What the Dead Know by Heart

Дауд и Томас в последний раз возвращаются в «Песью Яму», чтобы сообщить об успехе их дела. Признания Хайрема Берроуза все еще звучат из городских громкоговорителей на повторе, его роль в убийстве Императрицы и в распространении чумы теперь известна всем, кто еще жив и может слышать. Они остались, чтобы посмотреть, как стража уводит его, и даже наиболее преданные своему лорду, не смогли закрыть глаза на его преступления. Эмили должна будет принять решение о его наказании, но единственный выбор, который у нее есть — казнь или пожизненное заключение. После последних шести месяцев бессмысленного регентства Берроуза Гристоль не потерпит ничего меньшего. — Остальные будут в баре, ожидая возможности поднять бокалы в вашу честь, — говорит Самуэль когда они высаживаются. В лодочнике есть что-то странно мрачное, особенно в свете их недавней победы. — Что касается меня, то я, пожалуй, просто задержусь здесь, если вы не возражаете. Поразмышляю обо всем, пока у еще есть время. Судя по тому, как Томас слегка нахмурился, он тоже уловил настроение Самуэля. — Все в порядке? Улыбка Самуэля слишком натянутая, чтобы быть убедительной. — Я знаю, что сегодня хороший день, господа. Но крысы все еще в городе, не так ли? И сейчас происходят большие перемены. По правде говоря, мне не по себе. Мелкой сошке вроде меня всегда тяжело в такое время. — Этого не случится, — поспешил заверить его Томас. — Только не с нами, теперь членами Императорского двора. Самуэль издает явно вымученный смешок. — Конечно, нет, господа. Я не имел в виду ничего такого. Он прощается почтительным кивком, направляясь к своей лачуге, и Томас смотрит ему вслед с обеспокоенным выражением на лице. — Что это было? — Он напуган, — пожимает плечами Дауд, распознав блеск страха и печали в глазах Самуэля. И неудивительно, все вот-вот перевернется с ног на голову во второй раз за этот год. — Просто оставь его в покое. Ты не сможешь успокоить его, пока мы действительно не окажемся при Императорском дворе. Томас поджимает губы, как он всегда делает, когда недоволен, но не может придраться к аргументам Дауда. — Я полагаю, мы должны почтить своим присутствием других лоялистов, — вздыхает он, выглядя примерно таким же заинтересованным, как и Дауд, то есть совсем «не». — Наверное, это будет хорошей практикой перед работой. Дауд посмеивается, когда они приближаются к пабу. — Ты будешь работать sub-rosa, — отмечает он, — а я должен притворяться чертовой тенью Императрицы. — По крайней мере, ты можешь хмуро смотреть на людей, — отвечает Томас. — Вообще-то я должен быть вежливым. — О, пожалуйста, — фыркает Дауд, — как будто ты умеешь вести себя по-другому. Они заходят в паб, и все, что мог сказать Томас, заглушается звуками аплодисментов, каждый член заговора поднимается со своих мест, чтобы аплодировать стоя. Это совсем не похоже на реакцию китобоев после особенно хороших контрактов, но, тем не менее, это приятное чувство. Бездна знает, что они заслуживают хотя бы признания, если ничего другого. — Бездна, они сделали это! Слух об этом распространяется по всему городу. Тирании пришел конец! Завтра в это же время Эмили будет на троне, — первым говорит Пендлтон, протягивая два бокала Дауду и Томасу. Томас принимает его, больше всего из вежливости. Дауд отказывается наотрез. Хэвлок приподнимает бровь, глядя на него. — Мы проделали хорошую работу, — говорит он, умудряясь даже сейчас звучать обвиняющее. — Может присоединишься к нам выпить по стаканчику? — Я не пью, — коротко отвечает Дауд. — Совсем? — Пендлтон ахает, словно это кажется ему нелепым. Он все еще держит руку вытянутой, как будто ожидая, что Дауд все-таки возьмет у него стакан. Дауд выхватывает напиток у него из рук и со стуком ставит его на стойку. — Совсем. Хэвлок и Пендлтон обмениваются