What the Dead Know by Heart

Он больше не слышит даже музыку. Хотя она всегда здесь, гудит из громкоговорителей, проникает в его кости, пока он сам не становится музыкой, а музыка — им, и он едва ли может вспомнить время, когда ему не было больно. Его камера в Колдридже крошечная, никакой мебели, кроме колодок, в которых он заключен. Ему дважды в день дают пятнадцать минут свободы, в течение которых он должен поесть и справить нужду. Он делает это только потому, что отказывается умирать, не сохранив хотя бы крупицу достоинства. Он ловит себя на том, что с каждым днем все больше и больше ждет своей казни. Прошло две недели и три дня с тех пор, как он очнулся здесь, и он это знает только потому, что охранники у его камеры сменяются как часовой механизм. Прошло две недели и три дня с тех пор, как его предали. Две недели и три дня с тех пор, как Томас умер. Две недели и три дня с тех пор, как его душа была уничтожена. Он должен был послушаться Корво. Он должен был сказать Томасу, что заботится о нем, должен был дать ему понять, насколько он важен, каким прекрасным заместителем он был. Черт возьми, он должен был поцеловать его, пока у него был шанс. У него больше никогда не будет такого шанса. Потому что Томас мертв. Отравлен. А остальных его людей ждет еще худшая участь на площадь Холджера, если они еще не были убиты за те две недели и три дня, что он провел взаперти. Бездна, он надеется, что они были убиты, по крайней мере, так им не придется страдать от Смотрителей. В Бездну Смотрителей и в Бездну их музыку. Только вот музыки больше нет. Вместо нее раздаются крики. — Двери! Блок Б взломан! — Все в блок Б, немедленно! — Осторожно, она вооружена! Дауд поднимает голову, его шея болезненно хрустит. Он видит, как мимо пробегают стражники, даже тот, что специально приставлен к его камере, покидает свой пост, все они спешат в другой конец тюрьмы. Похоже, кто-то сбегает. Он ухмыляется. Так и надо этим ублюдкам. Офицер — даже капитан — появляется у его двери. Без сомнения, они считают, что Дауда нельзя оставлять без охраны, особенно без музыки, которая сдерживала бы его. Не то чтобы у него были возможности или желание сбежать, но все же. Стражник открывает камеру и быстро заходит внутрь, спеша к замку на колодках Дауда. — У нас не так много времени, — бормочет тот, и голос кажется смутно знакомым. — Я открыл все камеры в блоке Б. Они отвлеклись, но это ненадолго. Тебе нужно уходить, быстро. Колодки спадают, когда он нажимает на рычаг, и Дауд падает на пол из-за отсутствия поддержки. Он неуверенно поднимается, с пустым лицом глядя на человека, который только что дал ему шанс на свободу, которой он не хочет. Джефф Карноу смотрит на него в ответ. — Не слышал меня? Ты должен уйти! — Почему ты… — Ты спас мне жизнь, — быстро говорит Карноу. — Возвращаю долг. Он абсолютно уверен, что в тот момент на нем была маска. — Как ты узнал?.. — Я не идиот, вот как. Теперь иди. Дауд, наконец, вспоминает, как двигаться, и, спотыкаясь, выходит из камеры, Карноу следует за ним. Капитан запирает за ними дверь и затем спешит по коридору навстречу неразберихе. Он уходит прежде, чем Дауд успевает даже подумать поблагодарить его. Инстинкт самосохранения заставляет его подниматься по дорожкам. Его тело болит, а магической энергии почти нет, но острая боль полная противоположность пульсирующей боли от древней музыки, и это напоминает Дауду, что он жив. Несмотря ни на что, он жив, и он не умрет в этой проклятой Бездной тюрьме. Он не уверен, что сможет продолжать жить, когда выйдет на свободу. Но, по крайней мере, тогда он покинет этот мир на своих условиях. Возможно, он поднимется на мост Колдуина в последний раз. Дверь, ведущая наружу, широко открыта и не охраняется. Мост поднят, но это не проблема для