Уничтожить личность

Хан Юджин пробыл с Золотцем достаточно времени — порядка часа. Конечно, достаточное только для него. Для хомяка, который встретил своего первого хозяина, подарившего ему безопасность и еду после потери подземелья, новая разлука далась хуже. Монстрик и вправду встрепенулся, завидев Хана на пороге. Первые несколько минут он настойчиво околачивался около дверки клетки, требуя вернуть его на «законное» место — в рукава Юджина. И чтобы удовлетворить этого жаждущего внимания зверька, мужчине пришлось сменить свои испачкавшиеся в крови До Ха Мина вещи на запасную одежду. Благо, у него была профессиональная привычка носить с собой не только аптечку. Однако хомяка в итоге всё равно пришлось вернуть обратно в клетку. Золотце отчаянно бегал из угла в угол, периодически поскребывая стенки своего огромного домика, когда Юджин шаг за шагом отдалялся к двери. Весь час, проведенный в этом закроме бывшего магазинчика, До Ха Мин не болтал. После передачи адреса он вообще старался не трогать Хан Юджина — явно ощущал сложное настроение последнего. Ха Мин, по правде говоря, не знал, с какой целью его знакомый попросил адрес премьер-министра, но этот молчаливый час дал ответы на многие вопросы. Потому то он, несмотря на истерику Золотца, только успокаивающе поглаживал пушистую головку зверька, не проведя гостя даже взглядом. Он не смел задерживать Юджина. По крайней мере, он так чувствовал. Хан Юджин вышел на улицу под писклявый скулёж Золотца. Настроение от этого упало ещё ниже. Возможно, оно следовало за солнцем, которое уже клонилось к горизонту. Смотря на слякоть и опавшие листья, которые будучи затоптанными и смешанными в грязную, неприглядную мокрую мешанину, рождали неприятный глазу цвет, он кожей ощущал: осень вступила в свои законные права. И вместе с тем прохладный и зацветший сыростью воздух разбавлял мысли. Вдохи оседали влагой в легких, смачивая сухое горло. Становилось легче. Стоило лишь закрыть глаза, понять, что за спиной находился мрачный, полный рабской работы магазин До Ха Мин, и в голове Хана невольно родилось смутная мысль: впереди свобода. Хан Юджин сделал глоток кислорода и спрятал руки в карманы куртки. Холодной ладонью он сжал телефон и медленно открыл глаза. Осталось только одно дело. Подхрамывая, — редкое и кратковременное желание Хана не использовать костыль, — он отправился по выписанному адресу. Прошло два месяца со смерти Михе. Кван Минчул никогда не светился в новостях, как важная фигура. По правде говоря, вся Корея толком то и не знала, что у их премьер-министра Кван Сумина был сын. Хан Юджин, проживший в этой стране уже 29 полных лет, узнал об этом только после знакомства с Михе. Однако, это вряд ли можно было назвать чем-то странным. Всё же, практически больше половины от своих коротких 26 лет Михе прожил в России. На родине матери. И все же… Несмотря на то, что Минчул был далек от политики, одно его существование, а точнее его смерть, подорвало стабильность Кореи: Премьер-министр Кван подал в отставку. Сначала прошение отклонили: всегда рискованно ставить на высокий пост непроверенного временем и неумудренного опытом новичка, особенно в их условиях. Кван Сумин же смог не только сохранить свой пост, — и это в ситуации, когда большинство стран мира в миг потеряли свои политические традиции и теперь напоминали не государства, а балаган, — но и укрепить свои позиции, что говорило о его силе. Однако Кван Сумин пропал. Через неделю после нескольких публичных заявлений правительства — новости пестрили двумя типами заголовков: «У премьер-министра есть наследник?!» и «Сын премьер-министра, охотник B-ранга, погиб на зачистке» — его след был полностью утерян. Местонахождение не могли обнаружить: адреса его личных домов проверялись не раз, рабочий номер был уничтожен, а все, казалось бы, близкие к премьер-министру люди сами хватались за головы в панике. Но в один момент поиски Кван Сумина прекратились. Причина так и не стала известна. Публичные высказывания на эту тему жестоко цензурились, а официальное заявление