Долг платежом красен

Словно с детства знакомый запах сырости и горьковатых трав тоненькой струйкой проникает в затуманенный чем-то резким, но так сладко одурманившим её сознание, разум. Эти, совершенно иные, по сравнению с последним, терпкие нотки которого она до сих пор помнила, так крепко он засел в носу и лёгких, ароматы выводят из черноты, заставляя все органы чувств потихоньку пробуждаться. Клеточка за клеточкой, вдох за вдохом. В помещении явно пыльно или это от запахов так нос зачесался, что пришлось им шмыгать, лишь бы отогнать навязчивые частички. Последнее, что Аня помнит — это то, как шла поздно вечером в их с женихом коммуналку. Условно их, конечно, скорее Вадика, успевшего обзавестись своим жильём и приводившего туда Аню, чтобы вместе время провести, а она и не против была, сама ведь жила до сих пор с родителями и до свадьбы переезжать от них со всем своим приданым, к слову, совершенно скромным, не собиралась. Задержалась у подруги дотемна, уже и фонари зажглись кое-где. Бесконечно оборачивалась, стуча каблучками по тёмным дворам Петербурга, опасаясь, что идущая за ней группа неизвестных ускорит шаг и оставшиеся несколько сотен метров до дома она просто не увидит. Пыталась вспомнить, есть ли в кармане что-то острее ключа от входной двери, ускоряла шаг на каждом повороте, едва не спотыкаясь о собственные ноги, и тщетно пыталась дрожащее от страха сердечко усмирить. Всё жалела, что Вадим её встретить обещался, а она в последний момент передумала и сказала не приходить, очень уж хотелось с подружкой подольше потрепаться. И вот летела теперь, стараясь виду не подавать, и всевозможные молитвы вспоминала. Не помогло — белая тряпочка, прижатая к лицу, тому в доказательство. Словно в фильмах приключенческих, на которые с подружками в летний кинотеатр ходили, только слишком уж сценарий не по плану пошёл. Было до безумия интересно, что же с ней произошло и где она по итогу находится. В последнее время очень часто слышала сплетни, что девушек вот так вот похищают, опьянив какой-нибудь неведомой науке дрянью, и вывозят в Азию или на Восток. В мыслях уже представила себя в роскошном дворце какого-нибудь местного Султана и то, как девчонки обзавидуются, когда она им расскажет о своих заморских приключениях. А Вадик, жених, так и вовсе свадьбу на число поближе сдвинет, с такими-то конкурентами! По глазам свет не бьёт, наоборот, приятный полумрак располагает к себе и не даёт до конца проснуться. И какого было Анино разочарование, когда вместо дворца и его палат, что она себе напредставляла в дурмане, взору открывается ветхозаветная комнатка частного дома, практически такого же, как когда-то давным-давно, лет пятнадцать назад, в её глубоком детстве, купили, собрав честно заработанные отцом деньги, её родители, окрестив дачей и потратив на её обустройство следующий десяток лет. Из окна мягкий свет льётся, с пылинками в лучах играя. Стены завешены узорчатыми коврами, дощатый пол весь в опилках, а над потолком тут и там поблëскивает паутина. Мебель вся классическая, ни одного намёка на зажиточность хозяев: журнальный, покрытый лаком, столик, газеты на нём, сервант с посудой и красный диван, заправленный пледом с полосатым тигром. За окном картина не менее серая — молодая яблонька и заросли огорода, который уже лет десять не видел косы да мотыги. Заросло всё страшно, что у неё, девушки, не привыкшей к долгим раскопкам грядок и то и дело старавшейся откосить от работы на дачном участке, зачесались руки хотя бы пару тройку сорняков выдернуть и привести всё это дело в более или менее надлежащий вид. Собственно, как и саму комнату — зеркало заляпанное протереть, пыль из обивки дивана выбить, да ковры во двор вынести, на трубу для белья повесив… Когда действие дурманящих, вероятнее всего ядовитых, паров отпустило окончательно, а создание пришло фактически в то же