кого-то вроде него, даже такого слабого. Если он сосредоточится, он сможет пересечь реку за один перенос. Ему просто нужно– — Жрите дерьмо, ублюдки! В конце коридора взрывается банка с удушающей пылью, и из облака дыма появляется одинокая фигура, бегущая к выходу босиком. Меч, который она носит, запятнан кровью, как и заточенные зубы. Она выглядит как олицетворение смерти. Если бы кто-нибудь написал портрет Элизабет Страйд в этот момент, это был бы шедевр. Двое стражников, спотыкаясь, выходят из дыма вслед за ней, один немедленно падает на колени, чтобы откашлять пыль из легких, но другой достаточно бдителен, чтобы направить пистолет на убегающую заключенную. Он стреляет. Дауд останавливает время. Это стоит ему больше сил, чем у него есть, и, хотя мир по его прихоти замирает, зрение затуманивается яркими вспышками света. Он уже подвел Томаса, своих людей, Эмили и всю Империю, проклятую Бездной. Будь он проклят, если позволит еще одному человеку умереть на его глазах. Перемещаться, удерживая время — это само определение агонии, каждая клеточка его тела протестует против чрезмерного использования магии, которую он едва может контролировать. Но он все равно делает это, появляясь рядом с Лиззи и кладя руку ей на плечо, чтобы вернуть ее в настоящее. Она кричит при соприкосновении, бросаясь на него со своим украденным мечом, но Дауд ловит ее за запястье, прежде чем его успевают обезглавить. — Осторожнее, — упрекает он, выкручивая ей руку, пока она не вынуждена бросить оружие. — Ты бы не хотела навредить самой себе сейчас. — Дауд, — говорит она, — какого хрена… — Нет времени, — обрывает он ее, указывая на неподвижных охранников и пулю, повисшую в воздухе. — Я больше не могу их удерживать. О Лиззи Страйд многое говорит тот факт, что ее первая реакция при виде пули, готовой ее убить — смех. — Хорошо, крутой парень. Каков план? Дауд отпускает ее запястье и вместо этого обхватывает рукой за талию. — Держись. Она подчиняется, и он перемещает их обратно к двери, затем через реку, затем вверх по утесу, прочь от Башни Дануолл, и на крышу ближайшего дома в Дворцовом квартале. Время утекло сквозь пальцы, и Дауд падает, как только они оказываются в безопасности на крыше, его дыхание затруднено, а зрение то проявляется, то исчезает. Когда Лиззи отходит от него, он падает на четвереньки, не в силах удержаться на ногах без ее поддержки. На этот раз он действительно зашел слишком далеко. — Знаешь, — лениво говорит Лиззи, пока Дауд пытается отдышаться, — я могла бы убить тебя прямо сейчас, и ты ничего не сможешь сделать, чтобы остановить меня. Смех Дауда быстро переходит в отрывистый кашель. — Давай, — хрипит он. — Избавь меня от хлопот. Он ждет несколько долгих секунд. Смерть не наступает. — Драматичный ублюдок, — вздыхает Лиззи, и вместо того, чтобы вонзить в него нож, она просто кладет руку ему на спину, заставляя принять сидячее положение. — Если хочешь умереть, можешь сделать это сам. — Приму к сведению. Лиззи садится рядом с ним, небрежно кладя руку на согнутое колено. — Я еще могу тебя нанять? — спрашивает она, как будто интересуется погодой. — У меня есть кое-кто, кого нужно убить. — Разве не как у всех нас? — мрачно говорит Дауд, думая о Хэвлоке и Мартине. — Я больше этим не занимаюсь, Лиззи. Если ты хочешь, чтобы кто-то умер, ты можешь сделать это сама. — Приму к сведению, — говорит Лиззи, ужасно имитируя голос Дауда. — Думаю, это к лучшему. Не хочу доставлять никому другому удовольствие выпотрошить этого сукиного сына Уэйкфилда. Обязана вернуть ему нож, который он всадил мне в спину. Дауд думает о Билли и о том, что ему пришлось бы сделать, если бы она добровольно не отдала свою жизнь в его руки. — Как знакомо. — Лерк наконец-то кинула тебя, да? — улыбка Лиззи — сплошные острые