Все теперь без меня

Рекомендуется освежить в памяти песню из фильма "Крестный отец". Слушала, когда писала. https://youtu.be/DY1uNBwkZe0 Михаил Фрунзе сидел за столом в салон-вагоне и рисовал в записной книжке странные фигуры. Они обозначали вполне конкретных людей, а стрелки и всевозможные значки – драматические отношения между ними. Стекла пенсне и козлиная бородка – Троцкий, трубка – Сталин, абрис фуражки с высокой тульей – Дзержинский. Троцкий… Как же называется философия, когда во всей вселенной человек считает реально существующим только себя? Солипсизм? Или никакой не «изм», а просто дурак? Ненависти к Троцкому Михаил не испытывал - тот был ему противен до тошноты, до невозможности долго находиться в одном помещении. Сталин, Коба… Умен, хитер, скрытен, человек действия, превосходный организатор, смел, решителен, но и здравого смысла ему не занимать, отчего отдельным пустозвонам, не будем пальцем показывать, представляется ограниченным и приземленным типом. На самом же деле сентиментален и чувствителен к прекрасному – его глубоко трогают произведения искусства. Ненавидит Троцкого из-за конфликтов во время первой и второй обороны Царицына и Польской кампании. Вынужденно примирился с ним по прямому приказу Ленина, но это примирение Рошфора с д,Артаньяном. Злопамятен. Феликс… Феликс – загадка, сфинкс… Никто не знает наверняка, что за мысли за этим высоким, с залысинами, лбом. Лично до экзальтации предан Ленину, ненавидит Троцкого. Троцкий в юности, в ссылке, жестоко оскорбил ранимое самолюбие Феликса, баловавшегося стихами, - попросту говоря, высмеял эти стихи. Феликс не забыл и не простил, он горд, привержен польско-шляхетскому понятию о чести, унизить его – приобрести врага на всю жизнь. Вообще – несколько экзальтирован, постоянно взвинчен, как доберман. Возможно, так сказывается болезнь – туберкулез, грозящий перейти в скоротечную чахотку. Умен, храбр, равен себе – в том смысле, что порой выражается патетически, что несколько смешно, но при этом чувствует и думает ровно то, что говорит. По натуре не зол, способен на сочувствие. Пан гоноровый. Вспыльчив, ершист и… тоже злопамятен, как ни странно. В теории горячие и нервные люди отходчивы, но что-то ни к Дзержинскому, ни к Буденному (еще один бешеный огурец), ни к Котовскому это не относится… Причем непримиримы они только в вопросах престижа и достоинства. Семен как-то простил зверское убийство старика отца, расстрел ни в чем не повинной сестры с ребенком*, - сумел не встать на тропу кровной мести. А вот «тупого лошадника» годы спустя припомнит – и закопает живьем. Михаил прикрыл глаза, перемножая в уме пятизначные числа. Этим способом он помогал себе думать и делать паузы между мыслью и действием. Несколько раз такая вот двухсекундная пауза спасала ему жизнь. Потом он вырвал лист и сжег его в пепельнице. Он не был наивным и знал, что никто из сильных мира сего не гарантирован от шпионажа, а за исписанные листы из его блокнота любой лазутчик душу заложит дьяволу. *** В Москву прибыли в одиннадцатом часу утра. По перрону, поглядывая на часы, нетерпеливо прохаживался Дзержинский в штатском. Нетерпение, по-видимому, объяснялось тем, что пальто и шляпа не соответствовали трескучему морозу. Фрунзе застегнул ремни портупеи и, на ходу надевая богатырку, вышел на перрон. - Здравия желаю, Феликс Эдмундович, вы здесь как председатель ВЧК или как нарком путей сообщения? - Как комитет по встрече, - синими от холода губами усмехнулся Дзержинский. – Не хочу, чтобы повторился тот вопиющий случай**. - Да что вы, право! Я знаю, что вы были совершенно ни при чем. - Тем хуже, Михаил Васильевич. То, что в моем ведомстве есть сотрудники, подчиняющиеся не мне, говорит не в мою пользу. Точнее, были – я принял меры, но не считаю, что тем самым загладил нанесенное вам оскорбление. Вы уже слышали новость? - Вас разгоняют? – поднял брови Фрунзе, улыбкой давая понять, что шутит. - Реорганизуют, - не принял шутки Дзержинский. - В Главное Политическое Управление. Владимир Ильич решил лично разобраться с произволом чекистов на местах, с уголовными и примазавшимися элементами. Согласен, таковых немало, хотя в конце прошлого года весь штат ВЧК составлял 31 тысячу – на всю страну!.. - Феликс