состояние, в котором Аня не пребывала по ощущениям уже точно больше суток, картинка перед глазами прояснилась и появилось острое желание прилечь на такой заманчивый полосатый диванчик. Ослабла. Руки у Ани были заведены за спину и привязаны к спинке резного стула, собственно, как и лодыжки к его ножкам. Повернула голову слегка в сторону, вглядываясь в зеркало бабушкиного серванта. Некогда идеальный начёс, что она так старательно делала перед тем, как отправиться на посиделки с подружкой, залитый несколькими слоями лака, был беспощадно измят, а все мелкие кудри, накрученные на разогретую на плите отцовскую отвёртку, растрепались и теперь склеенными паклями спадали на грудь и плечи. Сидела, если её позу можно так назвать, в одном лишь платье, смущали только неприлично расставленные в разные стороны ноги, которые очень уж хотелось свести, но что-то липкое и явно порвавшее её импортные капроновые чулки не давало этого сделать. Под глазами тёмными пятнами осыпалась любимая «Ленинградская», от польских теней, привезённых Вадиком из очередной заграничной «командировки», как он это называл, не осталось и следа, наверняка как и от помады, но её не было видно за ярко-синей полоской изоленты. Попыталась дёрнуться, но стул так опасно покачнулся, застучав ножками по старому дощатому полу, что решила лучше посидеть без движения и оставить таким образом свои зубы и кости целыми. Неудобно, затекло всё к чёртовой матери, да замёрзло в придачу ко всему. Голова болела ужасно, и девушка даже не сразу расслышала, когда за хлипко застеклëнной дверью послышались голоса. Мужские, что заставило её ещё больше насторожиться. Дверь с лёгким звоном стекла распахнулась, как будто открыли её с ноги, не иначе, и в комнату, принеся с собой крепкий запах курева и чего-то ещё, крайне приятного, но неразличимого в купе с сигаретами и дразнящей нос сыростью, вошли трое. Аня тут же встрепенулась, смело принявшись разглядывать вошедших мужчин. Тот, что справа, самый крупный и выглядящий как типичный бомбила, что обычно поджидали девчонок у вокзала, предлагая услуги своей отполированной семёрки и себя в качестве водителя, а позже и компании на вечер. По телосложению чем-то походил на её Вадика, только вот он такие отвратительно узкие брюки малинового цвета, как у этого, обтягивающие всё, что надо, и что не надо тоже, не носил. А так, прищурившись и пририсовав на башке коротких завитков, вместо зализанных назад волос, вполне можно было принять его за своего жениха, когда тот не побреется пару недель, конечно. У нового знакомого всё пространство над губами с наглой ухмылочкой занимали густые, тёмной щёткой нарисовавшиеся прямо под ровным носом, усы. Аня разглядывала его дольше положенного, чуть не прыснув в голос с золотых туфель. Этот мужик на маскарад собрался или жертв запугивать? Не понятно. Средний был явно лицом не славянской национальности, это она поняла сразу. Худоват, на вид явно не так силëн, ещё и ростом ниже двоих, что деловито стояли по обе стороны от него, но по фактуре явно бы понравился паре-тройке её подружек, предпочитающих мужчин повосточнее и потемноволосее. Пожалуй, это было единственное, что роднило реальность с её мечтами о Султане и ближнем Востоке. Он глянул на неё заинтересованно, с ног до головы разглядывая, как будто и не видел её до того, как подсунуть вонючую пропитанную хлороформом тряпку ей прямо под нос и притащить в эту богом забытую халупу. Аня деловито и самоуверенно зыркнула в ответ, переводя взгляд на третьего. Тот, примечательных черт по типу золотых башмаков или внешности другой национальности, не имел. Самый высокий, от того и жилистый, стоял с чуть глуповатым видом на лице, но зато в синей шёлковой рубашке, что совершенно не вязалась с непонятной пустотой в его светлых глазах. Эта троица, чуть не святая, выглядела крайне комично и странно. Страх они