гласило одно: Кван Сумин больше не занимает свой пост. В народе пошли волнения. Некоторые считали, что смерть сына и пропажа отца были связанны. Те, кто придерживался этой позиции, могли разве что на собственной кухне обсудить, кем же было запланировано убийство обоих Кванов. Иронично, что при перечислении всех подозреваемых, вновь всплыло и имя Хан Юджина. Скорее из простой ассоциации, за года прочно засевшей в головах людей: если кто-то умер, то в этом замешан «Предвестник смерти», «Тараркан, поглощающий чужие жизни». И до скрипа зубов ироничнее то, что в какой-то мере Хан Юджин и правда был замешан в этом. Другое же мнение казалось более правдоподобным, но не менее печальным: люди считали, что после трагической гибели сына Кван Сумин наложил на себя руки. Но Хан Юджин не верил в эти слухи. Адрес в его кармане уже говорил о том, что отец Михе, слава всем богам, всё ещё был жив. Похищение тоже пролетало мимо: из-за действующего личного номера. Так что если Кван Сумин и пропал, то он точно не хотел, чтобы его нашли. И он сумел хорошо спрятаться. Настолько глубоко, что его уже два месяца не могли обнаружить. Хан Юджин же пошел другим путем. Несколько лет назад, когда Золотце только приехал в Корею, Михе позволил Хану узнать тайные связи между До Ха Мином и Кван Сумином. На той визитке, переданной первым делом хомячьему детективу, как верно предположил Юджин, был написан личный номер премьер-министра: иначе связь не была бы так надежно скрыта. Он знал, что после смерти сына господин Кван не отключил его. Потому что после зарядки мобильного Михе на телефон изредка приходили сообщения. Прощание, слова любви, что-то из прошлого и снова прощание. Пароля от телефона он не знал и отключить звук не мог, поэтому вскоре просто вырубил мобильный Михе, спрятав его поглубже в ткани одежды. И сейчас пальцы, сжатые в карманах, обхватывали его с легкой дрожью. Хан Юджин не мог видеть подобные слова. Ему начинало не хватать воздуха, как только он слышал звук уведомлений. И приходилось уходить от мобильного подальше, лишь бы вновь задышать не сбито и не судорожно. Однако, когда в груди уже болело от распирающего её воздуха, он вновь трезвел от паршивой уверенности и мысли, что отец друга еще не покончил с собой. Надо было поспешить к нему. Хан Юджин сделал неаккуратный шаг и подвернул больную ногу. Монотонное лицо озарилось вспышкой колкой боли, но вскоре сново потухло. Костыль опустился на землю. Сам он не доберется. Сам он ничего не может сделать. Невесело усмехнувшись, Хан Юджин достал телефон и заказал такси. До адреса и в правду надо было ехать лишь пару часов. Удивительная память До Ха Мина подарила Юджину это время для обдумывания разговора с премьер-министром и отцом погибшего друга. И пусть это должен был быть один диалог, последний факт значительно усложнял его. Когда же Хан уже вышел из автомобиля, он понял, что в голову не пришло ни одного подходящего слова. На удивление, это оказался не роскошный частный дом, а старое многоэтажное здание, которому было уже лет 50, и по меркам Кореи доподземельной эпохи его должны были снести еще в прошлом десятилетии. В нынешнее время никто уже не разрушал здания, если, конечно, они не были в совсем плачевном состоянии. Этот дом еще казался крепким. Хан Юджин достал бумажку с адресом, но квартира там не была записана. Вместо этого внизу детектив оставил ему номер. И, судя по тому, что цифры были отличны от тех, что были в номере До Ха Мина, телефон принадлежал премьер-министру. Хан поджал губы. Не хотелось слышать отца друга раньше времени, но СМС, вероятнее всего, проигнорировали бы. Личный номер Кван Сумин не раздавал посторонним, — стоило хотя бы посмотреть на то, что у правительства его не было — так что на звонок ему должны ответить. Он набирал последовательность чисел, постоянно отвлекаясь на внутренние сомнения и пару раз опасливо поднимая палец над кнопкой «удалить цифру». Жевание щеки успокаивало и в месте с тем оттягивало момент, но, в итоге, вес долга оказался тяжелее. Раздалось несколько гудков. Через