Эдмундович, вы слишком заняты, чтобы встречать меня на вокзале, да и я прекрасно могу за себя постоять, - мягко заметил Фрунзе. – Что случилось? Зачем я вам понадобился? Глава ВЧК сделал сложную гримасу – скажу, мол, но позже, вдали от лишних глаз и ушей. - Предлагаете перенести нашу беседу в более уединенное место? - Да. Но в беседе, если вы не против, примет участие еще один человек. Если бы Михаил всю дорогу не рисовал схемы, он бы не догадался, а тут прозвище само прыгнуло на язык: - Коба? - Да. Коба – Сталин – не был его другом, но дружил с Буденным и Ворошиловым, которых знал по битве за Царицын. Михаил высоко оценивал первую и вторую оборону Царицына и его роль в этом, и считал, что у Сталина, в отличие от Троцкого, есть потенциал полководца. Друг другу они, в общем, были симпатичны, и в вопросе об амнистии Сталин Михаила поддержал – по-видимому, желая оказать любезность. - Хорошо, только предупрежу товарищей. - С вашего позволения, Михаил Васильевич, я подожду вас в машине, - извинился Дзержинский, - я что-то совсем замерз. - Еще бы! Что за парижский шик? - Я только что с подписания контракта с англичанами о поставке паровозов. В качестве председателя ВЧК очень удобно носить военную форму и всех пугать, а в качестве наркома путей сообщения – извольте радоваться!.. Вот так, между прочим, раздвоение личности и наживают! Хотя какое там раздвоение… Я ж еще и председатель ВСНХ! Не знаете, где достать сорок восемь часов в сутках? - Самому бы кто подал! Михаил вернулся в салон-вагон, где Константин с Хлудовым резались в шахматы. - Я вернусь через пару часов, - сказал Михаил и, заметив, как переглянулись Костя и Роман, добавил: - Никаких поводов для беспокойства. Мы союзники. - Куда ты? – спросил брат. - Интриговать! – веско ответил Михаил и, гремя шашкой, стремительно вышел из вагона. *** - Вы ж еще и председатель Комиссии по улучшению жизни детей, - припомнил Михаил, садясь в машину, - разве можно так нагружать? - Да это-то мне в радость, - улыбнулся Дзержинский, его большие холодные глаза на миг потеплели. – Я люблю детей… Недавно доктор Ульянов*** приезжал, не мог нахвалиться вами: вы и три детских дома организовали на Украине, и в Ялте, Севастополе, Симферополе дворцы отвели под детские санатории! - А еще я, хоть убейте, не сопру серебряные ложки. Что ж мне, самому в этих дворцах надо было поселиться, что ли? Дзержинский тихо сказал: - А вы знаете, что Троцкий поселился с семейством во дворце князей Юсуповых? На двух этажах?.. – его тонкие губы нервически дернулись, глаза сузились и потемнели, и стало заметно, что в нем, как во многих литовских шляхтичах, есть татарская кровь. - А Дмитрий Ильич знает! Михаил вспомнил, как совсем недавно московские чекисты оделись в форменные хромовые куртки солдат-самокатчиков, накрыв каких-то спекулянтов, торговавших краденым обмундированием. И как Дзержинский в тот же день приказал им снять обновки, потому что люди обнищали, раздеты, разуты – как можно проявлять к ним такое неуважение? Они прибыли, очевидно, на конспиративную квартиру, где Дзержинский встречался со своими личными агентами, о которых, кроме него, никто не знал. У Фрунзе были и такие квартиры, и такие агенты. Там уже ждал Сталин, попыхивая неизменной трубкой; на столе стояла пузатая оплетенная бутылка темного стекла и бокалы. - Открыл, чтобы продышалось, - пояснил он. – Ну, за успехи молодой советской дипломатии? - Здравствуй, Коба! Рад тебя видеть. Пить, извини, не стану – мне сегодня еще Георгию Васильевичу об этих успехах докладывать. - Ну, как хочешь, а мне это не мешает. Дзержинский снял пальто, оставшись в прекрасно сшитом костюме-тройке темно-шоколадного оттенка с вишневым галстуком. В отличие от Семена Аралова, которому штатское было явно не к лицу, Феликс носил костюм с непринужденным изяществом. Михаил с любопытством посмотрел на него – надо же, янтарные запонки у тонких запястий, рубашка накрахмалена, одно слово, шляхтич! Шляхтич во всем! - Владимир Ильич недавно на партсобрании присутствовал, - заметив его взгляд, сказал Дзержинский, - там одному коммунисту недоверие выразили - дескать, не наш он человек: и одежда у него отутюженная, и обувь он чистит, и галстук носит, и бреется… «И каждый