внушали, если только своей неординарностью. Аня почему-то сравнила их с Бременскими музыкантами, снова чуть не засмеявшись. Кажется, они хотели произвести совсем иное впечатление, но вышло у них слабо. Первым заговорил мужчина в малиновых штанах, чуть усы густые поглаживая. Кажется, он тут был за главного. По крайней мере, Анина интуиция так подсказывала — больно он дерзко и вольно смотрелся на фоне остальных. — Живая? Мои амбалы ничего тебе не повредили, пока везли? Аня едва глаза не закатывает. Она бы и рада ответить, но кусок липкой ленты позволял издавать только невнятное мычание, а клей размокший неприятным вкусом на губах отдавал. Снял бы хоть изоленту эту проклятую, а не глядел на неё нахально. Бандит постоял с секунду, словно раздумывая, что ему с ней делать и отклеил всë-таки изоленту с губ, как Аня и хотела. Придерживал при этом её мягко за подбородок, не дëргая резко, а сантиметр за сантиметром открывая вид на всё ещё слабо накрашенные, пухлые губы. Хорошую ей Вадик помаду привёз, раз даже в таких условиях первобытных держится. Отблагодарит уж как-нибудь, разберется только, что это за кент и что им от неё нужно. Глазами своими огромными карими глядит на него, хлопает чуть глуповато в ожидании хоть какого-то продолжения или вопроса, а он лишь ухмыляется. На Аню вдруг такая злость от непонимания происходящего подкатила, что захотелось послать на три весёлые буквы все правила приличия и хорошего тона, которым учили родители, и от души плюнуть ему в нахально-симпатичную рожу, лишь бы эту его самоуверенную ухмылочку с лица стереть, которая, казалось, прилипла к нему не хуже её ленты. — Который час?! — девушка чуть искрами из глаз не стреляет. Похитители переглядываются в недоумении. Вот такого вопроса они меньше всего ожидали. Обычно, в таких ситуациях люди спрашивают: «Вы кто? Как я попал сюда? Где я?» и так далее, но никак не положение солнца над Землей и расположение стрелок на часах. Главный смотрит на левое запястье, на котором блестят, под стать туфлям, позолоченные часы. — Половина третьего. Брови девушки взметнулись в таком обалдевшем жесте, что сама от себя не ожидала, так глаза широко распахнулись в ужасе. Она ведь совершенно бессовестно опаздывала! — Вы что, с ума сошли?! У меня в два часа дня запись к Любочке была, парикмахерше моей дорогой! Глотает чуть липкими губами воздух, буквально ощущая привкус пыли на языке и то, как в носу свербит от невероятной её концентрации в воздухе. — Да у тебя и так укладка что надо, к Любочке не ходи! — Длинный тип хрипло ржëт, заручаясь ответным смехом своих дружков. Аня аж возмущением захлëбывается, дала бы каждому из них леща или под коленку, за такие шутки, но конечности всё ещё крепко прилегали к стулу, не давай ей даже мышцы затёкшие размять, не то, что начинать драться и честь свою отстаивать. — Да, да, боюсь, рыбка, что Любочке придётся подождать, — главный нахально лыбится, проводя пальцами по усам и не сводя с неё довольного, насмешливого взгляда. Такая она дурочка наивная, взбалмошная, выглядит сейчас, как пугало огородное, а всё строит из себя не пойми кого да характер показывает. Аня в ответ только ведёт бровями, стреляя глазками в самого разговорчивого и безынтересно обводя взглядом своих карих двоих за его спиной. Мысль о том, что она всё ещё сидит перед тремя совершенно незнакомыми ей нахально разглядывающими её мужиками, с раздвинутыми в весьма недвусмысленном жесте стройными ногами, фактически светит кромкой чулок и бельём из-под задравшегося по самое не хочу салатового в бело-коричневую полоску платья, не давала покоя. В щекам чуть крови приливает, так нахально её разглядывают. Не отстаёт, отвечает тем же. — Извинись и развяжи меня! Ничего не остаëтся — обладатель лучших штанов на деревне, сомнений и желания оспаривать этот титул не было, предварительно подтянув их, чтобы лучше было взгляд