мунуту-две ему ответил хриплый голос. — Кто? — Друг Кван Минчула, Хан Юджин. — Также сипло отозвался Хан, и, дав мгновение на простое принятие этого факта, он, взглянув на небо, добавил. — Я здесь. Две короткие реплики без лишних слов и звуков. На несколько секунд повисла гнетущая тишина, а вскоре звонок и вовсе сбросили. Его… Не приняли. Хан Юджин понял, что проделал весь путь зря, и, втянув холодное разочарование вместе с першащем в горле облегчением, спрятал руку с телефоном в карман. Он попытался. Но, как всегда, провалился. Кажется, подобное уже перестало его волновать. Не в первый и не в последний раз, всё-таки. Развернувшись, он сделал шаг домой. Легкая вибрация в куртке, внезапно отдавшая мурашками по пальцам, остановила его, и он, поджав губы, с легким в неверием в глазах обернулся. Естественно, никакого неожиданно открывшегося окна не было, поэтому пришлось обратно достать гаджет. На его телефон пришло СМС: «Квартира ***, код от дверей: *******». Это — да? Юджин примерно оценил количество квартир на глаз и устремил взгляд к нужному окну. Занавески плотно зашторены, свет сквозь них не пробивался, и было не понятно: правда ли там кто-то жил? Однако Юджину было не до этого. Перехватив рукоять костыля, он подтолкнул его вперед, и шагнул на встречу подъезду дома. Вскоре он уже оказался напротив двери, которую заранее открыли. Стоя в прохожей, Хан отметил, что квартира казалась небольшой и совсем бедной. По крайней мере, оглядевшись в коридоре, он увидел гостиную, где был виден край кресла, маленькую кухонку и дверь в одну комнату. Без излишеств, словно мало обжитая, но явно купленная очень давно, если судить по тем плотным занавескам, что к низу были куда темнее. Сверху они, вероятно, выцвели от солнца. Не так Хан Юджин представлял дом отца Михе. Однако прежде, чем он сумел оценить всё, его встретило уставшее лицо мужчины лет 60-ти. Черные глаза на фоне седины казались тусклыми. Они не высматривали в нем ничего особенного, но все равно казались неприветливыми. Это ощущение слегка сглаживалось спущенными, нависшими над веками бровями, которые лишь внутренними уголками печально смотрели вверх. Простая домашняя одежда, даже чем-то больше напоминавшая пижаму, была помята, и в нескольких местах виднелись старые пятна. Мрачный образ дополнялся и тем, что с момента его прибытия не было сказано ни слова. Совсем не похож на того премьер-министра, которого можно было увидеть по телевизору. Гордый, уверенный, смотрящий в будущее человек теперь напоминал потухшую спичку. Хан Юджин вспомнил свое состояние в течение этих двух месяцев и, приняв это молчание, медленно склонил голову в приветствии. Кван Сумин также кивнул, а следом развернулся и ушел в гостиную. Он не давал каких-либо знаков, но, казалось, звал за собой. Хан, оставив верхнюю одежду с обувью и перехватив костыль поудобнее, последовал за ним. Премьер-министр жестом усадил его на диван, сам же он предпочел сесть в одиночное кресло. Настало время тишины. Молчание не было неловким. Скорее каким-то спокойным, вялотекущим моментом безмолвного сосуществования. Приготовлением к чему-то. Хан Юджин не мешал другому сосредоточиться с мыслями, лениво окидывая взглядом квартиру. В ней в итоге оказалось две комнаты. В отличие от его нынешней квартиры, где была только одна спальня, здесь могли жить двое. И это не зацепило бы его внимания, если бы расположение комнат было не таким же, как в его старой квартире, где они жили с Хан Юхеном. Но оно и было логично, такова типовая застройка. И всё же, Хан Юджин пытался не вспоминать ничего подобного. Он и так не мог спать из-за кошмаров, а подобные иглы в его память лишь усугубили бы положение. Но оторваться от рассматривания закрытых дверей в спальню было сложно. Он стал слишком слабым, раз даже капля тишины и простая обстановка квартиры заставили его потонуть в своем прошлом. — Это квартира моей жены. — Кван Сумин, увидев во взгляде гостя что-то странное, наконец, прервал молчание. И вслед за глазами Хана, тоже осмотрел обстановку. — Когда она только