[Danse Macabre]

"Что вы вздрогнули, детка? Не Армагеддон. Это – яростный рев похотливых валторн В честь одной безвозвратно погибшей, хоть юной, особы. И не вздумайте дёрнуть крест-накрест рукой; Вам же нравится пропасть? Так рвитесь за мной…"© Он взмывает вверх стремительно, сжимая пальцы на проступающих под нажимом рёбрах. Жадно втягивает воздух сквозь тонкие ноздри. Вальдемар пахнут ничем, как пустота, как чистейший, свежевыпавший снег, и ноздрям так же опьяняюще холодно. "Следующая стадия". – делает пометку Квестор в своей голове, но пока не спешит дать краткого описания. – Ещё один каприз любимой лабораторной крысе можно позволить? – с ехидным оскалом надсадно произносит Джулиан. – Мы подозреваем, что их будет заметно больше. – испытующе глядя на него произносят Вальдемар, и смягчают тон, проскальзывая пальцами вдоль его свободно лежащей руки. – Но что ж. Говорите. – Хочу увидеть, что может быть под этой формой. Под этими перчатками. – он сжимает их пальцы в ладони и вжимается в них щекой, прикрывая глаза и переходя на полушепот, – Как выглядит… та человекоподобная анатомия, которую вы так тонко создали. Я же чувствую. Создали. Не то, что у вас на самом деле. Позвольте посмотреть на работу мастера, Квестор. – О, боюсь что тогда невольный гость вашего кабинета будет достаточно осведомлен о каждой детали. – гортанно смеются Вальдемар. – Но покажу. Как исследователю. И возможно… как художнику. – Никто не увидит. Потому что никому не позволю. Кроме вас, в любое время, знаю я о том или нет. – лихорадочно шепчет Джулиан, целуя каждую фалангу, каждый выступ на месте суставов. Есть ли эти суставы на самом деле? Должны быть. Нечто похожее существует у них даже в полном великолепии. – Какая самоотверженность… – скалятся Вальдемар. – Это всё равно не повлияет на наше решение, но не скроем – приятно, что вы пытаетесь сохранить наше incognito в определенном смысле. Пронизывающе холодная длань ложится на крестец под ниспадающие фалдами складки белой рубашки. Деворак изгибается, дрожаще вдыхая воздух, и его ладонь скользит неотрывно вверх, к их ключицам. Под тканью ощутимо, насколько они острые, хочется закрыть глаза и вообразить себе, как выглядят эти надключичные впадины, как тонка их кожа, но тело почти лихорадит. Не то от разницы температур, не то от дурмана. Он не представит. Он увидит. Потом. – Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… дальше считайте сами. – шепчут они на ухо Девораку и делают первый, стремительный шаг. Сомкнутые руки изящно выгнуты. Этот танец резче, этот танец ближе. В соприкосновении бедрами, в переплетённых пальцах. Почти с каждым шагом Джулиан задыхается и жмется крепче, прогибаясь в спине. Но движется следом. Остановка смерти подобна. Через несколько минут Деворака начинает бить мелкая дрожь. Его пальцы впиваются в собственные плечи. Царапают, сжимают, словно под кожей что-то есть, и это что-то заставляет невыносимо зудеть всё тело. Ткань резко неприятна, Илия поспешно разоблачается, сжимается в комок на секционном столе и скулит. Хочется исчезнуть. Когда его пальцы начинают раздирать грудь, Вальдемар берут его лицо в ладони и внимательно осматривают. – Кажется, мы с вами забыли о главном пункте в наших изысканиях. Но Илия только умоляюще смотрит и тихо воет. Ему нужна боль. Он цепляется пальцами в черные запястья. – Встаньте. – коротко бросают Вальдемар, отходя к висящим веревкам. Деворак послушно поднимается, пытается сделать пару шагов и рушится на подкосившихся коленях. Его лихорадит. – О, Парацельс. Гуманные пракрские жрецы, конечно же. – вздыхают Вальдемар. Илия обвивает их шею и доверчиво жмется, когда они подхватывают его на руки. – Сделайте… сделайте что-нибудь… выньте его… я так больше не могу… – всхлипывая, шепчет Джулиан, впиваясь в их плечи. – Мы знаем. В лихорадке проще лежать, особенно на таком холодном камне как этот, но Вальдемар заставляют его сесть прямо и завести назад руки. Опускают крюк. Крепкие