её злой ловить, а после довольно хмыкнув, опускается на корточки и невольно сам переводит глаза на худощавые острые колени своей жертвы, что безумно контрастировали с округлыми бёдрами. От её агрессивного и нервного сопения усатому предводителю банды становится не по себе, но виду не показывает. Предвкушает, как сейчас отклеит изоленту и невзначай ощупает её стройные ножки. Бедра очень уж заманчиво обтягивало короткое до невозможного платье, и где она его только выкопала. Старается сильно не заглядываться на тянущиеся к кромке чулок резинки и на то, что находилось под юбкой и прекрасно можно было разглядеть с его ракурса, тем более. — А ты брыкаться не будешь? — чуть касается её продрогших ножек через капрон, тут же получая в ответ скрип стула по доскам и злющий взгляд. Шипит сквозь зубы, опаляя до невозможного, как голодная дворовая сука. — Не буду, если лапать не вздумаешь! Изолента плотно облегает стройные лодыжки и как бы мужчина не пытался сделать всё аккуратно, но по тонкой ткани вслед за его движениями ползут длинные уродливые стрелки. Треск капрона она чувствует сразу же, женское чутьё не подвело, а когда вспомнила, каким трудом ей достались эти проклятые чулки и сколько они стоили, так и вовсе вскипела. Едва почувствовала, что нога освободилась и от изоленты, и от рук, дёрнула ногой, та проскочила в паре сантиметров от лица сидящего перед ней мужчины. Повезло ему, успел увернуться, иначе бы от фингала с лёгкого движения её ноги не отделался бы. — Ты что, курица, охренела?! — Неуклюжий индюк! Ты знаешь, сколько они стоят? Он хлопает глазами, совершенно такого развития событий не ожидая. Сзади слышатся смешки парней, что боятся в открытую над шефом ржать, а от её голоса до сих пор в ушах звенело. Горластая оказалась. Усмирить бы её пыл, да рано ещё, и не сидя перед ней на корточках, а то ведь и правда одноглазым и бездетным остаться недолго. — Ты мне новые будешь покупать? Или жених мой, который на работе как белка в колесе крутится, лишь бы меня порадовать?! Тут мужчина сам не выдерживает — усмехается, снимая со второй ноги изоленту, уже совершенно не беспокоясь о сохранности капрона. Один хрен на мусорку, толку было осторожничать, да и не заслужила она аккуратности с его стороны, вон, как развыпендривалась. — Боюсь, не в его состоянии больше тебя радовать. Мужчины вновь ехидно смеются, заставляя Аню ещё больше напрячься. У неё уже чуть пар из ушей не идёт, а им всё весело. — Что значит, не в его состоянии? — Аня смотрит умоляюще то на главного, то на дружков его. Неужели они что-то с Вадиком сделали? — Всё, подруга, сиди. Малиновый авторитет демонстративно отряхивает руки и отходит от девушки. Она, конечно, рада, что хоть кровь в ноги поступать стала нормально и можно пошевелить ими, хотя бы сдвинуть, чтобы лишнего нахалам не демонстрировать, но а руки как же? — Вы меня так и оставите?! — уже не очень хотелось острить и обзываться. Запястья и так ныли, пальцы почти немели, а плечи сводило неприятно от неудобного положения. — Будешь знать, как пинаться. Троица выходит, хлопнув дверью и оставив после себя только флëр неоднозначности. Тут-то Аня и перестала понимать окончательно, что с ней происходит. Доходит, наконец, что не брыкаться нужно было в первую очередь и характер показывать, нацепив защиту, а разузнать, за какие заслуги перед родиной она вообще в этой богом забытой халупе оказалась, что с Вадиком и сколько они планируют её здесь держать. Причёска же, очевидно, волновала её гораздо сильнее. Аня вздохнула. Что ж, сам себе не поможешь, и никто не поможет. Попыталась разорвать изоленту на руках самостоятельно, но только, кажется, плечо потянула, та очень уж крепкой оказалась и пары рывков запястьями явно было недостаточно, чтобы от неё избавиться. Попыталась встать, вышло успешнее, но только с третьей попытки, и радость её продлилась