приехала в Корею учиться, она купила эту квартиру. Маленькая, но всего час до её университета в Сеуле. — Он откинулся на спинку кресла, полностью потеряв достоинство премьер-министра и превратившись в старого дедушку. — Мы с ней познакомились на втором курсе, а после начали встречаться, и я переехал к Лане. — Он говорил медленно и размерено. Хан Юджин тоже прислонился к спинке дивана. Он понимал, что цель всего рассказа лишь в том, чтобы Кван Сумин выговорился, поэтому изредка молча кивал, найдя отдушину в этом отвлекающим факторе. — Вскоре мы поженились. Я получил пост премьер-министра. Тогда мы были счастливы, как никогда. — Он прикрыл глаза и вздохнул, дав себе перерыв. Но он оказался недолгим. — А после родился Михе. Хан Юджин мыкнул, осторожно поддакнув мужчине, и тихо поинтересовался. — Как Михе получил второе гражданство? После замужества девушки обычно подавали на гражданство страны мужа, и зачастую это подразумевало отказ от своей Родины. В детали он сильно не вдавался, однако чисто для себя он ранее узнавал, что для корейца без отказа от своего гражданства невозможно было получить иное. И тогда иметь Российский паспорт Михе не мог бы. Кван Сумин опустил руку, продолжив сверлить потолок пыльным взглядом. На мгновение Юджин пожалел, что спросил подобное. По крайней мере, затянувшаяся пауза говорила о неудачном повороте в разговоре. Но, казалось, Кван Сумин только готовился ответить, а не избегал вопроса. — Когда Михе было 7, Лана попала в автокатастрофу, и ее парализовало на нижнюю часть тела. Хан Юджин раскрыл глаза в легком шоке, невольно коснувшись своей ноги. Его ситуация была не самой худшей: он еще мог чувствовать больную конечность, просто в его ногу были вшиты пластины. Конечно, без полной потери чувствительности он ощущал спазмы и неудобства, но, как сказали ему врачи, это были психологические блоки. Но каково это быть инвалидом с полностью парализованной нижней половиной? А когда у тебя есть маленький сын и муж? Как быть, когда ты, не прожив и половины жизни, потерял возможность прожить ее полноценно? Но что больше взволновало Хана… — Что случилось с матерью Михе во времена первых прорывов? При изменении мира погибло много людей. Большинство из них были людьми, которые просто не сумели спасти себя в силу отсутствия таких возможностей. В некоторых странах вспыхнули религиозные сборища фанатиков, объявивших подземелья божественной карой, а смерти миллионов людей они назвали благословенным отбором. Была ли мать Михе одной из тех, кто… провалил этот «отбор»? Сумин хмыкнул в такой манере, словно мысли Юджина были глупостью. Но вместо прямого ответа он продолжил с того момента, на котором закончил. — Спустя полгода борьбы и безуспешной реабилитации, Лана впала в депрессию. Ее состояние ухудшалось, и я не знал, что делать. Я просил ее еще раз попытаться пойти на реабилитацию, обещал, что заработаю столько, чтобы ей провели операцию по восстановлению чувствительности, но в итоге она отказалась. Она забрала Михе и уехала на родину лечить депрессию. Хан Юджин, казалось, понял, как у Михе могло быть два гражданства. Отказавшись в детстве от корейского, он получил российское, а после, проснувшись охотником, вернул себе корейское. И если Михе так и не отказался от российского гражданства, то, возможно, его в России ждет мать. Точнее ждала. — Как сейчас госпожа? — Хан Юджин на самом деле не хотел этого знать, но почему-то все равно спросил. Возможно, из любопытства, но больше было похоже, что из понимания. Понимания того, как тяжело терять кого-то близкого. Его личный опыт вряд ли мог сравниться в болезненности с опытом родителей Михе, ведь потерять друга, пусть и единственного за практически всю жизнь, не то же самое, что потерять сына. И все же Юджин смог хотя бы чуть-чуть познать, каково это: последняя плата сильно помогла ему в понимании горя смерти. Может поэтому он сейчас и сидел, выслушивая чужую жизнь и печаль, а не просто передал телефон и убежал подальше от собственной боли. Кван Сумин тяжело выдохнул и медленно, с какой-то