***
«Граф Аракчеев умер» Александр видел, как сотканная из его мыслей, эта фраза огненными буквами горит на плоской уродливой стене, словно безумные, фантастические чернила на бумаге. Он смотрел на эту стену рядом и думал, что если бы на ней написать все итоги его жизни, всё, что с ним было и будет, то всё перекрыли бы эти слова, сжигающие заживо внутри всё и снаружи. «Граф Аракчеев умер» Можно закрыть на минуту глаза в надежде, что когда он откроет их, то невыносимая реальность переменится, или он сам исчезнет. И Александр закрывал и вновь открывал глаза, словно механическая игрушечная кукла. Он смотрел на каждый предмет в маленькой комнате. Теперь не только стена, а каждая вещь вокруг отмечена была единственной фразой, идеей и жестоко кричала: АРАКЧЕЕВ УМЕР! С трудом заставив себя встать, Александр дошёл до кровати и лёг. Он хотел бы сейчас заплакать, но слёз не было. Только в груди всё так болело, что дышать было тяжело. «Как посмел ты умереть и меня оставить?» Он пытался отыскать в памяти воспоминание об их последней встрече. Что сказал перед отъездом? Какие в ответ услышал он слова? «Прощай… прощай…» — полученное им как будто предсмертное письмо Алексея его возмутило. Александр не желал прощаться в ответ. Он ведь в Петербург так хотел вернуться из-за этого... Он к Алексею торопился приехать. А не спасать престол свой и Россию… «Пока ты был со мной, я сам, моё правление имело смысл. Ты был моим щитом и стеной. Что такое Александр без Аракчеева?» В памяти, вдруг, ярко всплыло… гостиная и обед в Гатчине. Все сидят за столом и в залу заходит отец, ведя с собой молодого, высокого, худого офицера. Он представляет его, и взгляд Алексея, стремительный, как у коршуна, находит среди прочих лиц его лицо и впивается в него взглядом. И Александр чувствует, как под беспардонным взглядом этим он краснеет. Алексей Аракчеев видит только его. И он видит сейчас в комнате лишь Алексея. «Не волнуйтесь ни о чём, Ваше Высочество.» Он вошёл в ту гостиную и в жизнь его и всегда с ним оставался. И Александр знал, знал в самые худшие минуты, что за ним пристально следит внимательный взгляд. Он побеждал все сомнения и как бы говорил ему: «Чтобы с тобой не случилось, я буду рядом. Я приму всё. Ты можешь на меня положиться». Теперь глаза эти закрыты, они не посмотрят уже на него. Теперь осталось лишь чувство…будто с тебя заживо содрали кожу… Александр закрыл глаза снова. Он мысленно увидел себя в Петербурге. Как ведут его на эшафот люди, чьи имена и чьи лица не имеют значения. Он отдал им всё. А они забрали то, что, как оказалось, было дороже всего на свете… Они забрали Алексея. Что теперь он без него?***
Волконский сидел на единственной высокой ступеньке у главной входной двери и смотрел на пыльную, пустую дорогу. Когда они только приехали в Таганрог, маленький, провинциальный городок как будто бы ожил. Были гуляния, празднества… жители с восторгом приветствовали императора. И князю казалось, что поступком своим сейчас он делает что-то в глазах их, наверное, очень плохое. Но он знал Александра давно. А все эти люди… они Александра Павловича ведь не знают. Они любят образ монарха. Но если не станет образа, то самого Александра они быстро и легко забудут. «Почему ты, Петя?» Волконский ждал этот вопрос, но Александр так и не задал его. Пётр Михайлович был человеком, чья судьба была в глазах многих удачна, и мало кто заподозрил бы, что сам князь никогда доволен не был ни жизнью своей, ни собой. Происходя из древнейшего рода Волконских, с детства будучи при дворе, он по своему происхождению имел все возможности и привилегии. Трудно было найти человека более погруженного в дворцовую жизнь, большего дворянина, кровью впитавшего суть своего положения, которому иные бы позавидовали. Будучи с юности вхож в ближайший круг Великого князя Александра и его брата, сделав карьеру и при отце его и при самом Александре, Волконский, достигнув к сорока годам всего, что мог достигнуть человек его положения... оставался никем. Невидимкой. Не взирая на статус и положение, Пётр Михайлович всю свою жизнь чувствовал, что как будто сам он, как человек, не имеет совершенно никакого значения. Он был прежде всего