недолго. В силу того, что за спиной у неё по-прежнему находился стул, примыкая к её пятой точке словно новой частью тела, Аня, собрав в кучу всю свою грацию и артистизм, которых у неё было не занимать, не зря в глубоком детстве ей пророчили карьеру артистки, цепляется ножками стула за краешек стола и со всей дури летит на пол, дорывая многострадальные чулки и раздирая в кровь, при этом, о шершавый деревянный пол, коленки. Лежит, как и упала, не в силах пошевелиться, тихо матерится себе под нос, противная боль от содранной кожи и неудобное положение чуть до слёз не доводят. Она бы и заплакала, но осознание от того, где она и что в одном с ней доме совершенно незнакомые мужчины, не даёт ей этого сделать. Молится, чтобы ничего не поломала себе. Поймав себя на мысли, что сломай она какую-нибудь руку или ногу, это было бы единственным возможным вариантом выбраться из западни, в которую она невольно попала, с едва слышным стоном боли вздыхает. Нога-то заживёт, кости срастутся, а вот в том, что сможет выбраться с этой дачи живой, Аня не была уверена. Чисто ощущениями проверяет, всё ли цело и выдыхает, когда боль сосредотачивается только на коленях. К ноющим рукам она уже и привыкла почти. Представляет, как со стороны смотрится и одновременно хочет, чтобы её подняли и очень не желает, чтобы видели в таком состоянии. На шум, ожидаемо, приходит никто иной, как покинувший комнату последним, усатый предводитель в малиновых штанах, от которых у Ани уже в глазах рябило, судя по звукам что-то дожёвывающий. Отвлекла господ от трапезы, уж простите. — Пëзднулась? — Стоит в дверях, даже не стараясь смех сдержать. Да уж, таких экземпляров на своём веку он ещё не встречал. Разложилась в весьма заманчивой позе, только вот не эротично ни разу, хоть и с призывом к действию. — Помог бы лучше, тоже мне, джентельмен! Аня, может, и сама бы посмеялась со своей неуклюжести, но куда там. Надеется вообще, что её за такое не свяжут опять, да посильнее. Чувствует на плечах тëплые, сильные руки и картинка резво меняется. Сидит на стуле, только глазами хлопает. Мужчина перед ней улыбается уже даже без ехидства или издëвки. Просто искренне, а солнечные очки, видимо, оставил там, куда отходил и Аня может теперь заглянуть ему в глаза. Карие, в таком свете почти чëрные, что радужка со зрачком сливается. Она даже зависает, неконтролируемо залипая на своего похитителя и позабыв о содранной коже. И ёкает что-то внутри, греет как-будто бы, что оно невольно вдохи пропускает. — Где болит? — он заправляет одну из выбившихся прядок ей за ухо и чуть дольше задерживается пальцами на нежной коже. — Колени и руки, — опускает глаза, разрывая слишком пристальный контакт. Уже не хочется смеяться и плакать, это всё вызывает только нездоровый интерес и интригу: что же будет дальше? Вздыхает как-то неопределённо. — Сиди, сейчас аптечку принесу. Аня не верит своим ушам, а перед глазами опять маячит яркая одежда шефа бандюганов и мафиозников. Теперь сидит молча, уставившись в свои содранные колени и порванные окровавленные чулки. Жалко. Действительно ведь только второй раз их надела, грея в сердце надежду, что в отличие от нескольких пар предыдущих, этих хватит на подольше. Увы, даже предположить не могла, какая участь им была уготована. И ей, вероятнее всего, тоже. Секунды тянулись убийственно долго, ноги даже вытянуть не могла, боясь, что подсохшая корка на ране потрескается и она снова сделает всё только хуже. Как, впрочем, и весь сегодняшний день. Не реши она показывать свой характер, гляди и руки бы развязали, а там и разбитых коленок и ноющих ещё сильнее от того, что ударилась, рук, избежать удалось бы. Аня все ещё держала в голове мысль о том, что оказалась она здесь не просто так, случайно попавшись им на улице, раз уж они знают её жениха и разбрасываются фразочками, вроде «радовать он тебя больше не сможет», и