слабой, давно затухшей болью, спрятанной в глубине его морщинок, моргнул. Глаза его, как падающее перо, блуждающе опустились на лицо друга его сына. — Лана не дожила до первых прорывов подземелья. — Тихо вытолкнул он изо рта, следом сглотнув уже рождающийся в глотке ком. Взгляд Юджина не ответил на его слова. Он бесшумно, практически незаметно убежал, осматривая квартиру уже по-другому. И было в зрачках Юджина что-то такое же пыльное, как у него, что Кван Сумину невольно хотелось рассказать все. Кван надеялся, что сможет вместе с ним омыть прошлое слезами. — Она повесилась, когда Михе было 11. Юджин сжал ткань своих штанов, и телефон уперся в его ладонь. — Простите, что спросил. Я больше не хочу ничего знать. — Он вздохнул, пытаясь вытолкнуть с воздухом такой же ком, заставлющий его поджимать челюсть, и достал мобильник Михе. Неаккуратно схватив телефон за корпус, он включил его, и на экране, непроизвольно привлекшем к себе внимание, показалась та печальная женщина. Ее глаза, ранее смотревшие с сочувствием и пониманием, сейчас казались Хан Юджину полные насмешки. Не над ним, попавшим во все раны отца Михе, а скорее над жизнью. Ироничной, жестокой и неумолимой. Вот же шутка. Теперь он знал, что на фото была повесившаяся мать Михе. Юджин неосознанно тут же выключил телефон, и экран погас. Не для того, чтобы Кван Сумин не расстроился, вновь увидев умершую жену, но больше из страха, что он сам навсегда запомнит эти светло-коричневые глаза. И ведь запомнил. Запомнил каждый укол боли, испытанной им там и тогда. Не забыл ни печального выражения лица давно погибшей женщины, ни горечь свежей утраты мужчины — чужих людей, связанных с ним только очень и очень косвенно. И все равно запомнил. Чтобы позже в очередной раз не забыть о чувстве вины. Ной никогда не видел столько печали в жизни одного человека. Он и не думал никогда об этом, всегда считая, что нет ничего хуже страха. Тяжесть смерти оказалась больше, чем он мог ее почувствовать. Закрыв глаза и заткнув уши руками, он пытался отвлечь себя. Никто из наблюдателей не говорил уже некоторое время, и сам Ной, зная, что это он был слаб, не пытался перевести внимание на диалог с кем-то. В конце концов, то, что он хотел просто закрыться где-нибудь, не чувствуя ничего, — только его проблема. Поэтому он начал про себя вести с собой же разговор. По крайней мере, ему казалось, что, сделай так, он смог бы дождаться конца, без лишних мыслей о прошлом человека, спасшего его. Он хотел сбежать от этих видений, но они уже отравили его мозг, и вместо того, чтобы думать о чём-то постороннем, его голова вновь и вновь полнилась образами того Хан Юджина, который улыбался рядом с ними, который передавал ему печенье, интересовался его предпочтениями в сладостях. И как такой человек мог иметь подобное прошлое? Ной сжал в пальцах свои спутанные волосы, продолжая давить на уши, и выдохнул еле слышный, честный всхлип. Сон Таэвон, уловивший его краем уха, перевел дух. И, сняв с себя пиджак рабочего костюма, накинул его на подрагивающие плечи парня. Сун Хендже, погружавшийся в жизнь Юджина не так самоотверженно, как младший Хан, лишь мельком удостоил эту картину взглядом. Внезапно почувствовав тепло, так сильно отличающееся от сжимающего мышцы холода, Ной распахнул глаза. Однако Сон Таэвон уже не смотрел на него, лишь молчаливо кивнув ему в знак того, что тот мог взять его. Луир немного поправил на плечах ткань, укутавшись в него сильнее. Так как уши больше не были закрыты, внимание парня вновь вернулось к воспоминаниям. Кажется, все же от части этого тяжелого разговора ему удалось спастись. Телефон уже был в руках Кван Сумина. Он очень аккуратно проводил пальцем по граням гаджета, вырисовывая одному ему понятные картинки. Сгущенные брови совсем поглотили глаза, и теперь казалось, что он уже ничего и не видел. Хан Юджин не подавал голоса. Ему и нечего было сказать, он изначально пришёл только чтобы отдать. Но так как у премьер-министра, казалось, было к нему дело, он был согласен подождать столько, сколько потребуется отцу его