именитой фамилией, которая шла всегда впереди него самого. Его никогда не выбирали. Ни в детских играх, когда у него были все шансы и все предпосылки стать близким другом Великого князя. Ни после, когда положение фаворитов и приближённых занимали рядом с императором люди, гораздо ниже его по положению и, как казалось, даже заслугам и по уму. Он любил Александра и был привязан к нему. Но ему всегда предпочитали другого. Голицын, Чарторыйский, Кочубей, Новосильцев, Строганов, Сперанский, Уваров и, чёрт подери, Аракчеев! В разное время рядом с Александром были разные люди. И Волконский был. Но всегда будто бы тенью. Полковник, генерал, основатель Генерального военного штаба. Александр всегда так высоко ставил его заслуги, в том числе и военные. Называл лицом русской армии. Князь Волконский никогда и ни в чём не запятнал себя в службе. Он был верен своему государю, но когда два года назад Пётр Михайлович оказался невольно причастен к истории с превышением бюджета 2 армии, который им был одобрен, Александр слушать даже не стал его объяснений. И по требованию Аракчеева был уволен со своей должности. Вот так вот легко. «Много у нас есть Волконских... А вот Алексей Андреевич в единственном экземпляре...» — этой грубой шуткой его хотели утешить. Многие прошли этот путь. Пал давно Чарторыйский. Погасла звезда Голицына. Сперанский побывал так же в опале... Один Аракчеев был неизменен. И Волконский за это ненавидел его. В первый раз в жизни он может сделать что-то значительное. Что-то важное. То, что назовёт Александр предательством, требует нечеловеческой смелости. «Теперь вы услышите наконец-то меня.» Волконский давно не верил уже ни в любовь народа к царю, ни в любовь государя к своему народу. Александр положением своим тяготился и страдал. Соглашаясь на участие в этом опасном деле, князь себя убедил, что добро делает и для Александра. Нет, никогда у него не хватит духа уйти самому. Он будет влачить бремя власти пока та не придавит его окончательно. И Волконский уверен был: Александр в глубине души рад будет, если власть эту у него силой потребуют и её отберут. Он, кажется, сам всё делал для этого. Он этого ждал... Волконский мысленно перебирал, кто сейчас есть с ними в доме. Виллие после обеда отправил Тарасова и Рейнгольда в аптеки — искать какие-то чудные лекарства. А на деле, чтобы их просто спровадить. Градоначальник с женой уехал в гости. В доме ещё только два дежуривших всегда при императоре офицера, кучер в конюшне, камердинер, домовая прислуга и императрица. Волконский знал: сегодня особенный день. Другого такого не будет. —Что он ответил? Князь испуганно вздрогнул и обернулся. Дибич стоял у него за спиной и вид имел очень хмурый. Он пересказал их разговор, упомянув, что соврал ещё и про Аракчеева. — Не знаю, зачем так сказал. Он ведь за мерзавца всегда так держался. Моё сообщение о его смерти, кажется, расстроило его больше, чем известие о готовящемся восстании в Петербурге… — Я говорил тебе, что не так надо вести разговоры. Тебе повезло, что у тебя цела ещё голова. Будешь миндальничать с ним — всем сделаешь хуже! С самого начала Дибич прибегнуть хотел к жёстким методам и взять Александра в оборот ещё когда они были в Крыму. В тот вечер, когда погиб Масков… но тогда болезнь как будто бы им сыграла на руку. Волконский отговорил его, сказав, что сможет по-хорошему убедить Александра. — У него есть и здесь за кого беспокоиться… — Дибич хлопнул его по плечу, и Волконский, в миг всё поняв, в испуге попытался удержать его. — Я ничего не сделаю Елизавете Алексеевне. Я просто поговорю с ней и попрошу о содействии... А тебе, Пётр Михайлович, не нужно императора оставлять одного... — с укором произнес тот. — Он не в состоянии бежать. Он еле стоит на ногах. Я отошёл на десять минут, потому что он сказал, что хочет побыть один и подумать... — ответил Волконский, при том подумав, как нелегко, однако, ему будет перестать исполнять приказы. — Или же он притворяется… и сейчас как даст дёру в окно... хорошо хоть мы забрали у него всё оружие. У него помимо ножа под подушкой ещё лежал пистолет. Пора с делом этим заканчивать... — достав флягу, мужчина резко из неё отхлебнул и направился