что выбраться отсюда, просто попросив, не получится. Нарушитель её спокойствия и физического комфорта возвращается с белым ящичком в руках и озорными огоньками в глазах, спустя, как ей казалось, учитывая сбившийся счётчик минут в голове, пару часов, что на деле оказались парой минут, и останавливается в полуметре от неё, разглядывая с насмешкой. Повела ногой, словно напоминая ему, зачем он пришёл и на кой черт ему сдалась аптечка, за которой он так благородно сбегал. — Сильно болит? — ухмыляется, словно испытывая её терпение. Так бы и врезала ему за все эти мучения. — Да. Отвечает сквозь зубы, наваждение, вызванное его карими глазами и нежными действиями, смелость, словно волной. Он только самодовольнее в густые усы улыбается и проводит по ним чуть отёчными пальцами. — Ну, тогда — пользуйся! Этот поганец ставит медицинский ящик на журнальный столик и демонстративно садиться на диван. Аня хлопает глазами, переводя глаза с мужчины на аптечку. Он шутит так или что? Хочет, чтобы опять навернулась, да что-то похуже себе покалечила? — Я Юра, кстати. В который раз ловит себя на мысли, что с удовольствием бы врезала ему по усатой роже. Она неизвестно где, не знает что с Вадиком, а состояние уже чуть не предобморочное. Желудок сводит, колени саднят, руки ноют, а этот издевается ещё. — Анна. И что мне с этой информации?! Раздражение уже закипает, скоро накричит на него, ей Богу, и всё равно уже было, кто он там по рангу. — Говорю, чтобы просить меня было удобней. — Что?! — едва не кричит, но вовремя понимает, что не в её положении голос повышать. — Подай мне аптечку, хватит издеваться. Говорит, а сама бы себя по лбу стукнула. Ну подаст он ей аптечку, поставит на колени и как она себе раны будет обрабатывать, ртом? — А ты мне что? Издевается снова, чего и требовалось ожидать, а у Ани уже чердак подрывает от этой наглости. Опять свои губы тонкие искривляет и так смотрит липко, чуть не раздевая уже в голове у себя. Ане ничего не остаётся, как вспылить. — Хрен через плечо! Я девушка вообще-то, совсем манерам не учили? Чулки мне порвал, аптечку не даёшь… Выдаёт на эмоциях, уверенная в своих претензиях. Кажется возмущение застилало глаза лучше любой вуали или страха перед совершенно незнакомым мужчиной. Не знает ведь, что можно от него ожидать, но привыкла свои интересы отстаивать и никогда особого отказа не получать. По крайней мере, от близких людей точно. Как бы её бойфренды не обижались на вспыльчивость и взбалмошность, всё равно грани дозволенного не переходили, всегда отношение к женщине оставляя уважительным, что бы она не сказала или не сделала. Ожидать подобного от бандюг, что выросли по принципам гопников и кроме героина ароматов свежих не вдыхали, не стоило, но Аня до последнего надеялась на благоразумие и честь… — Рот закрой! — Юра чуть повышает голос, тут же стирая с лица любые доброжелательные эмоции. — Ты, кажется, забываешь куда попала! Тут тебе не курорт на горячих источниках. Скажи спасибо, что не приказал вырубить и в подвале закрыть. Девушка поражëнно хлопает глазами, тут же передумав свои претензии вываливать. Она ведь и правда забывается, что не просто к хулиганам попала, а к бандитам самым настоящим, которым труда не составляет человека вырубить и в неизвестное место вывезти. Наслышана уж, не очень приятно наверное было в ковёр завёрнутой в багажнике болтаться, хоть она и не помнила, но вполне вероятно, что могла это удовольствие на себе прочувствовать в полной мере. Затёкшие, уже онемевшие от боли, дрожащие руки по пятому кругу начинает жечь огнём и она, не выдержав, голосом выпускает боль наружу. В первый раз, до этого не решалась, все силилась, показывала, что сможет терпеть, словно никакого дискомфорта не испытывала, а на деле от каждой новой волны чуть ли не темнело в глазах. Пока без слез, но чувствовала, что стоит кипящей боли дойти до