друга, чтобы собраться с силами. Через некоторое время старший мужчина положил телефон на свои колени и, упершись рукой в лоб, рвано выдохнул. — Я собираюсь покинуть Корею. — Прошептал премьер-министр. Ладонь, скрывающая большую часть лица, еще сильнее приглушила сказанное. — Хочу хотя бы с кем-то из них быть… — И все же край скорбной улыбки был заметен. Даже для этого требовались силы, и премьер-министр нашел их крупицы. Сделав тяжелый вздох, словно вспомнив о давно принятом решении, он приподнял заволоченные водой глаза на Юджина. — Хочешь ли ты уехать со мной? — Во взгляде не было надежды, лишь маленький блеск сожаления. Но какое могло быть сожаление у премьер-министра с таким прередложением? Было ли что-то, что он должен был Хан Юджину? Конечно нет. В голове Хана внезапно сложился пазл. Новая мысль не сделала его состояние легче… Наоборот, в его голосе зазвучал тяжелый грохот вины. — Это же… Вам звонил Михе тогда, да? — Он сглотнул, с каждой секундой все больше уверяясь в своих догадках. — Вы помогли мне избежать тюрьмы, да? Юджин говорил о прошлогоднем деле, когда Глава Ассоциации выдал приказ допросить его. Отсутствие доказательств… Слишком слабая причина, чтобы отпустить его на свободу. Премьер-министр Кван не стал отрицать. Он слабо кивнул головой, и глаза его устремились вдаль. — Это была просьба моего сына… Помочь его другу. — Ему потребовалась пауза, чтобы продолжить. — Первая просьба сына с тех пор, как мы перестали общаться. — Он сглотнул. — И я обещал ему. — Глава Ассоциации долго гонялся за мной. — В хриплом голосе Хан Юджина был слышен след вопроса. Его интересовало и коробило, что же отдал отец Михе, дабы глава Ассоциации отпустил его. И премьер-министр, конечно, понял этот немой вопрос. — Я… Связался с одним человеком из России для продажи орудия S-ранга. Хан Юджин сжал ткань дивана и свесил голову, пытаясь аккуратно и сдержанно процедить слова. — Вы… Вы ввязли из-за меня в контрабанду оружием? Столько лет упрочняли свои позиции, чтобы позже… — Он не закончил предложение, подавившись собственными словами шока и упрека. Уши S-рангов невольно навострились. Это было скорее рефлекторное действие, словно человека, сильно задумавшегося и погрузивщего в себя, выдернули, прокричав его имя. И как бы вы не хотели игнорировать окружение, мозг ловил знакомые слова, привлекая внимание к чему-то известному. До этого разговор… Был слишком личным, чтобы его можно было подслушивать тем, кто даже не был знаком с погибшим. Однако контрабанда оружием, грязные дела Ассоциации и снова причастность Хан Юджина… Почему все происходило так же, как и всего несколько недель назад уже в их жизнях? Нет, отличия все же были. В отличие от показанного прошлого, всё произошло на несколько лет раньше, а премьер-министр не был задет даже косвенно. Сон Таэвон вглядывался в лицо Хан Юджина, пытаясь всмотреться в суть, но не видя ничего, кроме чувства вины на лице. Неужто… Неужто все, что сотворил Хан Юджин в этой регрессии с Ассоциацией, было сделано из желания отплатить отцу друга, уберя лужу до того, как тот в нее наступит? Смотря на Юджина, Таэвон совсем не видел ни желания мести главе Ассоциации, ни обратного — такой любви к Родине, чтобы быть готовым вырезать опухоль до её обнаружения. Смотря на этого Хан Юджина, сложно было поверить, что он мог еще улыбаться рядом с ними, заботиться о животных и, пусть приносил некоторые проблемы, быть и казаться нежным, заботливым человеком. Сколько должно было пройти лет, чтобы эти раны затянулись, не оставив шрамов? И было ли у Хан Юджина это время? Сон Таэвон вздохнул сбрасывая мысли в сторону. Юджин был слишком сложен для его понимания. И чем больше он смотрел, тем меньше видел. — Я и раньше знал о делах Ассоциации… Года четыре уже. И укреплял власть, лишь чтобы расторгнуть контракт Михе с Южной Кореей. — Честно признался премьер-министр. Но причина ломкости, еле царапающего слух скрипа в голосе была непонятна: то ли он и вправду сожалел о покровительстве, то ли не мог отвлечься от потери сына. В любом случае он