в дом. Волконский пошёл следом за ним. В длинном и полутёмном коридоре было пусто. Сквозь прикрытые ставни окон едва ли проникал свет, и в царившей тишине, нарушаемой только стуком их шагов и скрипом паркета, было что-то зловещее. Волконский смотрел на висевший револьвер в кобуре на поясе у Дибича и, вдруг, его обуяло желание револьвер этот выхватить и обезоружить… В городе есть полиция. Он мог бы послать за комендантом… исправить всё… и Александр, если он сейчас это сделает, возможно простит его. Возможно, его не повесят... От этих неожиданно переменившихся мыслей его бросило в жар. Они дошли до комнат императрицы, которые занимали самое большое крыло. Дверь была приоткрыта. Дибич несколько раз постучал и вошёл в небольшую гостиную. Обычно в этот час Елизавета пила чай. «Если он её схватит… я сделаю это…» — прошептал про себя князь, не сводя взгляда с оружия. Навстречу им, чинившая какую-то одежду, встала её служанка. — А Елизавета Алексеевна у императора.***
Александр держал прохладную руку жены в своей ладони. Видя в направленном на себя взгляде страдание и испуг, он думал, как утешить её. Она ведь что-то подозревает... «Я чувствую, когда тебе угрожает опасность...» — эти слова Лиз Александра всегда трогали и удивляли. Сейчас они верны, как никогда, но он не может её подвергнуть опасности. Он её муж и это он должен был её защищать. Он и раньше пытался, но каждый раз как-то неловко, больше ей досаждая. Он думал, что не может дать Лиз того, что она по-настоящему хочет... свободы. Свободы от него самого. «На что я обрёк тебя, мой добрый друг... и это сейчас, когда в твоих глазах начал теплиться огонёк счастья... И снова со мной ты будешь страдать...» — с грустью подумал он. — Мне сказали, что ночью у тебя был нервный припадок... — Да, у меня снова был жар. Но я слышал, как ты приходила... — он поднёс к губам и поцеловал её руку. — Всё хорошо сейчас... За дверью шаги. Александр приподнялся и почувствовал, как рука Лизы случайно в волнении вновь сжала его руку. Он невольно захотел отчитать Волконского и Дибича за то, что они вошли сейчас так дерзко, без стука и, вспомнив о своём положении, Александру стало смешно. — Пётр Михайлович, а вот и вы. Хорошо.. .нужно кое-что рассказать вам... То, как Дибич смотрел в этот момент на Елизавету, заставило Александра испытать смутный страх. — Ваше Величество, позвольте сопроводить вас... — Дибич смотрел на императрицу, которая сидела, не двигаясь и не отпуская руки Александра. Она взглянула на вошедших почти вызывающе, и Александру пришлось вмешаться. — Друг мой, мне уже лучше и я скоро сам к вам зайду... Иван Иванович, а вы останьтесь. Есть и для вас разговор. Елизавета очень медленно и явно нехотя встала и вышла из комнаты. Эти несколько минут, когда она сидела, держа его за руку, ему было так плохо при мысли о том, что с ней, возможно, будет потом...Теперь, когда ее не было, Александр мог с облегчением вздохнуть. Он посмотрел холодно на Волконского и произнёс: — Неужели вы были готовы применить силу к моей жене? Она ничего не знает о том, что происходит. И не должна знать. Волконский взял стул и сел, а Дибич стоять остался у дверей. В его взгляде Александр увидел вызов, а в том, как он небрежно скрестил руки на груди, что-то развязное и напускное. — Не беспокойтесь. У меня нет намерения бежать. — Спокойно произнес император. — Я в вашей власти. И вам известно, что я безоружен. — Но ночью вы пытались... — Мы выяснили, что у меня был лишь болезненный припадок... — он сказал это так легко и с некоторой иронией, что оба мужчины не удержались от усмешки. — Господа, я знаю способ, как нам решить всё... Но вы должны сейчас же дать мне слово, что не тронете мою жену и остальных, всех, кто в доме. Никто ничего не должен знать о нашем уговоре. Ни сейчас. Ни потом. Как часто он размышлял, что если бы отец его не отпер тогда ему дверь... если бы он догадался выйти на балкон, который выходил на улицу из спальни и позвать на помощь... если бы из комнаты не был заперт тайный ход... Как много было шансов для спасения и все они так очевидны. Так почему же и сейчас, когда момент этот настал и для него, бежать, спасаться кажется