веревки вонзаются в растревоженные дурманом нервы на коже. Веревки оплетают плечи, оплетают торс, уходят на бедра и свисают концами вдоль крепких длинных ног. – Во имя соблюдения некоторых традиций… – Вальдемар берут со стола заготовленный скальпель, подходят к стене и рычагом поднимают крюк вверх, заставляя Деворака повиснуть в воздухе. – Очевидно, Повешенный очень хорошо понимал, с кем заключать договор. Не зря ворон самая умная птица. – скалятся Вальдемар, ведя пальцами вдоль груди. Пульсация под кожей ощутима без излишних ухищрений. Одно движение скальпеля, пара даже самых быстрых движений пилой – и кровопотеря невосполнима. Была бы. От затянутое в чёрное пальца Вальдемар тонкой вуалью по коже растекается чернота. Оплетает чужую грудь. Растекается по венам, по всем мельчайшим костным неровностям, делая грудину хрупкой и пористой. Замыкает разъединяющиеся под скальпелем сосуды. Деворак всё ещё дрожит, но слетающий с губ стонущий выдох полон удовлетворения. Концентрация веществ в крови совершенно другая. Состояние, близкое к агонии, парадоксально нормализующееся с вмешательством, которое – будь он в руках всё тех же пракрских жрецов – было бы однозначно смертельным. Если точнее – необратимо смертельным. Слабо мерцает на шее метка Повешенного, тщетно пытаясь стянуть и заживить разрезанную кожу. Расширители не позволяют. Кость надламывается точно по линии, под незначительным – для них – давлением конечности на месте пальца что острее, чем пила Джильи. Клетка рёбер поддаётся мягко, как успевшие слегка заржаветь дверные петли. Удивительно и вместе с тем – нет: он всё ещё в сознании. Выглядит как статуя мученика из Храмового района, внешне – признаки агонии, но не внутри. Разве только нечувствительность к боли подлинно роднит его состояние с агонизирующим. – Мы почти у цели, доктор №069. – они снисходительно гладят его по щеке, но несмотря на дурманную безболезненность он слишком слаб. Сделав усилие, чтобы разомкнуть веки, он слабо растягивает красно-белые губы. "Не сотвори себе кумира", вроде так было написано на воротах одного из храмов. Чем дальше продолжался их эксперимент, тем больше Вальдемар на ум приходили местные культовые постройки, причудливой мозаикой разбросанные в одном месте – и весь этот дивный набор верований людей, одновременно многообразно-пестрый и однотипный до зубной боли. Доктор №069, очевидно, по их мнению, попрал одну из их многочисленных заповедей и создал собственный культ. Жрец, жертва, вакханин, сибилл – соединяющийся со своим богом и заклавший себя в его честь. Получилось, по крайней мере, красиво. "Не самый худший вариант, учитывая что большая часть адептов никогда не встречала своих божеств наяву." Под скальпелем – сложно отказать себе в любви к этому инструменту – расходятся ткани перикарда и появляется сердце во всей красе. Нежные, хрупкие мышечные стенки, наполненные сосуды; бьётся бешено от близости чужой руки, как нечто – отдельно – живое. Плавно проходят пальцы в разрез. Оно горячее, оно по-настоящему горячее, и можно сколько угодно наблюдать его сквозь ткани, сколько угодно вплетаться в вены Деворака чернотой, но вскрытие – слишком, слишком особенный момент. Особенно in vivo. Распахнутые глаза Джулиана жадно смотрят наверх, наяву прозревая всю черноту, которую он когда-то видел в первый раз. Он почти осознавал, что это такое. Он почти ощущал её сквозь себя, вне и внутри, стиснутые зубы в гротескной мучительной улыбке больше не были его зубами – он принадлежал Им. Его раскрытые ребра принадлежали Им. Его агонизирующая плоть – часть Их плоти, что показывается кровавым мясом на чёрном, неминуемо поглощаясь этой чернотой. Проступают слёзы от отчаянной мысли, что его – серые, человеческие глаза, пусть и со следами Чумы – совершенно не такие, как у Них. Всё ещё слишком человек. Он плачет от ощущения Их холодных пальцев на своём сердце. Он хотел бы погрузиться в это экстатическое опьянение на всю оставшуюся