взглядами, но Сесилия ныряет за стойку, чтобы подать Дауду бутылку безалкогольной грушевой содовой. — Это больше вам по вкусу, сэр? Дауд принимает ее. — Спасибо. Уоллес протягивает Пендлтону его собственный бокал, и аристократ поднимает его высоко над головой. — За Эмили Колдуин, — произносит он тост, — и за новый рассвет Дануолла и Империи! Эмили улыбается со своего места за одним из столиков, когда все поднимают бокалы в ее честь. Она радостно машет рукой, когда Дауд ловит ее взгляд, и он использует возможность бросить неприятную компанию Хэвлока, прежде чем адмирал найдет новый и, несомненно, эффективный способ вывести его из себя. Томас с радостью идет с ним, оставляя свой почти полный бокал на стойке бара. — Дауд! Томас! — восклицает Эмили, когда они приближаются, и в порыве чуть не опрокидывает свою содовую. — Вы сделали это! Весь город знает, что сделал этот мерзкий старик! Они крутят это по громкоговорителям уже несколько часов! — Это было очень умно, — соглашается Каллиста со своего места напротив Эмили, лучезарно улыбаясь им поверх своей кружки с чаем. — Теперь, когда его преступления стали достоянием общественности, лорд-регент никогда не будет превращен в мученика. Вы фактически вычеркнули его из истории. А еще они были теми, кто закрепил за ним титул «лорда-регента», но Дауд решает не упоминать это. Томас, похоже, придерживается того же мнения, потому что он наклоняется над столом и делает вид, что его очень интересует лист бумаги под локтем Эмили. — Что вы рисуете, Ваше величество? — О! — она тут же оживляется, хватает газету и поднимает ее так, чтобы они могли видеть. — Я нарисовала вас! Она действительно нарисовала их в своем преувеличенно детском стиле. Пальто Дауда ослепительно красного оттенка, а шрам над глазом делит его лицо пополам. Ее исполнение Томаса, по сравнению с этим, выглядит просто, хотя волосы у него ярко-желтые, а униформа, кажется, состоит из карманов. Они оба держат мечи и стоят над другой фигурой, явно мертвой, судя по количеству красных волнистых линий, выступающих из живота. — Это… Смотритель? — спрашивает Томас таким тоном, словно он невероятно удивлен и изо всех сил старается этого не показывать. — Да! — гордо говорит Эмили, и только тогда Дауд узнает маску Холджера. Сначала я хотела нарисовать Кэмпбелла, но Соколов сказал, что я не должна этого делать, потому что он слишком уродлив. — Это правда! — Соколов кричит с другого конца комнаты, где он сидит — Дауду приходится два раза перепроверить то, что он видит: рядом с Пьеро на их столе разложено множество книг и бумаг. — Эта картина будет преследовать меня до конца моих дней! Пока тот не смотрит, Лидия забирает у Соколова бутылку ликера. Очевидно, что с него хватит. — Вам лучше не показывать это Верховному Смотрителю Мартину, — комментирует Каллиста, но в ее голосе нет ничего неодобрительного. — Я не думаю, что ему это очень понравится. Эмили корчит гримасу. — Смотрителю Мартину ничего не нравится, — раздраженно заявляет она. — Где он вообще? — спрашивает Дауд, упоминание о Верховном Смотрителе проливает свет на его отсутствие. — Я не могу поверить, что он упустил бы шанс позлорадствовать. — Адмирал Хэвлок сказал, что он занят сегодня вечером, — услужливо сообщает Каллиста. — Кажется, что-то о танце введения во власть. Без сомнения, это один из ритуалов аббатства. — Довольствуемся малым, — бормочет Томас, и Дауд соглашается. — Что ж, Смотретеля Мартина здесь нет, — заявляет Эмили, — так что вы можете сказать, что думаете о моем рисунке. Только честно! — Это превосходно, — быстро отвечает Томас, потому что так оно и есть. — Лучше, чем портрет Соколова, — добавляет Дауд достаточно громко, чтобы его услышал Королевский Лекарь. — О, отвали, Дауд! — Не выражайтесь, — сурово предупреждает Каллиста. Эмили подвигает