таким... бессмысленным? Неправильным? Зачем бежать тому, кто чувствует наконец-то правоту? — Ваше Величество, я даю слово Вам, — твёрдо ответил Волконский. Александр смотрел на него, такого серьёзного, гордого и вместе с тем буквально кожей ощущал его нерешительность. Нет, Петя человек совсем не идейный. — Мы все оказались в сложном положении. Условия, предложенные мне, я не приму. А даже если б я их принял, то лишь отсрочил бы развязку для себя и ввергнул страну в хаос. Но если бы и вы отступились и мне каким-то чудом удалось бы быть не перехваченным в дороге и вернуться в столицу, то по возвращению своему я вынужден бы был поднять оружие на тех, в кого стрелять и кого судить я не могу и не хочу. В комнате повисла тишина. Волконский и Дибич смотрели на него с неловкой и нелепой в этот момент надеждой. — Вероятность, что я всё равно умру, мне кажется чрезвычайно высокой... — добавил тихо Александр. — Ваше Величество! Мы не заговорщики и не цареубийцы. — Дибич произнёс это почти что с гордостью. — Наша задача помочь вам принять наилучшее для всех решение! «Кто мог бы подумать, что он так глуп...» — Вы оба уже переступили черту и понимаете, что в конечном счёте у вас не остается выхода. Выбор: убить меня или погибнуть самим... Однако мне кажется, что я с решением этой трудной ситуации... вам помогу. — Александр перевёл взгляд на бледного, вцепившегося в стул Волконского. — Ведь вы ещё не отправляли сообщение в Петербург с вопросом, что вам со мной делать? — Нет. Я сообщал лишь о вашей болезни. — Да... и ведь я мог... не выздороветь. Некоторое время Волконский и Дибич в полном недоумении смотрели на него. Они были сбиты с толку и выглядели сейчас испуганно. Первым заговорил Дибич: — Вы предлагаете... сообщить, что вы скончались... А сами могли бы... покинуть... страну? — А вы, стало быть, на самом деле такого скверного мнения обо мне... И по тому, как оба они отвели глаза, он сделал горький вывод: эта правда. Именно этого они и ожидали. Что он испугается... начнёт пытаться заключить сделку. Согласиться на условия... одним словом, что позаботиться решит прежде всего о самом себе. — Ваше Величество... я не понимаю... Вы сказали, что у вас есть решение... — Да, есть... — помолчав немного произнёс Александр. — Пусть рассудит нас Бог.***
Волконский помнил, как услышав в первый раз эти слова, подумал, что он ослышался. А потом, что Александр имел в виду что-то совсем другое. Но вся ситуация казаться стала до того странной и нелепой, что происходила будто не наяву. И он и Дибич замолчали в недоумении, ожидая пояснения. — Мне нужно будет написать в столицу пару писем. И принять ванну. И я буду в вашем распоряжении, господа. Мне, Пётр Михайлович, придётся тут просить тебя о помощи... у меня кружится до сих пор немного голова. Не знаю, смогу ли держать бритву, — Александр улыбнулся. — Ваше Величество... простите, но я не понимаю... — Волконский резко встал. — Вы сказали... — Конечно, мы могли бы стреляться. Но это так ненадёжно. Хорошо, если будет выглядеть всё естественно... К тому же... — на этих словах он погрустнел, — я очень не хочу напугать свою жену. Волконский невольно раскрыл рот от изумления, а Дибич выронил шляпу, которую держал на коленях. В комнате надолго повисла тишина, которая возникает, когда присутствующие так потрясены, что и не знают, что сказать. Где-то на улице залаяла собака. В сгущавшихся сумерках лицо Александра казалось совсем белым. Щёки впали, он сидел, согнувшись на разобранной постели, напоминая внезапно сражённый молнией высокий, мощный дуб. Дерево, расколовшись даже, не сразу умирает и нет ничего печальнее, чем наблюдать со стороны этот необратимый, полный безнадёжности процесс. Засыхают листья, редеет крона, а после чернеют и обламываются ветви. И всё же, умирая, оно в глазах наших по-прежнему стоит. Александр вновь посмотрел на князя и тогда Волконский понял. Он хочет, чтобы решила судьба... Дибич, вдруг, вспылив и будто оскорбившись, встал и вышел. — Вам было б лучше, если бы я оказал сопротивление... и за самозащитой вы могли бы скрыть свой позор. — Александр смотрел равнодушно. — Ты остался, Пётр Михайлович. Я понял, что, стало быть... нам с тобой всё и решить. Волконский смотрел на Александра, а тот смотрел на него. И князю казалось, что они по-настоящему видят друг друга сейчас впервые. Вот оно... острие их ножа. То, к чему он всегда так отчаянно стремился. Иногда офицеры игру эту со смертью называли русской рулеткой.***