шеи и она не выдержит. Хочется обратно домой, в тёплое и тихое место, где ей всегда рады, где всегда накрыт стол, никто не кричит и не ругается… Неизвестно, попадёт ли она туда ещё и увидит ли родных сердцу людей. — Ещё хоть один финт с твоей стороны и я тебе обратно рот заклею, ноги свяжу и в комнату к братками перенесу, чтобы компания веселая была, тогда и повздыхаешь. Поняла меня? Аня кивает сбивчиво, ком в горле пытается проглотить и не расплакаться перед своим мучителем. Кажется, она довела его своими психами и себя заодно… Юра подрывается с дивана, что Аня аж вздрагивает — похоже угрозы пошли на пользу. — Я развяжу тебя и не вздумай пикнуть. Смотрит в еë мокрые глаза, даже не тени сожаления в ответ не отдаёт, а только дожидается её очередного кивка и заходит ей за спину. — Оставите меня здесь? — Аня почти шепчет, но не может не спросить этого, даже на «вы» переходит от неожиданных эмоций, накрывших с головой. Эта комната стала уже как родной — так глаза замылила. Посещать остальные части дома, в которых было неизвестно сколько бандюганов — не хотелось совсем. — Да. Подумаешь о своей участи, если поведение не изменишь. Он всё ещё говорит в повышенном тоне, Аня почти чувствует его злое дыхание за своей спиной, но всё это превращается в ничто, когда скотч, что почти врос в кожу, грубо отдирают. Мужчина не отличается нежностью, отворчивая слой за слоем и почти совершая депиляцию нежной кожи запястий. Едва рукам становится свободно, а в кисти наконец начинает поступать кровь, Аня шумно и облегченно выдыхает. Едва не стонет, сжимая затёкшие запястья, во все стороны их выгибая, лишь бы перестали гореть и неприятно при этом покалывать. Плечам наконец-то становимся легче, трясёт руками, блаженно прикрыв глаза, наконец-то выгибает спину, опускаясь грудью на свои всё ещё горящие разбитые коленки. Трясло её всю, как оказалось, безумно. Било противной мелкой дрожью, в руках такая слабость, что и представить не могла, что так бывает, словно она с десяток мешков песка мокрого перетаскала в каждой. В себя приходит только когда слышит звук повернувшегося в замке ключа. Юра уходит, все ещё докипая от злости на невесть кого возомнившую из себя девушку. И дверь закрывает с хлопком, чтобы посильнее припугнуть, и ключом нарочито резко ворочает, ещё и шумно дёргает ручку несколько раз, нервно так, хотя уверен, что запер дверь надёжно. Пусть посидит и подумает над своим поведением. Главное, чтобы через окно сигануть не вздумала. Комната закрыта, но то тут, то там, того и гляди, раздаются звуки совершенно различных происхождений: галдят воробьи в кусте под окном, что-то бьëтся на кухне с резким звоном, голоса бубнят непонятной речью, что и слова не выхватить. Единственное ясно — мужские, кухня не так далеко от этой комнаты и до земли, буквально, ногой подать. Физическое состояние оставляет желать лучшего и Аня принимает лучшее, на данный момент, решение — прилечь на диван. Сначала подумала, что заснëт, едва тело вытянется, но нет — сна ни в одном глазу. Мысли скакали, как молекулы, хаотично и беспорядочно перескакивая одна на другую и не сосредотачиваясь ни на чём конкретном. События ближайшей пары лет жизни мешались с сегодняшним днём и образовывали жуткую кашу. Такие метания, происходящие в голове с определенной периодичностью, Аню не то, чтобы пугали, но порой заставляли себя чувствовать какой-то отрешённой, не такой, как все, человеком с совершенно другим мышлением. В годы становления её личности, в именно лет так в четырнадцать или пятнадцать, когда пришло время встречаться с мальчиками и познавать все прелести бурлящих подростковых гормонов, её голова ещё и похуже вещи вытворяла. Согласившись встречаться утром, могла вечером со скандалом и слезами расстаться и заявить, что всё кончено и больше не любит. За это, вполне резонно, несколько раз была в грубой форме обругана