нарисованную ею картинку через стол. — Ты можешь взять его, если хочешь. Зная, что Китобои получат удовольствие от рисунка Императрицы, Дауд берет его, аккуратно складывает и прячет в карман своего пальто, рядом с сердцем Корво. Его пальцы натыкаются на другой листок, и он застывает. Дауд не может поверить, что чуть не забыл про него. — Императрица, — начинает он, а затем, подумав, добавляет: — Эмили. Пока мы были в Башне, то нашли кое-что, что принадлежит вам. Он кладет аудиограмму Джессамины Колдуин на стол, пряча сердце Корво Аттано под ней от глаз Каллисты. — Твоя мама записала это. Каллиста ахает, а глаза Эмили широко раскрываются. — Мама? — шепчет она, ее пальцы парят над карточкой, как будто она боится, что от ее прикосновения та превратится в пыль. — Ты слушал ее? — Нет, — быстро отрицает Дауд. Сама мысль о том, что он услышит послание Императрицы к ее дочери, почему-то кажется неправильной. — Только первые несколько слов. Это предназначено для вас. Эмили прерывисто выдыхает. — Каллиста, — мягко говорит она, — можно я пойду послушаю, пожалуйста? — Конечно, — немедленно соглашается Каллиста. — Вы хотите, чтобы я пошла с вами, или… — Нет. Я бы хотела побыть одна. — Хорошо. Будьте осторожны на ступеньках, на улице темно. — Да, Каллиста. Эмили берет аудиограмму своей матери и Сердце своего отца, последнее, что осталось от родителей, которые любили ее, и, пошатываясь, поднимается на ноги. Дауд слышит, как Корво бормочет что-то ободряющее своей дочери, и именно его голос подталкивает ее вперед, она пробегает мимо остальных маленькими, но быстрыми шажками, стараясь не уронить то, что несет в руках. Взгляд Дауда остается на двери после того, как она исчезает за ней, пока его внимание не привлекает Соколов, который, спотыкаясь, появляется в поле его зрения на нетвердых ногах. — Дауд, — невнятно произносит он, неопределенно ухмыляясь, — у тебя есть еще бренди Кинг-Стрит? Я уже несколько недель не чувствовала себя так приятно! Нет, месяцев! Лет! — Я думаю, тебе уже хватит, Антон. — Я бы не был так уверен, — замечает Пьеро, покидая свой стол, чтобы присоединиться к ним. — Так его гораздо легче терпеть. Соколов смеется, как будто его коллега-философ сказал что-то невероятно забавное. — Ах, Пьеро, твое исключение из Академии было… — он громко икает, — …преступлением против самой натурфилософии. Пьеро качает головой. — О чем, ты, конечно же, мог сказать еще тогда, — не может не съязвить он, — но бессмысленно продолжать обижаться. — Хороший человек! — восклицает Соколов, а затем, ко всеобщему изумлению, притягивает Пьеро к себе и прижимает их губы друг к другу. Еще более удивительным является тот факт, что Пьеро не отталкивает его. Вместо этого он держится изо всех сил и, похоже, борется с Соколовым за доминирование. Это продолжается до тех пор, пока Лидия не свистит им, и внезапный резкий звук заставляет Пьеро отшатнуться, как будто его ударили. Его глаза за сбитыми набок очками еще шире, чем обычно, дыхание прерывистое, щеки пылают румянцем. Он пристально смотрит на Соколова, его рот несколько раз открывается и закрывается, пока он пытается подобрать слова, которые не приходят на ум. Соколов томно улыбается, а Пьеро разворачивается на каблуках и почти выбегает из паба. — Ого, — мягкий голос Сесилии разносится по затихшей комнате. Соколов смеется, покачиваясь на ногах. — Он был слишком напряжен, — легкомысленно комментирует тот, делая небрежный глоток ближайшего напитка, до которого смог дотянуться, судя по всему принадлежавшего Уоллесу. — Проблема решена. Дауд незаметно подходит ближе к Королевскому Лекарю. — Ты не пьян, не так ли? — спрашивает он тихо, чтобы остальные не услышали. — Ты действительно заинтересован. Ухмылка Соколова — достаточный ответ. — Мне нравятся трудности, — пожимает он плечами, делая