Все теперь без меня

Родина – это тень вечного дома, падающая на землю. Сколько живого тепла несут в себе эти слова, как будто главная часть души перетекает в то родное, что они означают. Что-то всегда новое и глубинно-радостное раскрывается в душе, когда их говоришь или слышишь. Они обнаруживают бездонную глубину сердца, рождают желание любить и защищать родное всем своим существом, полагая в этом суть своего счастья. (протоиерей Иоанн Гончаров) Куда больше женщин, на которых можно жениться, чем мужчин, с которыми можно дружить. Г.Бёлль. С охоты возвращались с полем – затравили трех кабанов. Хлудов, конечно, ничего не убил, зато сам не подвернулся под выстрел и не заблудился в лесу, отстав от товарищей, - что для человека, не ездившего на охоту со времен выпускных экзаменов в Николаевской военной академии, было несомненным положительным результатом. Но Фрунзе!.. Вот кто башибузук-то, Кемаль перед ним просто дитя. И стреляет как Вильгельм Телль, легко поверить, что в сибирской ссылке он охотой прокормил целую ораву неприспособленных. Человек, уже несколько лет находящийся у власти, должен уже всем пресытиться и разговаривать через губу, а он?.. Выстрел, вышколенный строевой конь, не иначе, чуял настроение хозяина – перепрыгнув поваленное дерево, шаловливо отбил задом. Тот самый Выстрел, который прошлой осенью, сам подстреленный, вырвался с раненым всадником из окружения и ушел от погони. Это при том, что лошади совершенно не держат пулю, даже от легкой раны падают с ног или начинают биться. Темно-рыжий круп мелькал вдалеке, грозя исчезнуть из вида. Похоже, красный маршал решил прогуляться по лесу один. Это можно было понять – следующая по пятам охрана кого угодно выведет из себя. Но мало ли на кого в этом лесу нарваться можно? Морально готовясь получить бортовой залп крупным калибром (ругаться Фрунзе умел, только редко это делал), Роман пришпорил своего серого и поскакал следом. Услышав конский топот за спиной, Михаил придержал Выстрела и обернулся. Хлудов подъехал, глядя на него с выражением «Да хоть дерись». - Уйти в туман не удалось, - усмехнулся Фрунзе. – Ладно. Покажу тебе одно место, там сейчас очень красиво. Он двинулся вперед рысью, свернул, потом еще и еще – Хлудов скоро устал считать одинаковые деревья в одинаковых подтаявших снеговых шубах и понял, что один отсюда не выбрался бы ни за что. - Ты в лесу не ориентируешься, что ли? - Без компаса – очень плохо. - Если когда-нибудь заблудишься, положись на коня. Брось повод, скажи «Домой!» - он найдет дорогу. Роман придержал ветку клена, чтобы проехать под ней. С нее посыпался снег. - Павлова от нас забирают, переводят в Туркестан, - сообщил Михаил. – Сложно будет замену ему подобрать. - Жалко. Павел Павлов, начальник Управления военно-учебных заведений Украины и Крыма, был человеком толковым и очень надежным. Гвардейский офицер с партбилетом, дворянин, генеральский сын – и убежденный, идейный коммунист. Такого действительно трудно заменить. - А что Феодосийская школа? Фрунзе накануне ездил инспектировать Феодосийскую кавалерийскую школу, примечательную тем, что преподавали в ней бывшие белые офицеры, осенью двадцатого пожелавшие остаться в Крыму. Работали они вполне добросовестно, да и Павлов за ними присматривал, просто высокое начальство должно иногда обозначать свое присутствие. - Лояльны, вполне просоветски настроены. Но… они учат так же, как их самих учили. Шаблонно. Не умеют по-другому. Наштампуют нам таких же олухов – в голове каша, на голове кастрюля, - как выпускники юнкерских училищ. - Спасибо на добром слове. - Ты исключение. И вообще не очень-то похож на кадрового офицера, - задумчиво проговорил Фрунзе. - Чем же? – рассеянно спросил Хлудов, занятый мыслями о том, уместно ли сейчас возобновить разговор о «политических интригах высокого полета». - Ты умней. Михаил усмехнулся, вспомнив, как курсанты обступили его и задали ставший уже привычным