день умывается! – закончил за него Владимир Ильич. - Садитесь, товарищ!» Посмеялись. - Ты нам нужен, дорогой, - сказал Коба, разливая вино. Михаил поднял бровь: - Когда мне это говорят, я слышу: «Дерни вон тот безнадежно застрявший воз и этот тоже». - Так мы ведь не цветочки поливаем, - примирительно заметил Дзержинский и понюхал свой бокал. Крылья тонкого носа дрогнули. - Вопрос в том, что за ягодки, - усмехнулся Михаил. Сталин затянулся, выдохнул дым, сделавшись похожим на небольшого, благодушного, но определенно не травоядного дракона. - Хорошо, дорогой. Давай начистоту. Мы намерены отстранить Троцкого от армии. И добиться твоего назначения на пост наркома и председателя Реввоенсовета. Добиться того, чтобы ты возглавил РККА. Было бы неправдой отрицать мгновение торжества: «ДА! Это достойный меня вызов!» - которое Михаил испытал, но жизнь научила его обуздывать порывы. - Как интересно. Кто это «мы» и почему я? - Мы – это, помимо присутствующих, все, кто ориентирован на государственное строительство, - ответил Дзержинский, - то есть Калинин, Ворошилов, Микоян, Орджоникидзе, Киров, Куйбышев и другие. - А кто еще, дорогой? – почти одновременно с ним заговорил Сталин. - У нас есть крупные военспецы - царские генералы Потапов, Самойло, Снесарев, Махров, твой друг Новицкий, - но они сомнительны в глазах коммунистов. Есть народные полководцы – такие, как Буденный, Блюхер, - но им не хватает образования, они не авторитетны для военспецов. Тебя уважают военспецы, ты лучший военачальник РККА, не потерпевший ни одной неудачи, и ты большевик, политкаторжанин, профессиональный революционер. Нет другой кандидатуры, которая устроила бы разные группы военных, между которыми существует напряжение и даже определенная конфронтация. - То есть у меня губы Никанора Ивановича и нос Ивана Кузьмича. С чем я себя и поздравляю. Это очень интересно, - усмехнулся Фрунзе. Усмешка вышла жесткой и неприятной, поскольку в ней не участвовали глаза. - Всем здесь присутствующим Троцкий нанес более или менее тяжкие оскорбления, - тихо сказал Дзержинский, - но все мы взрослые люди, связанные партийной дисциплиной, и способны переступить через личную неприязнь в интересах дела. Проблема в другом. Троцкий – политический авантюрист с непомерными амбициями, полностью оторвавшийся от реальности, и такой человек не может быть терпим на посту главы РККА даже номинально. Он просто опасен. Существует и другая угроза, связанная с возглавляемым мной ведомством. Как бы я ни старался усовершенствовать внутреннюю систему безопасности, в институты, подобные ВЧК, стремятся и, увы, проникают случайные и просто криминальные элементы. - На местах им раздолье, - сухо подтвердил Фрунзе. – Мы не сработались с Землячкой, но я признателен ей за то, что она разоблачила злоупотребления в Особом отделе Четвертой армии. Ваши люди, Феликс Эдмундович, оказались не на высоте. Кстати, Манцев не справляется, направьте ему в помощь одного-двух опытных и порядочных сотрудников. - Да, хорошо. Командирую к вам Яна Ольского, он один из лучших. Но вернемся к угрозе, о которой я говорил. Она заключается в том, что система, подобная ВЧК, может выйти из-под контроля, стать самодовлеющей и работать на разрушение государства, которое призвана охранять. Я много размышлял об этом и вижу, что угроза реальна. Но и обойтись без нас нельзя: страна утонет в бандитизме, в молекулярной гражданской войне всех против всех. Выход я вижу в системе противовесов, важнейшим из которых должна стать армия. Да, в случае необходимости военные должны быть готовы принять меры к обузданию моего ведомства, особенно когда меня с моим авторитетом уже не будет в живых. Я нездоров, я не проживу долго. И поэтому хочу быть спокоен за первый из рычагов государственной власти – армию, за то, что она в надежных руках. Глава ВЧК говорил тихо и очень спокойно, но на его впалых щеках проступили пятна чахоточного румянца. - Я глубоко уважаю вас, Михаил Васильевич, как человека трезвомыслящего, стремящегося проводить в жизнь наиболее умеренные и гуманные решения. Я предупреждаю вас, что если мы не проведем чистку РККА и ВЧК от троцкистов сейчас, то ее все равно придется провести – лет через десять-пятнадцать, большой