Все теперь без меня

- Костя, дай-ка соды, что-то захреновело мне опять… - По ушам бы тебе дать, обормоту! – рассвирепел старший брат. - А поможет? – кротко спросил младший. - Не повредит, это факт!.. Да где же она, мать?.. Ты совершенно безголовый! - Кода ты большой дядя и к тому же шишка на ровном месте, кто ж тебя дураком-то назовет, кроме братишки? Кому жизнь не дорога? - Тебе. Тебе она не дорога! Держи свою соду, симулянт! - Хорошо пошла! - Миша, ты не железный. Ты совершенно не отдыхаешь, с таким режимом помрет не только не очень здоровый человек, но и слон. - Чего ты от меня хочешь, а? Нету у меня сорока восьми часов в сутках, не-ту!.. Слушай, перед отъездом обрати внимание на Андерса, боюсь, его вот-вот кондратий обнимет. Пунцовый, как помидор. - А что я сделаю-то? – вздохнул Константин. – Кровопускание если только… Но после кровопускания слабость. Верхом ехать не сможет, определи его в фургон. *** Кемаль на прощальном банкете переживал об опасностях, подстерегающих посольство на обратном пути. - Только я тебя прошу, пожалуйста, поезжайте до парохода верхами. Никаких поездов! На узкоколейке легко устроить диверсию, организовать налет, да и ненадежны пока наши поезда… Тебе это не будет трудно? Фрунзе рассмеялся: - Разве это труд? Конь бежит, душа поет – эх, есть же радости в жизни! Я, с тех пор как большим начальством стал, каждый день ищу повод сесть в седло, а не в машину! *** Наутро молодой офицер – один из адьютантов Кемаля – ввел в посольский двор на чумбуре белого как сметана арабского жеребца, оседланного и взнузданного – седло и оголовье в серебряных узорах. Жеребец гордо нес изящную голову, ноздри трепетали, вбирая незнакомые запахи, блестящие умные глаза – признак благородного кроткого нрава – с любопытством, но без всякого страха изучали чужих людей: холеный красавец явно отроду не знал не то что плети - даже грубого окрика, и просто не догадывался, что люди бывают разные и могут обидеть. Восхищенные бойцы конвоя столпились, глазея. - Краса, природы совершенство! (1) – изрек Максим Титов, у которого из кармана шинели торчал потрепанный томик Лескова – Фрунзе посоветовал, когда любознательный боец спросил, с какой литературы начать расширять культурный кругозор. - Подарок его превосходительству послу от Гази, - сказал по-французски офицер. Фрунзе, которого тотчас позвали, прихрамывая, сбежал по лестнице – без шапки, в любимой белой косоворотке и наспех накинутой бурке. Офицер взял под козырек: - Великому другу Турции, кызыл-сардару Фрунзе Гази Мустафа Кемаль-паша в знак вечной дружбы дарит этого жеребца священной белой масти, потомка одной из трех любимых кобылиц пророка (2). Родословная коня будет вручена вашему превосходительству отдельно, сейчас готовится ее перевод на французский и русский языки. Фрунзе немного помедлил, любуясь красавцем арабом. Белый конь – символический дар, со стороны правоверного мусульманина это знак даже не дружбы – побратимства. - Коня воспитал берейтор-француз, он хорошо понимает французский язык, - продолжал адъютант. - Гази ездит на кобылице (3), родной сестре этого жеребца. Лошади этого семейства (4) очень умны. И очень отдатливы даже по мерке арабов, одной из самых добронравных пород. Фрунзе кивнул, не сводя с прекрасного коня сияющих глаз восхищенного ребенка. На его густых темно-русых волосах таяли снежинки. - Соблаговолите принять, ваше превосходительство! - Какое чудо!.. Какая красота!.. Прошу передать Гази мою искреннюю благодарность. Фрунзе протянул руку к морде жеребца – и тот тоже потянулся к нему, сколько позволил чумбур, издав тихий звук, милый сердцу лошадника – приветственный гортанный гоготок. Этот звук – дружелюбное «хо-хо» - означал «Так это ты мой новый хозяин? Ну что ж, сдается, поладим!» - Гугучит вам, товарищ командующий! Признал! – обрадовался один из конвойцев. - Меня все кони любят, - улыбнулся Фрунзе, - не так, как Буденного, - перед ним, как в сказке, «кони пляшут трепака», он лошадиное слово знает, - но все же. - И как это у вас получается? – позавидовал Дежнов, у которого отношения с лошадьми никак не складывались – даже его флегматичная гнедая кобыла при виде владельца "делала крысу", собираясь укусить. Фрунзе пожал плечами: - Нет никакого секретного способа, который вы