Молитва ангелу: Игра

В семье Малфой всегда были строгие правила. Слишком строптивыми были молодые наследники. Им никогда не сиделось на месте, они стремились выделиться и показать себя. Каким-то образом нужно было сдерживать пылких юнцов: после того, как на род легло проклятие одного наследника, это стало не просто желанием не ударить лицом в грязь перед другими чистокровными, но и жизненной необходимостью. Кто знал, на что были способны эти дети, опьяневшие от ложной вседозволенности, подаренной им огромными деньгами? Детишки пытались самоубиться с завидной регулярностью. Кто-то вусмерть напивался и в таком виде бродил по злачным местам, кому-то не давало сидеть на месте шило в заднице, требующее приключений и адреналина. Разумеется, уже пережившие переходный возраст члены рода пытались хоть как-то взять в узду бешеный темперамент. Отрицание авторитетов они превращали в независимость, наглость во властность, дерзость — в смелость. Люциуса воспитывали жёстче, чем его отца. Не в последнюю очередь потому, что Люциус отличался особым отсутствием тормозов, и вплоть до, кажется, лет двадцати был безрассудным ребенком. Он не знал, что может быть иначе. Для него было нормой физическое насилие, моральные унижения, давление. Он привык игнорировать оскорбления от Абраксаса, пропускать мимо ушей подначки и грубости. Люциус смирился даже с жестокой привычкой матери обесценивать его проблемы. Ей они казались пустяковыми, глупыми и не стоящими внимания на фоне её собственных бед. Для молодого Люциуса эти проблемы были концом света. Глупые, наивные проблемы становились камнем преткновения между ним и его родителями. Мать Люциуса была женщиной крайне нервной. От малейшего пустяка она заводилась: скандалы, крики, последующие жалобы от неё же на головную боль. Она срывала накопившуюся на Абраксаса злость на сыне, и он прекрасно это видел. Если честно, он не понимал, почему она не плюнула на все. "Почему я должна нервничать из-за вас двоих, Люциус?" — спрашивала она хриплым голосом, держась за голову. — "Знал бы ты, как я хочу сдохнуть поскорее, лишь бы этого всего не видеть." "Ты с самого рождения приносил мне лишь проблемы! Вылез раньше положенного, треплешь нервы круглосуточно!" "Почему ты не можешь быть таким же, как остальные?" Люциус молча глотал обиду и покорно кивал головой, и извинялся, как заведённый, за то, за что не испытывал вины. Лишь как мантру он повторял себе под нос, что ему плевать, отчаянно пытаясь поверить в это. Плевать-плевать-плевать. Ха-ха. Ха... До крови он расцарапывал заднюю сторону шеи, пытаясь с помощью боли отрезвить себя и прогнать тяжелый, липкий ком, застывший в горле, и внушить себе, что он не должен плакать из-за каких-то жалких слов, которые не значили ничего. Со временем Люциус действительно поверил в это. Ему стали безразличны истерики матери, он с пустым взглядом терпел воспитание отца. Стала неинтересна магическая пыль, опротивело огневиски. Родители перестарались с давлением, которое считали нормальным и пустяковым. Перестарались — и в результате получили то, чего так хотели. Спокойного сына с вежливой улыбкой и прекрасным самообладанием. Они не знали, со спокойствие оборачивалось тихими слезами в тишине — Люциус и сам не знал, от чего, но проклятые позорные капли сами по себе начинали течь по щекам, — а самообладание обращалось в приступы агрессии и отчаяния в моменты, когда он оставался один. Вместо гордого льва Абраксас и его жена получили загнанного котёнка, который боялся довериться человеку и всё держал в себе. Самым страшным оказалось то, что это устраивало тогдашнего лорда Малфоя. Люциус не плакал, стоя над могилой матери. Он улыбался. Искренне, счастливо, истерично — но то, что он улыбался, значило, что у него всё было хорошо. Люциус не знал, что в семье всё может обстоять иначе. Чистокровные не особо распространялись о делах семей, и одинаково отстраненно держались на людях, а смотреть на взаимоотношения маглов... это было ниже достоинства молодого Люциуса. Разумеется, Нарцисса воспитывалась в других условиях. Не менее жестких, ведь у Блэков характер был потяжелее даже в зрелости, — но и далеко не таких, как у Люциуса. Нарциссу поддерживали, ей говорили, что любят её. У нее были любимые сёстры, кузены, с которыми она могла поделиться накипевшим. У Люциуса не было никого. Её яркий огонь привлек его внимание. Люциус, как завороженный, слушал звонкий смех Нарциссы, гладил её по мягким волосам, ловил смеющиеся взгляды и — где-то совсем-совсем глубоко в душе — завидовал ей. Наверное, именно из-за этого они начали ссориться. А затем на свет появился Драко, и они поняли, насколько разные у них взгляды на