и позже отвергнута парой-тройкой вполне себе приличных и хороших ребят, не захотевших выслушивать её детские истерики, периодически переходящие в бунт взрослой не по годам девушки и следом в ворчание перезрелой и испорченной несчастливым браком старухи. Родители как-то справлялись с её трудным переменчивым характером и прыгающим двадцать раз на день туда-сюда настроением. Привыкли, судя по всему. К слову о родителях — те были вполне себе счастливой парой фактически пенсионеров, что неделями сидели на даче, ежедневно звоня на городской телефон и интересуясь, как у них с Вадиком дела и хвастаясь урожаем, мол, компотов на свадьбу закатаем и не придётся тратиться. Мама слезно клялась, что вроде как её в детстве не роняла, а вот легендарный полёт вниз головой с качели, после которого месяц ходила с перемотанной бинтами головой и мучалась от тошноты из-за сотрясения, сама Аня помнила прекрасно. С тех пор на качели ни ногой, обходила на два метра, даже когда ни них никто не катался, а в голове всё равно что-то поменялось. Какой-то винтик, видимо, стал барахлить и выдавать вот такие приколы, которые она в свою очередь выдавала окружающим, ставя под удар собственную шкуру и, как в случае с произошедшим десять минут назад, даже собственную жизнь. И если шкуру можно было бы в случае чего подлатать, в навыках местных врачей она не сомневалась, то за жизнь она переживала и очень крепко. Молодая ведь ещё, горячая. Вся жизнь впереди и говорят, что хорошая, насыщенная, какое бы дерьмо в юности не подкидывала, чтобы почву из-под ног выбить и лишить сил идти и наслаждаться ею дальше. Стопорится на Вадике. Жених, возлюбленный, навязанный родней. Ей ли выбирать? Кажется, она ещё никогда в жизни не принимала решения без ведома своих родителей и без их участия в любом деле — от мала, до велика. Все её друзья, все потенциальные партнёры, спектр профессий и даже, какое-то время, гардероб — всё было под их контролем. Зато Аня имела огромное преимущество — подвешенный язык. Если ей не нравились те или иные люди, навязанные родителями, девушка быстро их отсеивала своими фразочками и выходками. В какой-то момент, родителям надоело терпеть слёзы дочери по очередному бросившему её парню и выслушивать от других, как им казалось, идеальных кандидатов, какая их дочь невоспитанная стерва. Всё это свелось к добровольно-принудительной помолвке. Любила ли она Вадима? Скорее нет, чем да. Нравился ли он ей? Скорее да, чем нет. В любом случае — он, пока что, был единственным мужчиной, способным терпеть все её прихоти, психи и загоны. Плюс к этому, у него была просто идеально плодотворная работа, с которой он приносил такие деньги, после чего, Аня и не знала слов «нуждаться» и «не иметь». Он просто был удобным, а за чувствами гнаться ей надоело — слишком много боли ей это принесло в своё время. От всех этих мыслей в сон начало клонить со страшной силой и Аня сама и не заметила, как уснула за разглядыванием узора ковра на стене напротив. От этого создалось впечатление, что она снова на родительской даче, снова бабушка готовит пирожки в тёплой печке, а мама с папой возятся в огороде, тихо переговариваясь… Как там они, кстати? Наверное волнуются жутко, дочь уже целый день как с радаров исчезла. Вадик наверняка им уже всё рассказал, всех знакомых на уши поставили, подруг обзвонили? А у отца сердце больное, да и матушка не молодая… Вот ведь засранец этот Юрий, со своей шайкой-лейкой! Ладно она сама — колени подрала, чулки по мусорке плачут, видок вообще ещё тот, но переживëт. А вот родные, да близкие… Очень уж их волновать не хотелось, а связаться, наверное, и не дадут возможности. Всё это так взволновало и утомило одновременно, что глаза, всё ещё накрашенные стойкими тенями из-за бугра, невольно сомкнулись. А дальше темно. И пусто. И чуть-чуть больно из-за коленок разодранных да спины уставшей.