кровью. Пятизначные числа, Михаил. Пятизначные числа. Видно, каждому приходится делать выбор, которого он хотел бы избежать. Скажи «да», отрежь себе пути к отступлению, ввяжись в схватку в высших эшелонах власти, чего всегда избегал, предпочитал отходить в сторону и наблюдать. Скажи «нет», откажись от ноши, который никто, кроме тебя, не поднимет – и хватайся потом за голову, когда тебя пошлют завоевывать Персию или Афганистан. - Дело не только в этом, - снова вступил в разговор Сталин, - все мы изучали историю Французской революции, все знаем, что она закончилась военным переворотом и диктатурой. Поэтому во главе армии должен стоять человек, который не захочет примерить корону. - Ну, предположим, у вас… у нас все получилось. Троцкий снят со всех военных постов, и я – наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета. Но с какой целью? Чего конкретно вы хотите? Сталин ответил просто: - Мы хотим, чтобы все было хорошо с Красной армией. И со страной. - Но хочу предупредить, и вы должны понять это, - я не стану удобной декоративной фигурой, которая занимает место, а решения принимает кто-то другой. У меня есть свое видение армии нового типа, которую нужно создать, есть план реформ, которые затронут всё, от института комиссаров до военно-учебных заведений. - Уже есть?.. Дорогой, вот и ответ на твой вопрос – почему ты! Потому что спроси любого другого: у него или полный сумбур в голове, или бонапартистские амбиции. И только ты уже знаешь, что делать, а главное – зачем! Фрунзе долго молчал. - Что я могу сказать? Радоваться глупо, отказываться не считаю правильным, поскольку сам думаю так же. Что ж, этот воз будет потяжелее Украины, хотя и от нее у меня уже кровь из глаз. Но дернуть его надо. Согласен. Сталин, настороженно ожидавший ответа, взял бокал. Дзержинский улыбнулся уголками бескровных губ. - Но только в том случае, если смещение Троцкого и снятие его креатур с командных должностей произойдет бескровно и законным порядком, а не… Впрочем, надеюсь, об этом речь не идет. Такие методы не доводят до добра, и я не тот человек. - Не волнуйся, дорогой, - Сталин снова обрел свою обычную вкрадчивую ласковость. – Троцкого и его сторонников мы не расстреляем, мы их вышлем. Пусть устраивают мировую революцию где-нибудь в Аргентине. - Два слова о практической стороне вопроса, - сказал Дзержинский. – Михаил Васильевич, я со своей колокольни предвижу, что наш Демон Революции попытается не поддаться экзорцизмам. Нужно позаботиться о том, чтобы его призывы к оружию остались гласом вопиющего в пустыне. Вашего перевода в Москву, вначале на пост его заместителя, мы добьемся в ближайшее время… - Дайте мне еще год. Еще один год, чтобы завершить «малую войну» на Украине. Я привык оставлять дела в порядке, - прервал Фрунзе. - Принято. А кого из крупных военных вы рекомендовали бы также перевести в Москву, чтобы доверить им войска Московского гарнизона и Московского военного округа? - Буденного. И Котовского. Но им обоим также нужен год. Семену Михайловичу – чтобы навести порядок на Дону, где важны его популярность, личный авторитет и знание обстановки. Григорию Ивановичу – чтобы чувствовать себя уверенно в должности командира корпуса. Засиделся он на бригаде. - Поддерживаю, - кивнул Сталин. – Знаю обоих по Польской войне, а Семена Михайловича еще и по Царицыну, - обоим можно доверять. И Буденного наш Демон очень удачно обозвал тупым лошадником, а Котовского – уголовником. - Напрасно, - бледно улыбнулся Дзержинский. - Еще бы не напрасно! Я в Польском походе видел, какие у Семена Михайловича экзорцизмы, - любого демона изгонят! Так насмотрелся, что сутки потом кушать не мог! * Отца Семена Михайловича зверски избили и бросили умирать на морозе, сестру с грудным младенцем расстреляли - но она выжила, пуля сорвала ей лоскут кожи с головы, и молодая женщина, потеряв сознание, упала в братскую могилу, а ночью очнулась от холода, как-то выбралась и пришла в родной хутор. В полнолуние, вся в крови, после того как была уведена на расстрел. Ее до утра не пускали ни в один дом, принимая за привидение. ** Обыск в поезде Фрунзе, устроенный осенью 1920 года по приказу Троцкого. ***Дмитрий Ильич Ульянов - начальник Главного Курортного управления Крыма.