — Я не могу подписать то, что ты просишь по единственной причине. Сделав это, я повешу топор над головой моей семьи. Я их оставлю без защиты. Власть может перейти лишь к моему брату по закону. И если бы мне дали время, я смог бы сделать так, чтобы ни ты, ни твой шурин, Петя, не пострадали за своё преступление слишком сильно. — Ваше Величество, я даю Вам слово, что ни у кого нет намерения причинять Вам вред... клянусь Вам, что Вашей жизни и жизни Ваших близких ничего не угрожает! — Петя, я верю тебе. Но ведь это решать будешь уже не ты. Твоё слово здесь ничего не значит... — Александр встал с кровати, накинул халат, держась за стену, дошёл до письменного стола и сел на стул. — Что тебе приказано делать в случае моего отказа? — Ничего. Мне нужно лишь не пускать Вас в город. Я должен написать письмо... — голос князя охрип, он ощутил, как похолодели ноги. С каждой минутой он чувствовал, что тот план и те намерения, которые они лелеяли, разрушены. Александр не показывал не то что страха, но даже мало-мальски сильного волнения. И Волконский не мог понять, почему? — Сперанскому? — на губах императора появилась усмешка, в которой было что-то презрительное и, как князь почувствовал, обращённое лично к нему. — Не утруждайся. Тебе никто не пришлёт инструкции. Если я встану, покину эту комнату и выйду на улицу, весь дом бросится держать меня? Мою жену? Не верю, что вы не рассматривали такой исход событий... я думаю, что ты мне лжёшь. Никто здесь ничего не знает, кроме тебя, Виллие и графа Дибича. И если я взбунтуюсь... у тебя есть лишь одно решение. Ты должен меня убить. И тот, кто тебя назначил на эту миссию, об этом прекрасно знает. Волконский молчал. Теперь уже он сам был не уверен, что его не обманули... ведь про Сперанского император откуда-то узнал! А раз он спокоен, то, вероятно, знает ещё больше... Переворот раскрыт? Волконский не отправил приказ арестовать Сперанского, но что если произошло что-то другое? Свинцовая тяжесть обречённости сдавила голову. За окном смеркалось и, глянув на часы, он понял, что они проговорили почти час, но так ни к чему и не пришли. Он не знал, что делать, и часть его хотела вот прямо сейчас броситься в ноги Александру и молить о прощении. Но если он так поступит, ему придётся стать предателем для всех... пойти на это не позволила честь дворянина. Последнее, что осталось у него теперь... когда мундира честь и долга им были попраны. — Ваша смерть не нужна России. Пусть Вы мне не верите... но если бы мы хотели Вас убить, то сделали бы это раньше. Без разговоров. Но если Вы будете упрямиться, то прольётся кровь тех, кто будет защищать Вас. Нас больше, чем Вы думаете. И если дойдёт до бунта, то за безопасность Ваших близких ручаться точно будет невозможно. — Тебе, возможно, будет важно знать, кто выдал имя вашего... наставника... Кто сообщил мне о перевороте. Это Витгенштейн. Волконский вздрогнул и ему понадобилось всё самообладание, чтобы на лице его не дрогнул ни один мускул. Он только тяжело сглотнул. Вот это ощущение... словно тебе куда-то под лопатку, в область сердца вонзают нож... — Ты не дурной человек, Петя. Меня ты знаешь много лет. Ты знаешь, что я люблю тебя. Я о тебе всегда заботился. И я хочу дать время тебе подумать. Обсудите всё. Я буду здесь. Но ответ мой будет неизменен. Ты можешь написать об этом в Санкт-Петербург. Но вот, что я скажу тебе... — Александр смотрел на него теперь с какой-то грустью. — Сперанский... бросит вас. Как бросил Витгенштейн. Он отречётся. Подумай, Петя. И иди пока... я хочу побыть один. Волконский медленно, словно во сне, подошёл к двери и взялся за ручку. Потом обернулся. — Ваше Величество, Вы не поняли... Сперанский здесь совершенно не при чём. Пусть он отречётся. Он... не важен... — Внезапно боль обиды в князе пробудила желание причинить боль в эту минуту и Александру. И он добавил: — ещё одну новость мы Вам не сообщили в эти дни. Граф Аракчеев... умер в Грузино. Прежде чем выйти из комнаты, Волконский успел заметить, как побледнело лицо Александра, и на нем отразились одновременно отчаянье и шок. Теперь ничья пока. Волконский вышел.