узнаете, и все вам станет. Я просто сам их люблю. Он почесал коню лоб под челкой и протянул на ладони подсоленный сухарь. Красавец араб деликатно взял угощение и шутливо боднул его головой. - Не угодно ли вашему превосходительству испытать коня? – спросил офицер. – Гази это было бы очень приятно. Дежнов предостерегающе покачал головой: не хватало еще свалиться с коня на глазах у людей Кемаля, играть в лошадку лучше без посторонних. - Аккуратнее, это жеребец, - тихо сказал брат Костя. Его беспокойство было понятно: от жеребца по определению легче дождаться неприятностей. Двор понемногу заполнялся людьми: заинтересовались происходящим и отложили дела даже те, кто был чем-то занят. Великим всадником, как Буденный, имевший диплом берейтора, Фрунзе себя не считал. И падать ему случалось, и покалеченная нога, бывало, подводила. Советник, конечно же, был прав. - Да, почему бы и нет, - кивнул Фрунзе и поскреб пальцем бугорок под нижней губой – место, которое лошадь никак не может сама почесать, разве что о гвоздь в заборе. Конь зажмурился от удовольствия. – Только, с вашего позволения, его переседлают. Падишах из «Тысячи и одной ночи» - не мой стиль. И повернулся к бойцам: - Ребята, несите нормальное строевое седло. А это архитектурное излишество долой – на нем же серебра полпуда, коню тяжело. Седло принесли. Фрунзе осмотрел переднюю луку – достаточно ли высока, не намнет ли холку, - встряхнул потник, убедившись, что к нему не прилип сор, способный причинить коню беспокойство, - затянул подпруги, отпустил ремни путлищ – все это сам, чтобы уж если опозориться, то по своей, а не чужой оплошности. - Ну что, дружок? Готов немного побегать? Жеребец звучно фыркнул, встряхнув серебряной гривой. Он без особой лихости– мешала хромота – сел в седло, разобрал поводья, помедлил минуту, давая коню привыкнуть к своему весу, и тронул его шенкелем. И зрители, ожидавшие кто развлечения, кто неприятности, забыли дышать при виде удивительной гармонии, прекрасного единства между человеком и конем, слушающимся всадника охотно и радостно. Белый конь летел по кругу прибавленной рысью, изогнув лебединую шею, высоко выбрасывая точеные передние ноги, плыл в галопе, осаживал, ступая по своим следам, грациозно описывал восьмерки – и все это время рука всадника оставалась мягкой, поводья чуть провисали. - Выше всяких похвал! – весело бросил Фрунзе турецкому офицеру и, потрепав скакуна по шее, скормил ему сухарь. Конь ткнулся в протянутую ладонь бархатным носом – между ноздрями, под тонкой и гладкой серебристой шерстью, нежно розовела полоска кожи. Фрунзе огляделся с седла. Взгляд скользнул по укоризненному лицу Дежнова, явно не одобрявшего такое мальчишество, встретился со снисходительным взглядом брата («Ну, накатался, дитя малое?» - впрочем, без осуждения) и восторженным – красноармейца Максима Титова, который будто самого Михаила Архистратига увидал (Михаил не подозревал, что парень только что твердо решил учиться на художника, чтобы запечатлевать красоту). Турок смотрел почтительно: уж если священный белый конь сразу признал в муктасиде (5) хозяина, значит, тот удостоен особой милости Аллаха. Вдруг его глаза встретились с глазами Хлудова, стоявшего на крыльце в наброшенной на одно плечо шинели, с дымящей папиросой в руке. И в эту самую минуту радость, переполнявшую все его существо, стало невозможно сдерживать, и Михаил рассмеялся – действительно по-мальчишески, без всякой солидности, так, что конь озадаченно запрядал ушами. Сосредоточенная, несколько мрачная физиономия как-то странно дернулась – раз и другой, - как будто отдельные ее части не могли между собой договориться, и Хлудов прыснул со смеху, слабо отмахиваясь от чего-то так и не потушенной папиросой. *** Хлудов затруднился бы дать отчет в том, что с ним произошло. В нем как будто сменился состав крови. То, что он носил в себе, пытаясь осмыслить, с той ночи, когда Фрунзе посвятил его в тайну красной Российской империи, восстающей из праха и пепла, наконец заняло свое место. Сегодня, когда сотрудники миссии мирно занимались приготовлениями к отъезду, и вроде бы ничего значительного не происходило (не считать же событием подарок Кемаля и суету вокруг него), его души впервые за много лет коснулась чужая радость. От этого