зубы. — Я могла бы сказать тебе, что это произойдет. Жаль, конечно. У нее была классная задница. — Я мог бы сказать тебе об Уэйкфилде, — отвечает он. — И его задница ужасна. Лиззи весело смеется над этим. — Абсолютная правда, — бормочет она. — На этот раз я просто обойдусь без заместителя. — Не стоит. Ты утонешь в работе, — советует Дауд. — Просто… выбери того, кому доверяешь. Его голос срывается на слове «доверяешь», и Лиззи приподнимает бровь. — Лерк доставила тебе проблем, не так ли? — Нет. — Хочу ли я знать? — Нет. Лиззи принимает это, и они замолкают, наслаждаясь последними лучами света, которого не видели в тюрьме, когда солнце садится за воду. Только когда солнце по-настоящему заходит, Лиззи начинает: — Что ж, мне нужно убить предателя и собрать несколько пальцев, — говорит она, поднимаясь на ноги. — Ты со мной? Дауд умудряется улыбнуться. — Как бы я ни ценил твою технику отрезания пальцев, Лиззи, думаю, я откажусь. — Твоя потеря. Она готовится спрыгнуть с низкой крыши, но перед этим оглядывается. — Эй, Дауд? — Что? — Я знаю, ты спас мою задницу там, — признается Лиззи, выплевывая слова так, словно они — прокисшее вино. — Я не неблагодарная. Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится… — Я буду знать, где тебя найти, — заканчивает за нее Дауд. — Спасибо, Лиззи. Она кивает один раз, а затем уходит, немедленно направляясь в Ткацкий квартал. Если бы Дауд не познакомился бы с чувством предательства так близко за последние несколько месяцев, он, возможно, пожалел бы Уэйкфилда. Он сам должен идти. Скоро стража поймет, что его нет в камере, и он все еще находится слишком близко к тюрьме, чтобы чувствовать себя комфортно. Как только они поднимут тревогу, весь город будет в состоянии повышенной готовности. И Дауд отказывается возвращаться. Что ему нужно, так это отдых. Он с трудом поднимается на ноги, сам факт того, что он стоит, ощущается тяжелым грузом. Перенос еще хуже, но он все равно это делает, пролетая по крышам по три за раз, прежде чем ему приходится отдохнуть, позволяя той малости энергии, которая у него есть, восстановиться, перед тем, как двигаться дальше. Выход из района занимает много времени, но к тому времени, когда он добирается до окраины, тревоги все еще не слышно, и он замедляет шаг, когда оказывается на улице, закрытой на карантин. В этой части города тихо, даже плакальщики давно умерли или замерзли, и Дауд забирается в окно первого попавшегося приличного строения. Это старое поместье, разрушенное во время чумы, но прочное, а на верхнем этаже, к счастью, нет тел, как живых, так и мертвых. Дауд забаррикадировал дверь, насколько смог, забился в угол и быстро заснул. Он просыпается в Бездне, как ему кажется, через несколько секунд. Все, что он может сделать, это вздохнуть. — Что еще? — бормочет он в воздух, даже не потрудившись встать. — Просто дай мне хоть раз поспать. — Но что в этом веселого? Аутсайдер сидит на вершине ненадежно сложенной груды щебня, скрестив ноги, а выражение его лица, как всегда, олицетворяет апатию. — Было время, когда тебе нравились мои визиты. — Было время, когда я не уставал, — говорит Дауд, даже если он с трудом может вспомнить, когда такое было. — С меня хватит, черноглазый ублюдок. Я пытался, и у меня ничего не вышло. Теперь дай мне отдохнуть. Аутсайдер наклоняет голову. — Я буду жить, — говорит он, но это не его собственный голос, это голос Дауда, — и я исправлю то, что сломал. — Такая убежденность, — растягивает слова Дауд, вспоминая свой последний разговор с божеством. Он презрительно фыркает на самого себя. — Хотя скорее, наивность. — Странно, не правда ли, — размышляет Аутсайдер, появляясь, чтобы сесть, скрестив ноги, перед Даудом, — что всегда остается немного больше невинности, которую можно