не мог глядеть в сторону гостя, а тот не смотрел на него. — Ты не важен. «Ты не важен». Эти слова звучали жестоко. Они четко определяли границу того, где премьер-министр видел Юджина и его. И эти слова могли уколоть Хана, дать понять, что помогать ему стали лишь из-за просьбы другого, что сам он ничего из себя не представлял. Однако Хан Юджин и так это знал. Знал, что до него никому и не было дела. По крайней мере после смерти Михе так точно. Премьер-министр тоже понимал, что они звучат слишком остро для того, кто потерял единственного друга, но он не хотел обременять Юджина новой виной. Михе бы точно не хотел, чтобы Юджин чувствовал себя должником. Премьер-министр не дал ему времени познать горечь этих слов, вновь приоткрыв рот. — Так ты согласен? Кван Сумин полагал, что у Хана, как и у него, больше нет причин оставаться в этом месте, полном напоминаний и боли. Среди бескрайних полей России, в уголках ее гор или даже в дикой, но живой Сибири… Разве там не было бы свободнее дышать? Но Хан Юджин качнул головой. Премьер-министр сдвинул брови, и во взгляде промелькнул след непонимания. — Мне запрещен выезд за границу. — Невесело усмехнулся он, но, увидев в лице собеседника рождающийся протест, быстро остудил его голову. — Спасибо вам за предложение, но вы сейчас не можете тягаться с Хаен. Хан Юхен, сглотнув кислый ком, виновато закусил губу. Всё же… Там он сделал это. Совершил ещё одну ошибку. И еще раз ранил Хёна. — Хаён? — Прохрипел старый, уставший голос. — Да. — Качнул головой Юджин. — Они запретили мне выезд в течении десяти лет. Он лениво гулял взглядом по чужим дверям спален, не специально, больше бессознательно высматривая что-то такое родное, что было давно забыто. Но, так и не дождавшись, когда дернется ручка той комнаты, Хан вздохнул. Его глаза вновь оказались прикованы к его коленям. — Осталось 7 лет. — Прошептал он, словно ждал конца отбытия в колонии строгого режима, словно только и мечтал, что о свободе, и как-то по-мягкому кисло улыбнулся. Премьер-министр прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Через несколько мгновений послышалось настолько тихое бормотание, что его было невозможно разобрать, а после, вновь открыв глаза, он сместил апатичный взгляд на гостя. Хан из уважения и благодарности молчал, оставляя монолог без слушателя. Он понимал, как сложно принять вину, поэтому давал самое главное в жизни человека — время. Однако через пару мгновений нахождения в застывшей позе и полубезумного, бессмысленного и беспорядочного бормотания, которое временами смешивалось с кряхтением, премьер-министр, покачиваясь, поднялся с кресла. Пошатывающимся шагом он поплелся в комнату, на которую Юджин ранее не смотрел. Ту, которая в старом доме Ханов принадлежала ему самому. Хан Юджина бросили без объяснений. Просидев так несколько минут, Хан начал подозревать, что настало время уходить. Он сделал главное — отдал телефон. Помочь справится с потерей он не мог, и потому не лез. Но прежде, чем он подтянул к себе костыль, дверь комнаты вновь приоткрылась, и Кван Сумин остановился перед ним с каким-то клочком бумаги в руках. — Здесь мой будущий адрес. Вскоре я уеду из Южной Кореи. — Он протянул бумажку. — Однако у тебя уже есть мой номер телефона. И пока это в моих силах, я помогу тебе. Хан Юджин уставился на быстро написанные и от того неаккуратные буквы, чувствуя тяжесть внутри. Ему не хотелось брать это, что-то внутри скребло, заставляя скрючивать пальцы и царапать ладони ногтями, лишь бы не касаться протянутой бумажки. — Спасибо. — Но Юджин взял её. Он был не в том положении, чтобы отказываться от любой возможной помощи. И пусть это заставляло сворачиваться его желудок, он умел понимать, когда можно и нельзя принимать жесты доброй воли. Тем более, это был долг отца перед сыном, а он играл здесь лишь второстепенную роль. С тяжелой душой принимая бумажку, Хан Юджин знал, что больше здесь ему нечего было делать. Кван Сумин сказал и сделал все, что хотел, поэтому и он мог уйти. И, размеренно перенося костыль, он сбежал из этого дома.