Вернулись из города Тарасов и Рейнгольд. Обоим сказали, что государю после полудня опять стало хуже. У каждого в доме на лице скорбь и предчувствие беды. «На всё Божья Воля...» — сказал городничий, смахнув украдкой слезу. В притихшем, опечаленном городе, в церкви служили молебен за здравие. Похоже, сама жизнь здесь теперь замерла. Волконскому казалось, что он и сам участник какой-то странной пьесы. Все не по-настоящему...все лишь игра. «Вы два сумасшедших!» — заявил Дибич, когда он всё ему пересказал. После того, как он помог императору лично, вместо его камердинера, привести туалет свой в порядок, Пётр Михайлович зашёл к Виллие и от него потребовал сделать два напитка. Один простой. Другой должен быть с ядом. Услышав просьбу, Виллие сперва наотрез отказался, заплакал, а после сам пошёл к Александру. Волконский не знал, о чём они говорили, но когда Виллие вышел, то сказал, что сделает всё через час. Два напитка. Они оба — один напротив другого. В одной из двух порций ждёт смерть. Каждый выпьет, и решение будет принято Богом. — Если ты умрёшь, как объяснить твою смерть? — после долгих пререканий спросил теперь Дибич. — Кровоизлияние в мозг. В конце концов, этот вердикт подойдёт для всех ситуаций. Если князь Волконский умрёт, Дибич в Петербург отправит письмо с сообщением о выздоровлении императора и приказ об аресте Сперанского и других членов обществ. Александр дал слово, что ни его имя, ни фамилия Волконских среди имён преступников не прозвучит. Если же умрёт Александр... его смерть от болезни никого не удивит. Князь будет должен передать все документы его младшему брату. В них последняя воля его и завещание. Императрица была у себя в комнате. Когда ближе к полуночи Пётр Михайлович к ней зашёл, то застал её за молитвой. На похудевшем, бледном лице блестели большие глаза. От взгляда их делалось невыносимо. Женщина словно лично его упрекала: «вы скрываете от меня, что на самом деле с ним происходит...» Она не позволяла себе лишних эмоций, и спокойствие Александра налагало запрет на слова. Она несколько раз хотела зайти в его комнату, и Дибичу пришлось сказать, что он император спит и просил, чтобы и она отдохнула. — Мы будем дежурить. И разбудим вас, если вдруг что... — заверил её он. Так медленно тянувшееся время вдруг побежало так быстро... Пётр Михайлович, как заворожённый, смотрел из окна на огромную луну в небе. Может быть, он видит её в последний раз? Александр предложил единственный возможный для них и при том честный способ. Он не может убить сам себя. Не может убить их. И они не хотят обагрять кровью теперь свои руки. Вся жизнь теперь сузилась до комнаты в доме, где трое мужчин уже стали друг для друга заложниками. Разве не сомневались они, когда шли на это? Теперь ответственность снята. Бог всё решит. «И я буду правым или прекращу существование и сама смерть моя станет единственной правдой теперь». И князь Волконский олицетворяет собой всё отчаянное, выстраданное своими товарищами решение. Он наконец-то больше не тень.***
Александр смотрел на две одинаковые, расписанные под гжель, маленькие фарфоровые чашечки. Они наполнены были до краёв чем-то, что могло быть быть простым чаем и была какая-то ирония в том, что император именно сейчас ощутил, как сильно ему хочется пить. На часах без четверти полночь. В комнате на столе горел единственный подсвечник, но и он был не нужен — луна светила удивительно ярко. Её серебристый свет окутывал всё словно волшебным, божественным сиянием и Александру казалось, что сейчас этот свет наполняет собой содержимое маленьких чашек. В одной из них жизнь и искупление грехов. Во второй — смерть, но в эту минуту она Александра совсем не пугала. Смерть не страшна. Он был знаком с ней уже мимоходом. Она его навещала не раз. Раньше он её до дрожи боялся, и это был естественный страх человека, который знает о своих прегрешениях. Да, он боялся не столько