потерять. Дважды тебя предавали, и дважды ты выжил. Ты действительно сдаешься сейчас? Дауд сердито смотрит на него. — За что мне еще бороться? — его руки непроизвольно сжимаются в кулаки. — Они все мертвы. — Правда? — Не надо, — рычит Дауд. — Просто не надо. Аутсайдер переплетает пальцы и кладет на них подбородок. — Эмили жива, — мягко продолжает он. — И ты ее Королевский защитник. Дауд усмехается. — Я — нет. — Когда я стану Императрицей, — говорит Аутсайдер, только теперь слова произносит юный голос Эмили, — я хочу, чтобы ты был моим Королевским защитником. — Это было раньше, — бормочет Дауд, но от знакомого чувства вины у него сводит живот. — Ты бы оставил ее с адмиралом и Смотрителем, которые бросили тебя в тюрьму? — спрашивает Аутсайдер. — С людьми, которые отравили твоего возлюбленного? Дауд закрывает глаза, и на этот раз ему позволена темнота, которую он так желал. Томас мертв. Его люди мертвы. Он знает это. Он скорбит об этом. Он ненавидит это. Но Дауд жив. Хочет он того или нет, он жив. Эмили тоже жива. Не по годам умная маленькая Императрица, которая доверилась убийце своей матери, храбрая девочка, которая требовала, чтобы ее научили сражаться, умный ребенок, чей разум он спас от Делайлы — она жива. И Дауд дал ей обещание. — Ладно, ладно, черноглазый ты… Он открывает глаза, и Бездна исчезает. — Как обычно. Голос Аутсайдера смеется ему в ухо, хотя божества нигде не видно. — Тебя предали двое, — передает последнюю мудрость левиафан, — но ты видел трех. Дауд ждет продолжения, но ничего не происходит. — Что, блядь, это значит? — спрашивает он, но, ответа, конечно, нет. — Дай мне прямой ответ хоть раз, черт возьми! Раздраженно вздохнув, Дауд прислоняется спиной к стене, у которой он решил заснуть, обдумывая слова Аутсайдера. Несмотря на всю загадочную чушь, которую он несет, бог Бездны никогда не упускает возможности придать вес своим заявлениям. Если он говорит, что в будущем Дауда ждет третье предательство, значит, так оно и будет. И все же Дауд инстинктивно понимает, что Аутсайдер говорил не о третьем предательстве. Было бы слишком легко сделать вывод из его слов, просто потому что у бога нет привычки предупреждать его о таких вещах. Даже Сердце Корво не смогло подсказать ему, что в их напитках был яд или что Мартин скрывался в их комнате на чердаке. Неспособность осознать предательство лоялистов полностью принадлежит Дауду. Заговор лоялистов состоял из трех ключевых участников. Двое из них устроили засаду на Дауда и Томаса в комнате на чердаке. Третий остался внизу. Возможно ли, что Пендлтон не собирался предавать его? Аристократ никогда не отличался особой храбростью, и он не хотел бы наживать врага в лице Ножа Дануолла и его Китобоев. Конечно, он также не хотел бы наживать врагов в лице Хэвлока и Мартина, но, можно предположить, что он больше испугался бы печально известной банды убийц, чем адмирала и Смотрителя. — Пендлтон, — бормочет он вслух, и ощущение, похожее на поглаживание, пробегает по его неповрежденной щеке. Это лучшее подтверждение, которое он может получить. Тогда он начнет с поместья Пендлтонов. «Песья Яма», скорее всего, давно заброшена, и Дауд не осмелится снова ступить в Радшор. Если он хочет узнать местонахождение Эмили Колдуин, Пендлтон-мэнор — лучшее место для начала. Дауд встает, движение становится подозрительно легким. Его боль почти прошла, магическая энергия восстановилась в полном объеме. На этот раз Аутсайдер, похоже, выбрал чью-то сторону. — Спасибо, — неохотно говорит он. Он не получает ответа, но знает, что тот доволен, словно чувствуя это нутром. Квартал особняков находится недалеко от Колдриджа, и его вновь обретенная энергия быстро продвигает его вперед, без необходимости останавливаться. Чума не пощадила владения аристократов, многие