еще один маленький глоток украденного напитка. — Кроме того, Дауд, не у всех из нас есть хорошенькие светловолосые аристократы, практически целующие землю, по которой мы ходим. — Только если бы ты не был таким похотливым ублюдком, — отвечает Дауд. — Ах, так ключ к сердцу аристократа — это холоднокровие. Как неудивительно. Дауд невольно смеется, и Соколов добродушно хлопает его по плечу. — А теперь, прошу меня простить, — говорит он, допивая остатки своего напитка, — думаю, мне придется, спотыкаясь, добираться до ближайшей мастерской. — Удачи тебе с этим. — Взаимно, в общем-то, — ухмыляется Соколов, не так уж случайно натыкаясь на Томаса, когда тот проходит мимо. Томас выглядит так, словно вот-вот рухнет, как карточный домик. Ему едва удается взять себя в руки, и его рука опускается на стол Каллисты, когда он явно пытается удержаться на ногах. Дауд мгновенно оказывается рядом с ним, предлагая помощь, но Томас поднимает свободную руку, чтобы остановить его. — Я в порядке, — выдыхает он, хотя его слова звучат невнятно. — Просто немного кружится голова. — Ох, — вздыхает Уоллес. — Вы, случайно, не пили абсент «Пулвик»? Ужасный напиток. Сразил лорда Шоу, когда он в последний раз был гостем в поместье. — Абсент действительно сильный, — замечает Пендлтон. — Я подумал, что он, подходит, чтобы выпить за победу, но, полагаю, это было немного чересчур. — Полагаешь? — огрызается Дауд. Томас выпил всего полстакана, ради Бездны. Пендлтон вздрагивает. — Ах, ну, в общем, да. Мне ужасно жаль. Обычно он довольно быстро ударяет в голову, — смущенно объясняет он. — В общем-то, прямо как победа. — Черт возьми, — ругается Дауд, когда Томас снова чуть не падает. — Именно поэтому я не пью, это же отрава. Он переносит вес Томаса на свои плечи, обхватывая его рукой за талию, чтобы удержать в вертикальном положении. — Порядок, — снова невнятно произносит Томас, но это явно не так, поэтому Дауд не обращает на него внимания. — Наверх, — приказывает он, уводя Томаса от стола. — Тебе нужно прилечь. — Убедитесь, что он спит на боку, — советует Уоллес с видом человека, глубоко разбирающегося в этом. Учитывая, что он работает на Пендлтона, он наверняка и правда эксперт. Дауд кивает ему в знак благодарности, когда он проходит мимо, направляя Томаса к лестнице. Как только они скрываются из виду, он переносит их вверх по лестнице, не доверяя Томасу подниматься по ступенькам в его состоянии. Они не планировали оставаться в пабе на ночь. Дауд хотел вернуться в Радшор, чтобы убедиться, что все готово к их переезду в Башню Дануолла. Похоже, ему придется оставить подготовку Рульфио. — Тебе просто нужно было взять этот чертов напиток, — ворчит он, открывая плечом дверь на чердак. — Твоя вежливость когда-нибудь убьет тебя. Он делает два шага вглубь комнаты, когда его слова приобретают свой смысл. Музыка доносится из ниоткуда, и Дауд спотыкается, когда Томас полностью обмякает в его руках, вздыхая от боли. Ему самому едва удается удержаться на ногах, его свободная рука нащупывает меч, но что-то сзади ударяет его в висок, и Дауд падает на пол, увлекая за собой Томаса. Чьи-то руки хватают его, оттесняя назад, подальше от Томаса, который сворачивается клубком на полу, пытаясь отгородиться от ужасного шума. Дауд хочет подойти к нему, обнять, увести подальше от ужасной музыки, но чьи-то руки крепко удерживают его на месте, заламывая его собственные за спину и связывая запястья грубой веревкой. Его попытка освободиться запоздала, была слишком слабой, музыка и удар по голове сделали его тело вялым, а мысли рассеянными. Сейчас он не может сражаться с кем бы то ни было. Его переворачивают на живот, а ноги стягивают вместе, чтобы затем связать. — Я ожидал от тебя большей борьбы, — произносит голос, и Дауду требуется слишком много времени, чтобы понять, что