самой смерти, сколько того, что умерев, он за участие в убийстве отца попадёт в Ад. Что там, после неудавшейся жизни его ждёт наказание. Смерть к нему приходила, но каждый раз он избегал её и верил, что Бог, отведя её, даёт ему шанс. Шанс искупить всё. Он был всю жизнь несвободен, потому что считал себя виноватым, дурным. Он жизни боялся, но и от мыслей о смерти приходил в ужас. Но теперь всё ушло... он совершенно свободен теперь. Я всю жизнь влачил на себе тяжёлое бремя греха, которое отнимало у меня силы. И этих сил не хватило, чтобы решения свои, намерения, планы доводить до конца... — Выбирай, Петя, ты первый. Волконский сидел напротив него, за столом. Он переоделся и был в своём парадном мундире, который ему очень шёл. Могучий, подтянутый, бледный, серьёзный и весь напряжённый, как готовая разорваться вот-вот струна. — Но помни, что я не заставляю тебя. Петя Волконский... Александр смотрел в знакомое лицо и размышлял, что ведь он Петю совершенно не знает. Хотя они знакомы так много лет! Какие в душе его чувства? Что его сподвигает принять сейчас такой риск на себя? Он предатель, конечно, и вместе с тем, по-прежнему человек чести. Теперь, если сам он откажется пить, то будет обязан отпустить его и полностью сдаться. И Александр смотрел с легкой улыбкой на князя... сам он умирать не боится, потому что ему больше нечего потерять. А вот Волконскому есть что... неужто тот будет готов умереть за идею? Пётр Михайлович долго смотрел на стоящие на столе чашки. Протянул руку к одной, потом резко отдёрнул и взял другую.Ту, что стояла ближе к Александру. Рука его заметно тряслась. Он поставил чашку на стол, и Александр мягко коснулся рукой его колена. — Петя... подумай ещё... Так ли ТЫ хочешь решать, кто из нас прав? «Хочешь ли ТЫ брать на себя это решение?» — как бы спросил он, давая понять, что не слишком ли тяжела эта ноша? Разве Бог не определил ее сам? Император уже своим положением держит ответ перед Богом. С него в итоге и так спросит больше... так к чему же тебе, Пётр Михайлович, его теперь торопить? — Не чокаясь... — голос князя охрип. Он взялся вновь за чашку и поднял её, как будто бы собирался произнести тост или речь. Александр и правда ожидал, что он что-нибудь скажет, но Волконский молчал. Он взял оставшуюся, вторую. Они посмотрели в глаза друг другу и одновременно выпили, со стуком затем поставив чашки на стол.***
Уже выпив содержимое чашки, Пётр Михайлович, вдруг, подумал, что не спросил у Виллие, какой будет яд? Будет ли смерть мучительной? И тут же подумал, что Виллие бы не заставил Александра страдать. Может быть один из них просто тихо уснет сейчас... Александр сидел лицом к окну и на него падал свет от луны. В этом холодном сиянии император выглядел жутко и напоминал призрак. Ни один мускул не дрогнул на его лице, которое приобрело непривычные черты резкости и даже суровости. Князь в ужасе прислушивался к ощущениям в теле, стараясь не показывать страх. Ничего не происходило. Никто из них не упал, вскрикнув замертво, не выразил никакого страдания. Сколько прошло так? Пять минут, полчаса? Время, казалось, теперь текло совершенно иначе. Стало медленным, вязким и вместе с тем как будто бы выпуклым и живым. Волконский ощущал его, как прикосновение к коже. А что если Виллие вообще не добавлял яд? Он решил спасти их обоих и воззвать к разуму и прощению... — эта мысль Волконскому показалась почти восхитительной и он даже на несколько минут поверил в неё. Внезапно в левой стороне груди что-то кольнуло. Потом кольнуло в боку. Глубоко вздохнув, князь явственно ощутил, что ему тяжелее стало дышать. «Я стало быть... вот значит как...» — в глазах защипало. Он подумал о Сергее. Как же это глупо теперь признаваться самому себе в том, что он согласился с императором вот так вот сражаться, как на дуэли, в надежде приглушить хотя бы немножечко боль. Витгенштейн не любил его и его предал. Что ж, Волконскому думалось, что если теперь он умрёт, то Сергея замучает совесть. Он ему, а не Александру, бросал этот вызов. «А ведь надо было к нему написать...» — подумал он, не чувствуя впрочем, совершенно никакой теперь обиды. Он офицер, он был на войне, он десятки раз мог