вопрос: почему вы защищали генерала Хлудова? И свой ответ, - он был дан немного «на вырост», поэтому Фрунзе был не уверен, поняли его или нет. - Это человек великой души. Такие люди способны на подвиги и на преступления, из них получаются тираны и инквизиторы, герои и святые. Великие души не опускаются до пошлого зла. Михаил Фрунзе обвел взглядом юные лица. - Друзья мои, вы станете командирами полков, комбригами, начдивами, может быть, командармами. Вы должны знать то, что не расскажут на лекциях по тактике. Есть враг, с которым невозможен мир, как нельзя заключить мир с сыпным тифом, - только беспощадное уничтожение, как бы плохо и жестоко это ни выглядело. И есть враг, которого нужно разбить, а потом сделать союзником. Разница в том, что первый преследует свои шкурные интересы, а у второго есть святыни, которые он защищает. Существует воинская этика, друзья, и она требует уважения к достойному противнику. Неуважение воина к врагу обесценивает победу и деморализует его самого. Кто же был достойным противником в нашей политической борьбе? Конечно, не слюнтяй Керенский и подобная ему плесень, а те, кто способны бить и крошить так же, как на это способны мы. Те, кто провел против нас не одну талантливую военную операцию, совершил, по-своему, немало подвигов, проявил немало самого доподлинного личного героизма*. Герои остаются героями, даже если защищают неправое дело. Таких, как генерал Хлудов, есть за что ненавидеть, но нельзя не уважать, и когда такой враг разбит и сложил оружие, он заслуживает рыцарского отношения. С ним можно заключить мир, потому что, как я и говорил, он способен на злодейство шекспировского размаха, но выше пошлого зла. Не струсит, не солжет, не предаст, не нарушит слова. Помните, друзья, - воин обязан быть рыцарем, иначе он станет зверем. Мы воюем не из ненависти к врагу, а из любви – к нашему Отечеству, к свободе, к своему народу, великое будущее которого защищаем с оружием в руках. - Понимаешь, на меня не произвел впечатления ни один из генералов, которые служили в моих штабах, кроме Федора Федоровича Новицкого, но он скорее кабинетный ученый. А Ханжин, Востросаблин, Махров… Семен Буденный крупнее любого из них и как личность, и умственно, и как военачальник. Нет, я их уважаю, они молодцы, но… плохо умеют думать – неспособны охватить умом сколько-нибудь неординарное, масштабное явление, такой, знаешь, местечковый умственный кругозор. Плохо развито абстрактное мышление, не умеют обобщать, экстраполировать. Видимо, это системный порок дореволюционного военного образования – к этому выводу я пришел еще в юности, когда несколько моих приятелей поступили в юнкерские училища: через год они так отупели, что я их не узнал. - В гарнизоне после училища я тоже изрядно отупел, - согласился Роман, - атмосфера там была почти как в купринском «Поединке». - А ты разве не в гвардии служил? Происхождение вроде подходящее. - Происхождение подходящее, но поместий наша фамилия лишилась еще при Екатерине и перешла в категорию служилых – живущих жалованьем. А в гвардии было принято кутить и играть. И вообще жить страстями. Не было у меня ни средств, ни интереса к такому времяпрепровождению. Я скучный тип. Хлудовский конь, серый жеребец по кличке Пилсудчик, соскучившись, попытался тяпнуть седока за сапог. Роман рассеянно потрепал его по гриве, которую следовало подстричь, и улыбнулся воспоминаниям. Рядовой штабного эскадрона Первой Конармии Роман Хлудов озадаченно смотрел на серого гривастого жеребца, а тот смотрел на него. Без всякой приязни. - Вот, это твой боевой товарищ, зовут Пилсудчик, по зубам лет десять, порода… вот не успел спросить того поляка - он как-то сразу помер, болел, наверное, - ухмыльнулся Буденный. – Похож на полукровного. Норов… не жеребцует, не людоед, но всадника проверяет. Тварь исключительно злопамятная, не вздумай бить – убьет. Имеешь навыки сбережения строевого коня и ухода за