вечность. Слиться с самой Смертью и стать Их глазами. Чтобы не было так больно от красоты. Когда наяву, осязаемо сквозь его тело проскальзывает холод, а с щеки милосердные суставчатые пальцы стирают слезы, Илия вымученно улыбается. Это не мираж дурмана. Они действительно есть. Их можно коснуться, можно стать Их продолжением на какое-то время, но будучи поглощенным – стать грудой костей в углу, о которой говорил Повешенный. Может, конечно, ему повезёт примкнуть к Их черноте, но он станет всего лишь частью, бесчувственной и безликой, как всё та же груда костей. Пока что его сердце в Их пальцах. А он – живой. И единственный в своём роде. Для Них. – Сколько в тебе жизни, мой суицидальный мальчик. – вьюжной поземкой отдаёт бесполый многотональный голос. – Воплощение нашего любимого человеческого парадокса. В полость перикарда проникают скользкие чёрные щупальца, обвивающие сердце. И ему становится по-настоящему страшно, безрассудно страшно ощущать подступающую агонию. Он столько раз мечтал о собственной смерти, не реже – пытался её приблизить. Теперь же холод замедляет сердечную мышцу. Он буквально в руках Смерти, бледный от ужаса, но всё ещё доверчиво заглядывает в киноварно-красные глаза Квестора. – Нет, мальчик мой. Не сегодня. – совершенно спокойно изрекают Вальдемар, целуя слабые губы Джулиана. Это почти счастье. Страх тает бесследно, всё заполняет дыхание ледяного спокойствия. Его сердце останавливается единовременно с последней мыслью: "Они никогда не лгут." Когда Джулиан приходит в себя, он лежит на секционном столе. От подвеса ноют руки, но больше всего болят шея и грудь. Метка почти жжется, словно в отместку за длительную невозможность заживить этот, как выражались Вальдемар, "пылкий организм". Стянутые кости ощутимо пытаются срастись, но больше всего нервы бередит боль во всех ранее вспоротых тканях. – Лежите, доктор №069. Реанимация – это лишь половина дела. – отзываются где-то со стороны Вальдемар, очевидно, делающие свежие записи. – Я видел вас… я стал частью вас, Квестор… – хрипит Деворак, пытаясь шевелиться. – Мы знаем. Возможно, потому что вам в известном смысле повезло, в отличие от большинства жертв, закланных в пракрских храмах. – Нет, Квестор. – Илия растягивает в улыбке разбитые белёсые губы. – Когда я умер. То, что приходило ко мне под дурманом, воплотилось. Наяву. – Вы недооцениваете процессы в умирающем мозге, доктор №069. – Вальдемар заканчивают делать записи, закрывают журнал и, мягко чеканя шаг, подходят к изголовью Джулиана, склоняясь над ним. – Это почти как отход ко сну. Мозг выбрасывает огромное количество веществ, позволяющих сознанию, как правило, слиться с чем-то подобным тому, во что верилось при жизни. Прощальный подарок перед пустотой. – Пустота была. Белая-белая и холодная, как снег. Там были вы. И вечный лёд. Такой красивый… – Джулиан улыбается и тянет руку к лицу Вальдемар. – Вы же не человек. Вы должны понимать, что это такое. – Большую часть процессов мы всё ещё объясняем через призму научного, доктор №069. А что дальше – слишком зыбкий вопрос. Иначе под действием пракрского дурмана вы ушли бы в объятия богини Калимы, а в Храмовом комплексе не было бы столько разных храмов. – они опускают веки и растягивают губы в подобии снисходительной улыбки. Джулиан продолжает улыбаться. Абсолютно счастливо. – Вы правы. И я могу не попасть туда снова. Независимо от того, как сильно я буду верить. "Если только Вы меня не заберёте так же, как сегодня, Квестор. А это уже нечто большее, чем просто вера." Вальдемар опускаются ниже. В хищной усмешке изгибают тёмные губы. Деворак смотрит совершенно влюбленно на распахнувшиеся рептилоподобные глаза, и его сердце сладко сжимается от одной фразы: – Мы вас заберём. "Кто сказал: "Казанова расчетлив" – тот врет неумело. Я люблю безоглядно врастать в прежде чуждое тело. Полночь! Руки внутри! Скоро сердце под пальцами брызнет. Я пленен сладострастьем полета На осколке Взорвавшейся жизни…"©