некогда величественные поместья теперь обветшали и пустуют, но некоторые выстояли перед смертью и разложением, как сорняки, которые не желают покидать сад. Бойл-мэнор — один из них, процветавший под покровительством лорда-регента. И, Дауд прав, Пендлтон-холл тоже — свет еще льется из нескольких окон. Он поднимается на один из самых высоких балконов, надеясь, что он сможет проникнуть в поместье через удобно незапертое окно. В конце концов, никто в здравом уме не поверит, что кто-то мог забраться сюда снаружи, и Дауд редко встречал аристократа, который не был бы настолько высокомерен, чтобы оставить хотя бы некоторые двери и окна наверху незапертыми. Но, конечно, у Пендлтона больше причин быть параноиком, чем у большинства, особенно сейчас, и он знает о способностях Китобоев. Хотя большинство комнат наверху темные, все они закрыты. Жалея о потере своего оборудования, в частности стеклореза, Дауд крадется к следующему балкону. Сквозь стеклянные двери льется свет, и Дауду приходится оставаться на балюстраде и прижиматься к стене, чтобы его тень не была заметна. В этой комнате двое людей, но дверь не заперта. Это его лучший способ проникнуть внутрь, ему просто нужно остановить время и проскользнуть внутрь незамеченным, как он делал миллион раз до этого. Его рука уже сжата в кулак, когда один из мужчин внутри начинает говорить, и это все, что он может сделать, чтобы не соскользнуть с балюстрады и не разбиться головой о тротуар. — Тебе нужно поесть. Голос теплый, но в нем слышится раздражение, акцент, выделяющий гласные, безошибочно выдает серконоссца. Этот голос Дауд слышал тысячи раз прежде, за те почти два десятилетия, что он знаком с человеком, которому он принадлежит. Это голос, который он никогда не думал, что услышит снова. Рульфио. Рульфио жив. Дауд прислоняется к стене, позволяя зданию принять на себя большую часть его веса, и чувство облегчения накатывает на него подобно волне. Один из его людей жив, а это значит, что другие тоже могут быть живы — и даже если это не так, даже если Рульфио единственный, кто сбежал из Радшора невредимым, это больше, на что Дауд когда-либо мог надеяться. Если Рульфио — это все, что осталось, он все равно будет счастлив. А затем отвечает второй мужчина, и Дауд вообще забывает, как дышать. — Ужин может подождать. Сначала я должен разобраться с этим. Вздох. — Это то, что ты сказал насчет обеда. — Это важно, Рульфио. — Я знаю. Знаю это. Но ты не должен пренебрегать собой. После того, что случилось… — Хватит. Молчание, а затем: — Хорошо. Ты босс. Мы оставим тебе немного бульона. — Спасибо. Свободен. Звук открывающейся и закрывающейся двери. И затем Дауд не слышит ничего, кроме биения собственного сердца, шум настолько громкий, что кажется, будто Корво Аттано снова у него в кармане, готовый отпустить язвительный комментарий по тому или иному поводу. Но это не чужое Сердце, доверенное ему безразличным божеством, это его собственное, бьющееся так, как будто оно хочет покинуть его грудь и дотянуться до человека в комнате. Дауду давно пора начать его слушать. Он спускается на балкон, открывает стеклянные двери. Комната, в которую он входит, оказывается не спальней, как он подозревал, а чем-то вроде кабинета. Большой дубовый письменный стол завален бумагами, как и часть пола вокруг него, в отличие от старого офиса Дауда в Радшоре, но по-настоящему выделяются стены. Они покрыты картами, фотографиями и заметками, половина посвящена месту под названием остров Кингспарроу, другая полностью посвящена тюрьме Колдридж и, в частности, тому, как проникнуть в нее. Именно эту часть стены внимательно изучает единственный человек, способный заставить его сердце трепетать. Дауд прочищает горло, и мужчина резко поворачивается к нему лицом. — Томас.