воспитание. Люциус считал, что если воспитывать ребенка по законам Малфоев, то он действительно вырастет достойным человеком. Нарцисса ужасалась, слушая его рассказы о детстве, и пыталась донести до него, что все не должно быть так. Всё чаще они стали спать раздельно, все меньше общались за столом, — а после и вовсе стали жить в противоположных крыльях поместья. Так и закончилась их история, толком не успев начаться. Разве же можно было назвать сроком пару лет совместной жизни?.. У Нарциссы опускались руки. В одиннадцатый день рождения Драко она просто собрала вещи, поцеловала растерянного сына в лоб и ушла. Уехала во Францию "на отдых", как выразилась сама. Люциус не верил, что она вернётся. Да, магический брак не расторгается — но и жизни с другими людьми он не исключал. Магические супруги могли быть женаты — но вместе с тем даже не общаться и жить своими жизнями хоть в разных странах, позабыв друг о друге. Один из двух самых дорогих сердцу Люциуса людей покинул его. Что-то в груди с гулким скрипом повернулось — и замерло, так и не завершив оборот. Затем Драко уехал в Хогвартс, и мужчина остался совсем один. На Рождество его сын не приехал. Семейный праздник Люциус отмечал в компании бокала вина, которое быстро сменило виски, а затем и коньяк. Записку, принесенную совой, он прочтет лишь утром, и улыбка сама собой наконец вернётся на уставшее лицо. Нарцисса вернётся летом. Гарри улыбался, исследуя содержание головы лорда Малфоя. Личное пространство? Что это такое? Люциус смотрел на него снизу вверх, и в глазах его читалась ненависть. Мужчина был привязан к ножке собственного же стола. Не то чтобы в этом была особая нужда, он вряд ли смог бы сбежать от Гарри. Это было скорее дополнительным унизительным фактором, хотя для Люциуса куда унизительнее было оказаться побежденным магловоспитанным первокурсником. — Ты смешной, — оценил Поттер, плюхнувшись на ковер перед камином. Огонь загорелся сам по себе, приветливо полыхнув магу рубиновыми искорками. У Люциуса дернулся глаз. — Кто бы говорил, — хмуро произнес Малфой. — А тебе смешно при виде меня? Смешно не было, так что в кабинете вновь повисла тишина. Люциус и Гарри размышляли о чём-то своем. Возможно, Малфой ощущал себя так свободно лишь потому, что Гарри ещё не взялся за него всерьёз. — Ты больше никогда не поднимешь палочку на Драко, — тихо, медленно начал Гарри. Голос его звучал отчасти хрипло, спокойно. Люциус поморщился: это значило попрать все его взгляды и принципы. Ну, пощекотал его мальчишка магией — в сравнении с Круциатусом Темного лорда это было не больнее этой самой щекотки. Гарри, будто прочитав его мысли, — хотя почему "будто"? — издевательски усмехнулся. — У тебя есть возражения? — Полно. — Тогда продолжим воспитание, — светло улыбнулся маг, смотря на неспешный вальс пламени в камине. На этот раз щекотокой казался Круциатус лорда. — ...У тебя есть возражения? — Нет, — сквозь зубы, через силу. — Прекрасно. Но лучше повторить. Для закрепления, — ласково, тепло. Люциус смотрел пустотой глаз в пол. Гарри улыбался фальшью. Мириады осколков разбитого зеркала отражали камин, беснующийся пламенем. — У тебя есть возражения? Тишина. Улыбка стала шире. Гарри подошел к Люциусу, всмотрелся в его лицо. Пора было начинать работать по-настоящему. *** В комнату Гарри вернулся лишь к ночи. Драко, которого он исцелил в момент короткого перерыва, как-то нечитаемо посмотрел на него и тихо поблагодарил. Поттер ухмыльнулся, бросая на него снисходительный взгляд, и небрежно бросил, что благодарить можно будет позже. На следующий день Люциус принес Драко искренние извинения и поклялся больше никогда не относиться к нему так, как раньше. Он много говорил, и, честно говоря, это больше было похоже на исповедь, чем на извинения. Впервые в жизни Драко услышал словесное подтверждение того, что его вовсе не ненавидели в этом доме, как он считал раньше. Его любили. Неправильно выраженно, грубо, — честно говоря, такой любви он предпочел бы равнодушие. Но даже это сделало его, не знающего, как может должно быть, самым счастливым в мире человеком. Поттер, которому никогда не было суждено узнать, что такое семья (о чем он совершенно не сожалел, по праву этим гордясь), ощутил смутный укол совести, глядя в ярко сияющие стальные глаза впервые на его памяти так широко улыбающегося Драко. Мальчишка думал, будто Гарри заставил отца одуматься. Гарри просто заменил то, что осталось от Люциуса, искусственно созданным разумом. Но Драко улыбался так широко и счастливо, так сбивчиво его благодарил, что даже у Гарри не повернулся язык рассказать правду. Он поклялся самому себе, что истинной сути вещей Драко Малфой не узнает. Никогда.