ним? - Откуда? Юнкеров этому не учили, только ездить. Предполагалось, что у каждого будет денщик. - Учись. Здесь РККА, родной, ручки придется намозолить. Гриша, покажи человеку, как обиходить коня, - окликнул он своего ординарца, делавшего что-то непонятное с правым передним копытом гнедого Казбека. – Спрошу строго, штабной эскадрон – эскорт командарма, лицо армии. Кони должны лосниться, как экспонаты с Парижской выставки. - Унтер ты и есть. – Хлудов не возражал, что Красный Мюрат ему с первой встречи тыкает, просто отвечал тем же. - А ты забыл, что служба на унтерах держалась? В моем полку офицера только водку жрали как не в себя да в картишки дулись. И так везде. Вот поэтому мы, красные унтеры, вас, беляков-золотопогонников, и замесили на пирожки. …И вот теперь, три недели спустя, Хлудов сидел на тюке соломы у коновязи и мрачно смотрел на дело рук своих. Дело рук напоминало стригущий лишай – а он всего лишь пытался подравнять Пилсудчику отросшую гриву. «Побрить?.. – мелькнула мысль. – Безобразнее уже не будет». Вот только бритва конский волос, пожалуй, не возьмет – слишком жесткий… - Роман Валерьянович, лошадей не стригут ножницами, вы не знали? Он вскочил и вытянулся, отдавая честь, и только потом сообразил, что Фрунзе пробыл в Москве три дня, а сюда, в ставку Буденного, приехал только теперь. Значит… значит… - Ну вот, Политбюро наконец проголосовало, постановление об амнистии подписано, - козырнув, сказал Фрунзе, - завтра это уже будет в газетах. Можно вас легализовать. Собирайтесь, мы едем в Харьков. Я с нетерпением ждал этого, вы мне нужны. - В Харьков, - повторил Хлудов тупо, как автомат. И, поскольку Фрунзе сделал жест – вольно, мол, - упал обратно на тюк. Мда, нервишки-то ни к чертям… Да и то, к такой тяжелой артиллерии, как Шекспир силами красноармейского полевого театра, он не был готов. Честно говоря, ни к чему он не был готов, кроме стенки. Он не слишком верил, что Фрунзе сумеет обаять загадочное большевистское Политбюро, и не принимал всерьез обещание не выдавать его властям, если амнистии не будет. Не станет же красный маршал, любимец Ленина, рисковать карьерой – зачем, ради чего? - …ножом. - А? – он подскочил, осознав, что основательно выпал из реальности. - Я говорю, лошадиную гриву обрезают ножом, - невозмутимо повторил Фрунзе. – Отделяют гребнем прядь за прядью и режут. Тогда получается ровно. А… это же просто стригущий лишай! Хлудов уронил папиросу, в которую полминуты безуспешно пытался попасть спичкой, и прыснул со смеху. При этом у него брызнули слезы. - Ну, тут уж ничего не сделаешь, только ждать, когда обрастет, - вздохнул Фрунзе, глядя на оболваненного коня, как ценитель живописи – на усы, подрисованные Мадонне Рафаэля. – Жду вас в штабе. Полчаса спустя Роман открыл дверь (в обычных условиях в армии не стучат, а сразу входят) – собственно, он шел на звук, поскольку сильные голоса, слаженно выводившие «Ой, да не вечер, да не вечер», были слышны далеко на улице. Два красных полководца как раз допели до «Налетели ветры злые, да с восточной стороны», - Буденный махнул рукой: заходи молча, не мешай, - и они закончили. Фрунзе встал. - Едем, - сказал он. – Семен, спасибо, друг. Выручил. - Был рад помочь. Они обнялись и расцеловались. - Кому сдать коня и амуницию? – спросил Буденного Хлудов. Его кольнуло мимолетное сожаление – хитрый и порядком вредный Пилсудчик успел, оказывается, стать привычным, почти родным. Видно, проснулась давно забытая потребность прилепиться душой к кому-то живому. Роман уже не так дивился Чарноте, который ревел белугой над срезанным пулеметной очередью конем. А тогда зрелище здорового взрослого мужчины, убивающегося по лошади, показалось ему диким и совершен неприличным. - Что у нас, коней, что ли мало, - пожал плечами командарм, - забирай, дарю. - Куда? - удивился Хлудов, не имевший понятия, куда «забирают» его самого. - В мой эшелон, - улыбнулся Фрунзе, - в