умереть. Теперь он умрёт подле своего государя, избежав участи судим быть за преступление. О, Господи Боже... Но хорошо бы не так сильно мучаться... Внезапно сидевший напротив него Александр, облокотившись на стол, медленно встал. По лицу его пробежала как будто бы лёгкая судорога. А в глазах появилось что-то такое, что заставило Волконского вздрогнуть в ужасе. — Петя... ну, вот и всё... — губы императора изогнула немного удивлённая как будто улыбка. Волконский успел взять протянутую ему руку и подхватить Александра, который повис на плечах его и, чувствуя, как обмякшее тело сползает до пола, словно бы император хотел опуститься перед ним на колени.***
— Виллие! Что за яд? — князь влетел в комнату доктора, который дремал за столом, опустив голову на руки. Услышав Волконского, тот вздрогнул, вскочил и увидев вошедшего, понял... Пётр Михайлович почти в панике, грубо ухватил Виллие за воротник, дёрнув к себе, но быстро собрался и разжал руки, отходя в сторону. Лицо старика исказила гримаса, как у ребёнка, который вот-вот заплачет. — Я дал то, что у меня было... настой... болиголова... — Как он убивает? — осевшим голосом спросил князь. — Это медленный паралич, который от ног, постепенно доходит до легких и сердца, но употребившего яд, не лишая при этом сознания. Это безболезненно. — Как быстро он действует? — этот вопрос интересовал Волконского больше всего. — Я не знаю... я никогда не использовал его с... такими целями. Может быть пару часов. Пару часов!.. Пётр Михайлович упал на стул в изнеможении, но быстро вскочил. Он вдруг явственно понял, что всех их теперь ожидает и это показалось ему настолько чудовищным и невыносимым, что хотелось начать крушить всё и кричать... и кричать... от беспомощности и от страха. Александр решал прежде всё... и до этой минуты, он даже не думая, по-прежнему ему подчинялся. Но что ему делать сейчас? — Надо разбудить императрицу... — наконец произнёс он. — Пара часов...***
Елизавета всё это время ждала — она была одета и не спала. Увидев Волконского, по напряжённому лицу его, всё поняла. Она не задавала больше вопросов — ей нужно было просто всё увидеть самой. В спальне Александра её застала странная сцена: в комнате были Дибич и Виллие. Лейб-медик плакал, стоя почему-то в углу, дальше всех, напоминая наказанного ребёнка и вытирал рукавом сюртука лицо. Дибич сидел за столом, закрыв руками лицо. Когда они вошли, он вскочил и будто с облегчением вздохнул. — Он попросил послать за священником. Я распорядился уже. — И повернувшись к императрице тихо добавил: — Государыня... теперь нет надежды... горячка на мозг перешла. Теперь она подошла ближе к кровати и посмотрела. Александр лежал на спине, на кровати, укрытый двумя одеялами, и по лицу его, странно вытянутому, стекала испарина. Глаза были прикрыты, а дыхание поверхностным, сиплым, как будто бы каждый вздох давался с трудом. Сначала она подумала, что он без сознания, но внезапно Александр открыл глаза, и её поразила ясность этого взгляда. Глаза показались огромными, в них был лихорадочный блеск, а зрачки были расширены. — Это ты... Лиза... — его лицо озарила улыбка. — Ты пришла ко мне... — Конечно, конечно, я здесь, мой дорогой... — она почти задохнулась от этих слов. Как можно ей было не быть здесь? Присев на кровать, она взяла его руку и посмотрела на Виллие. — Но ведь ему днём было лучше. Медик ничего не ответил. Елизавета не понимала - может быть, она все же спит и ей снится этот ужасный, такой долгий сон? Она держала мужа за руку, как будто её лишь для этого сюда привели. Но это было так глупо и так нелепо... неужели это всё, что ей теперь остаётся? Эта лихорадка была совсем не похожа на ту, что была у него несколькими днями раньше. Тогда Александр был в забытье, весь горячий, а теперь, когда она коснулась осторожно мокрого лба, то невольно отдёрнула руку — лоб был холоден. — Что с ним? Это не жар... — Это агония, Ваше Величество. Температура упала. Она не поняла даже, кто это сказал. — Лиза... не надо... не плачь... — голос Александра был тихий, едва слышный и ей пришлось наклониться к нему, чтобы разобрать слова. Она плакала? Она сама этого не заметила... Нет-нет, плакать совсем ни к