отвыкла душа, отвыкло лицо – губы с готовностью растягивались в неприятной кривой ухмылке, а при попытке сложиться в нормальную человеческую улыбку их точно судорогой свело. Что ж. Тот молодой офицер, выпускник Николаевской военной академии, которому Брусилов вручал первого Георгия, сгинул, и не было никакого способа вызвать его из небытия. Но Роман Хлудов больше не был и тем, кто медленно падал в адскую бездну без проблеска надежды. Пропасть, призывавшая его, закрылась. Ад замерз. Его новая жизнь не обещала быть ни долгой, ни легкой, но он хотел быть именно там, где он был теперь. Вот именно – хотел быть. Впервые за несколько лет он чувствовал, что быть, существовать – хорошо. *** - Нет, ну ты посмотри, - изумленно воскликнул ехавший рядом с братом Константин. – Приворожил ты его, что ли? Всадник на белой лошади во главе небольшой кавалькады – Кемаль-паша с телохранителями – приближался к ним легким галопом. - Я нарушил протокол, - улыбнулся Кемаль. – Я хотел еще раз увидеть моего брата. - Мои спутники не дадут соврать – мы ползли черепашьим шагом, я ждал тебя, - ответил Фрунзе. – Мне не верилось, что наш разговор на банкете окажется последним. - Нравится? – Кемаль кивнул на белого коня. – Вижу, нравится… Пусть он принесет тебе удачу – он счастливый, как и его сестра, - двойня у лошадей обычно не выживает, а они выжили. - Спасибо, Гази… Мустафа, нащупал ты мою слабую струну! – усмехнулся Фрунзе. И добавил уже серьезно: - Второй раз в жизни друг дарит мне коня. Тот, который сделал это первым, вскоре погиб (6)… Пожалуйста, будь живой! - Буду. И пока я жив, никому не поссорить нас. *** Константин не переставал удивляться братишке, с которым судьба развела их на долгие пятнадцать лет. Вот как бывает - не пригодилась Михаилу его умение видеть насквозь хитрых азиатов, а пригодилось совсем другое: способность разглядеть в Кемале усталого и измученного сомнениями человека, в одиночку поднявшего непомерный груз. «Знаешь, Костя, в камере смертников я выглядел сделанным из железа, а в душе хотел домой к маме», - сказал ему как-то младший брат. Вспомнив сейчас эти слова, Константин подивился нежности и хрупкости человеческой души: Мустафа Кемаль, воин и политик, который бывал и суров, и жесток – по обстоятельствам, которого заслуженно считали способным на изощренное коварство, растаял, встретившись с правдой, человечностью и добротой. Как же мало в мире правды, человечности и доброты! Какой у людей голод по ним! - «Неровные пути сделаются гладкими, и явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие» (7), - сам того не замечая, проговорил он вслух. *** Кемаль снял перчатки и заткнул их за пояс. То же самое сделал и Фрунзе. Они обменялись рукопожатием и долго не разнимали рук. - Всю жизнь, ты знаешь, я искал нечто прекрасное. Я спрашивал себя, где же тот мир, отзвуки которого в музыке и стихах исторгают слезы из моих глаз? А теперь я думаю, что он должен быть населен людьми, похожими на тебя: их храбрость равна доброте, а дух силен так же, как и разум. - Я не такой человек, Мустафа, я только стараюсь быть таким, - ответил Фрунзе. – Этот прекрасный новый мир не шмякнется на нас, как снег с крыши, придется нам самим быть кирпичиками для него. Потому что будущее, ради которого мы сражаемся и трудимся, - это ведь не школы, больницы, библиотеки, железные дороги, электростанции сами по себе: это – люди. Это свобода, радость, дружба. Наконец они простились, и посольский караван продолжил путь. Всадник на белой лошади долго смотрел вслед. Вот как бывает, думал Михаил Фрунзе, поднимаясь в стременах на рыси. Вот как бывает: встретились с человеком, чтобы через пару недель расстаться, скорее всего, навсегда, - а кусок твоей души остался у него, и кусок его души ты увозишь с собой. 1. Лесков. "Очарованный странник". 2. По преданию, клички этих кобыл - Сиглави, Кохелайн и Хабдан. В их честь названы три внутрипородных типа арабской лошади. 3. Мусульмане предпочитают кобыл, поскольку именно так, по преданию, поступал пророк Мухаммад. 4. Семейство - отсчет происхождения по линии маток, то есть кобыл (отсчет по линии жеребца-производителя называется кровной линией). 5. Муктасиды - христиане (шире - европейцы), в отличие от язычников - гяуров. 6. Чапаев. 7. Ис. 40, 4–5.