Харьков. Служить будете при моем штабе, жить – в общежитии комсостава, звучит пугающе, но это не барак, а вполне приличная гостиница. При ней есть гараж и конюшня. Свою лошадь держать удобнее, чем брать казенную, да всякий раз другую. Вашими документами займется Сергей Аркадьевич, все организационные вопросы на нем. Ну, прощайтесь. Буденный протянул руку. Хлудов, мгновение промедлив, взял ее. Хватка у Красного Мюрата была – впору подковы разгибать. - Спасибо. - Да на здоровье. Ты хороший боец, не был обузой. …Автомобиль главкома, рыча мощным мотором, одолевал заметенную первой зимней метелью дорогу. Позади рысили бойцы конвоя, один из них вел заводным удивленного таким внезапным поворотом своей лошадиной судьбы Пилсудчика. - Ну, вот и имуществом каким-никаким обзавелись, - сказал, обернувшись с переднего сиденья, Фрунзе. – Жизнь-то налаживается. - Надеюсь, ходить за лошадьми курсантов учат, - усмехнулся Хлудов. – Нам их коноводы подавали в манеж уже оседланными. Растили… олухов – не олухов, но особую касту, слепо верящую в свою избранность и превосходство. - А кто такой Коба? – спросил он, помолчав. Фрунзе, если и удивился вопросу, ничем своего удивления не обнаружил. - Нарком по делам национальностей. Член Политбюро. Умный, дельный, превосходный организатор, имеет способности к военному делу, скрытный, себе на уме – и это еще мягко сказано. Любит изящное во всех видах, почти как Ворошилов, есть чувство юмора, весьма специфическое. Охотник, как и я. Мы с ним понимаем друг друга. Что тебя еще интересует? - Фамилия у него есть? - Джугашвили-Сталин. - Сталин? Оборона Царицына?.. Да, неглуп. - Он очень умен. - Ты точно с ним не в ссоре? - Абсолютно. Мы на одной стороне. Нам совершенно нечего делить. - А другая сторона?.. - Она существует. Давай вернемся к этому позже, я же обещал, что расскажу. Просто не хочется портить сегодняшний день. Лес неожиданно закончился, они оказались на уступе пологого холма, с которого открывался вид на пустынные поля, церковную колокольню, березовую рощу и излучину неширокой реки. Вроде бы по отдельности все было обыкновенным – поля как поля, река как река, церквушка как церквушка, роща как роща, разве что березы уж очень стройные и ровные, тянутся к небу, как свечки. А все вместе взятое – вдруг сложилось в картину такой неописуемой щемящей красоты (и какой идиот додумался называть ее «неброской»?), что защипало глаза. - Левитан, - сказал Хлудов почему-то шепотом. Не хотелось здесь говорить вслух. - Тихо. Они стояли там довольно долго, начало уже темнеть. Михаила наверняка хватились. Но эту тишину – снаружи и внутри, в душе, где все вставало на свои места, приходило в порядок, - было жаль нарушать. Наконец Михаил повернул коня. Когда холм остался далеко позади, он заговорил: - Когда в прошлом году меня подстрелили, фразу «Ты ж не пацан» мне не сказал только ленивый. Мое безответственное поведение разбирали в ЦК, сообщили в Москву – разве что в угол не поставили, коленками на горох… Неохота выслушивать все это снова. Помолчав, он сказал задумчиво: - И ведь много видел: Тянь-Шань хотя бы - горы, разноцветные от тюльпанов, - сибирскую тайгу, Красноярские столбы, - а к этому – среднерусскому, полесскому, малороссийскому пейзажу – привыкнуть не могу. К такой красоте привыкнуть невозможно. - А ты бывал где-нибудь за границей? Не считая Турции? - Был, еще до ареста, на съезде РСДРП, - кивнул Михаил. – Там мы с Климом Ворошиловым и познакомились. Такие оба были щенки!.. Видел Швейцарские Альпы. Ну, Альпы… впечатляют, конечно. Но жить бы я там не смог. …Хлудов вспомнил пенный след за кормой «Святителя» и мертвую тоску, сжимающую сердце. И сверлящую мозг строку из «Слова о полку Игореве»: ‟О Руская землѣ! Уже за шеломянемъ еси”». - Едем. А то у меня дурные предчувствия – похоже, меня снова будут разбирать на ЦК, - хмыкнул Михаил и пустил своего Выстрела крупной рысью. *подлинные слова М.В.Фрунзе.