чему. Она не будет плакать. — Всё хорошо... я с тобой... я больше никуда не уйду... — прошептала она, касаясь его губ своими губами. Александр поцеловал в ответ её и произнёс так же тихо: — Как хорошо, что твой поцелуй будет последним... Какой я счастливый... что ты любишь меня... Последним... Теперь, когда он сказал это, она, вдруг, поняла. «Ты так хочешь проститься? Нет, я не согласна... я не пущу...» Пришёл священник и попросил выйти всех, кто был в комнате. Проходя мимо Елизаветы, он коснулся руки её и сказал скорбным и одновременно торжественным голосом: «мужайтесь, Ваше Величество». Дом пробудился. В коридоре появились сонные хозяин с хозяйкой, и по коридору со свечами заходили слуги. Кто-то заплакал. К Елизавете подошёл Тарасов и попросил её выпить какой-то настой, который она приняла машинально и выпила, не ощутив вкуса. Кажется, князь Волконский предложил ей вернуться к себе и отдохнуть. Она отказалась, присев в коридоре на стул возле двери. Батюшка вышел из спальни через полчаса и сказал, что они могут зайти. Елизавета прошла в комнату и села вновь на кровать, взяв безжизненно лежащую руку. На страшную долю секунды ей показалось, что то была рука мертвеца. Но Александр открыл вновь глаза, странно вздохнул и произнёс что-то, чего она не смогла разобрать. Она знала только, что ни за что, ни при каких обстоятельствах ей теперь нельзя отпускать его руку. Пока она держит её, Александр будет продолжать жить. Она была в этом совершенно уверена и, казалось, что если ей сидеть придётся так много часов, она это сделает с лёгкостью. Это и правда было не трудно. В одной минуте, оказывается, может быть вся её жизнь. Вчера утром она нашла на дне своей шкатулки записку. Маленький клочочек письма, затерявшийся между бумаг. Там была написала только одна фраза: «Я люблю вас. А вы любите ли меня хоть немного?» Он написал это тогда, в бриллиантовой комнате. Когда сделал ей предложение. Ужасно, но Елизавета никак не могла вспомнить, что написала в ответ. Она ответила, конечно, согласием, но были ли в нём слова о любви? Он сделал это признание, но ей как будто бы понадобилась целая жизнь, чтобы точно знать свой ответ. Она придумала, что может сейчас ему написать... и вчера весь день письмо такое писала. Когда он поправится, то прочтёт его и улыбнётся. За окном постепенно светало. В комнату кто-то входил и выходил. Было слышно, как колокол звонит к утренней службе. Служанка в печи разжигала камин. Елизавета очень боялась заснуть и во сне отпустить его руку. На часах было восемь утра, когда Александр открыл вновь глаза и посмотрел на нее. Потом повернул голову и, взглянув в сторону, в пустой угол комнаты вдруг громко и отчётливо произнес: «Пусть все они выйдут». Комната была в этот момент была совершенно пуста.***
— Ваше Величество... Вздрогнув, женщина посмотрела на князя Волконского, который стоял на коленях и его совершенно мокрое от слёз лицо было неузнаваемо. — Всё кончено... государыня... Он взял её руку, ту, которая по-прежнему сжимала дорогую ладонь и аккуратно освободил её. Елизавета взглянула на Александра. Всё было в порядке. Он по-прежнему смотрел на неё. — Пётр Михайлович, прошу вас, оставьте... я буду здесь... Я ему обещала. — Елизавета Алексеевна, император скончался. «Какая глупость...» Потом она поняла. Умер какой-то незнакомый мужчина. Он лежал на кровати и был удивительно похож на Александра. Это он смотрел на неё застывшими голубыми глазами, и она только понять не могла, как не заметила, когда его подменили. Неужели она всё же заснула? Да, должно быть заснула. Ведь она, конечно же знала, если бы Александр умер, то и она бы с ним умерла. — Какое сегодня число, Пётр Михайлович? — спокойно спросила она. — Девятнадцатое... — в глазах Волконского недоумение. Девятнадцатое ноября. Теперь стало понятно. Ведь Александр как раз собирался уехать. Он торопился. Она задремала, и он, как всегда не желая будить её, тихо ушёл. Взяв под руку князя, Елизавета вышла с ним в коридор, где рыдали городничий с супругой и слуги. Они притворялись, конечно. Непонятно, для чего весь этот спектакль. Александр ушёл, но она знала, что так бывало и раньше. И он обязательно вернётся за ней.