это Хэвлок, — хотя твоя уступчивость, безусловно, ценна нам. — Блядь, — это все, что он может сказать, когда к нему возвращается дар речи, и он пытается пнуть адмирала. Все, что он получает — удар в печень. — Ты сукин сын– Хэвлок хватает его за волосы и тянет, заставляя подняться на колени. — Заткнись. Следующее, что он помнит — ему в рот суют тряпку, на вкус очень похожую на ту, которую Уоллес использует для полировки серебра. Другой отрезок веревки зажат у него между зубами, травмируя уголки рта, когда Хэвлок туго завязывает ее на затылке, а узел больно впивается в волосы. Дауд сосредотачивается на этой боли, небольшой, но постоянной, пока он пытается взять себя в руки. Томас — его первая и главнейшая забота, всегда. Он все еще лежит там, где Дауд его оставил, не обращая внимания на окружающих. Теперь очевидно, что в его напиток было что-то подмешано, но больше всего сейчас ему вредит музыка, вредит им обоим. Дауд извивается в объятиях Хэвлока, пытаясь найти источник проклятой музыки — и находит его. Мартин стоит в углу комнаты, лениво поворачивая ручку музыкальной шкатулки. Когда он ловит взгляд Дауда, то улыбается совершенно доброжелательно. — Ну же, — говорит он, его голос сливается с музыкой, создавая по-настоящему леденящую кровь мелодию, — ты на самом деле верил, что мы можем просто отпустить тебя после всего, что мы сделали? Дауд хотел бы сказать Смотрителю, чтобы тот отправлялся в Бездну, но ткань во рту не дает ему говорить. Он довольствуется низким рычанием. Мартин приближается, переступая через тело Томаса, как будто тот ничто. — Мы могли бы позволить тебе покинуть город, — вздыхает он, как будто мечтает о таком развитии событий, — но не когда юная Эмили предложила тебе этот пост, чтобы держать тебя рядом. — Мы не можем допустить, чтобы ты повлиял на Императрицу еще больше, чем ты уже это сделал, — добавляет Хэвлок, звуча слишком довольным собой. — И так уже будет достаточно трудно избавиться от твоего влияния. — Хотя это и прискорбно, — тянет Мартин, и его новое красное пальто поблескивает в слабом свете луны, мало чем отличаясь от собственного макинтоша Дауда. — Ты мог бы быть великолепным… союзником в первые годы нашего правления. Подтекст совсем не тонкий, и Дауд невольно поеживается. «Он разрывается между желанием убить тебя или поцеловать» тогда сказал ему Корво. Похоже, Мартин сделал свой выбор. Он переводит взгляд на Томаса, успокаиваясь тем фактом, что его грудь все еще заметно вздымается и опускается, даже когда кровь медленно стекает из уголка его рта. Мартин проследил за его взглядом и рассмеялся. — Он умрет в течение часа, — легкомысленно говорит он. — Тивийский яд довольно силен, но тебе, конечно, известно. Без запаха и известного противоядия. Не похож на морлийское пойло, которым пользовался Кэмпбелл. Дауд дергается в своих путах, больше всего на свете желая броситься на Мартина и ударить его, но музыка сдерживает его даже лучше, чем веревки, и он не может освободиться. Он не может помочь Томасу. Он ничего не может сделать. — Я отправлю своих Смотрителей в Затопленный квартал, как только мы здесь закончим, — продолжает Мартин, похоже, полный решимости разрушить все до последней частички самого существа Дауда. — Мы рады… добровольцам, которые помогли бы нам понять влияние Аутсайдера. Слова Мартина с каждой секундой звучат все дальше. Во рту Дауда кровь, медленно просачивающаяся сквозь ткань между его зубами. Когда он смотрит на Томаса, пытаясь прочно запечатлеть его образ в своем сознании, зная, что это последний раз, когда Дауд видит его, его зрение затуманивается, предавая его так же, как это сделали Хэвлок и Мартин. Или, возможно, это просто слезы. — Мы доставим тебя в Колдридж, — говорит Хэвлок. — Ты будешь казнен до конца месяца. По крайней мере, это его утешает.