Все теперь без меня

Четырехмоторный «Илья Муромец» - одна из лучших машин Джанкойской авиабазы - ведомый знаменитым авиатором Алексеем Туманским, одолел расстояние от Харькова до Москвы благополучно. На московском военном аэродроме Фрунзе ждал присланный Дзержинским автомобиль. Михаил был приятно удивлен, увидев рядом с «фордом» сияющего Максима Титова. - Здравия желаю, Михаил Васильевич! А я уже права получил, - радостно улыбаясь, сказал юноша. - Феликс Эдмундович мне велел быть вашим водителем сегодня, он предположил, что нам обоим это будет приятно. Едем в гостиницу с дороги? - Ну, поехали. Как служба, Максим? - По-всякому, - ответил молодой чекист, лихо, как заправский шофер, разворачивая «форд», чтобы выехать с летного поля. – Интересно, конечно. Столько нового. Но бывает сложно очень. Одну девочку недавно послали с обыском на квартиру к арестованному буржую, точнее, ребята делали обыск, а ей поручили личный досмотр хозяйки. А хозяйка только родила, мастит у нее, грудь забинтована… Ну, плачет дамочка, конечно, истерика, сатрапы, инквизиторы, все как положено. Маруся руки десять минут мыла, как хирург перед операцией, чтобы инфекцию случайно не занести. А я бы вообще, наверно, не смог. Был бы мужик, а то – ба… женщина! Подъехав к гостинице, молодой человек вдруг как-то застеснялся и неуверенно спросил: - Михаил Васильевич, вы не могли бы поговорить с моей знакомой? Она тоже сотрудница ОГПУ, выполняет одно очень деликатное задание, и… ей непонятно, правильно ли она поступает. Ей очень нужен совет. - Если успею, у меня два часа до Политбюро. А потом я еще должен кое с кем встретиться. - Успеете, Надя как раз сменилась, дежурит ее напарница. Я тогда через час вас жду, по пути она в машину сядет, и поговорите, хорошо? - Симпатия? – улыбнулся Михаил. - Да ничего такого, - улыбнулся в ответ молодой человек, - просто девушка хорошая. *** Дверца «форда» открылась, в ней показалось серьезное девичье лицо. - Здравствуйте, товарищ Фрунзе. Можно? - Садитесь, Надежда… - он вопросительно посмотрел на нее. - Что вы, не нужно отчества, просто Надя, - улыбнулась девушка, проскользнув на сиденье. Ничего специфически чекистского не было в ее облике, она, скорее, напоминала рабфаковку. – Меня даже патриарх Надей зовет. - Кто? - А разве Максим вам не сказал? Я охраняю патриарха Тихона. Гражданина Белавина. *** - Мы с моей подругой Машей стали чекистами по комсомольскому призыву, в ОГПУ нехватка кадров, в войну погибло очень много сотрудников, - начала свой рассказ девушка. – Особенно не хватает интеллигентной молодежи. Я студентка, решила, что пойду служить, доучусь потом. И нас с Машей после инструктажа сразу послали в Донской монастырь, охранять патриарха. Его там содержат под домашним арестом, ему запрещены свидания, только визиты духовника для исповеди и одна прогулка в день по крепостной стене – его можно видеть, но вступать с ним в контакт запрещено. При нем неотлучно находится оперуполномоченный ОГПУ. Таких сотрудников несколько, я – одна из них. Еще Маша и Леша Рыбкин, он наш командир. Когда кто-то из нас уходит на выходной, дежурят еще ребята, но мы трое – костяк, мы постоянно при нем. Мы стараемся, как можем, облегчить его положение. - Вы к нему привязались? – прямо спросил Фрунзе. – Он вам симпатичен, вызывает сочувствие? - Да, он хороший человек, - так же прямо ответила Надя. – Я понимаю, что он враг Советской власти, что он призывал бороться с большевиками, но он хороший человек, это правда! - А как он к вам относится? - По-моему, неплохо. Ровный всегда, приветливый, никаких капризов. У Машки на днях отобрал «Четки» Ахматовой и отдал Рыбкину, - прыснула Надя, - да еще отчитал: «Будуарная поэзия, совершенно неподходящее чтение для молодой девушки!» Машка смеялась – дожила, сам патриарх мою комсомольскую нравственность блюдет! - Он совершенно прав, хотя у Ахматовой есть сильные стихотворения, возможно, будуарную тематику она со временем перерастет. Вот, послушайте: Когда в тоске самоубийства Народ гостей немецких ждал, И дух суровый византийства От Русской Церкви отлетал, Когда приневская столица, Забыв величие своё, Как опьяневшая блудница, Не знала, кто берёт ее,— Мне голос был. Он звал утешно, Он говорил: «Иди сюда, Оставь свой край, глухой и грешный, Оставь Россию навсегда. Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд, Я новым именем покрою Боль поражений и обид». Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух, Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный дух. - Да-а, сильно… - Надя погасила улыбку и озабоченно нахмурилась. - Мы к нему обращаемся, как положено, - гражданин Белавин. А он к нам – Машенька, Наденька… Непорядок, но мы разрешаем. - Ну и правильно. Вы же ему во внучки годитесь. Вы воевали, Надя? - Да, демобилизовалась, поступила учиться, да не судьба. - Ничего, бывает. Я вот тоже поступил учиться, но не сложилось. Были дела поважней. Вы еще что-то нарушаете? - К патриарху никого не пускают, кроме духовника. По инструкции опер должен присутствовать. Но когда дежурим я или Маша, мы выходим в коридор. Не подумайте, он нас не просит, мы сами. Для него поговорить с кем-то, кроме охраны, – отдушина, если еще и это отнять... – Серые глаза упрямо сузились: - Не хочу и не буду! - Думаю, это правильно, Надя. Духовника на входе и на выходе обыскивают, а если Тихон и просит его передать на волю что-то на словах, то… его отношение к Советской власти давно известно. А духовник видит и может засвидетельствовать, что с Тихоном обращаются гуманно, - это говорит в нашу пользу. А как к нему относится ваш начальник Рыбкин? - Леша действует по инструкции: что запрещено, в том никаких послаблений. Но много такого, что только от нас зависит. Например, печку протопить как следует, или пусть попрыгает, если холодно. Леша Деда – мы патриарха между собой Дедом зовем – никогда не строжит сверх необходимого… Михаил Васильевич, мне страшно оттого, что целый живой человек полностью в моей власти! Я заступаю на дежурство – и, не нарушая инструкции, легко могу сделать его жизнь совершенно невыносимой! Могу помешать молиться, могу отобрать книги, не вывести на прогулку – мол, опять толпа собралась на вас поглазеть, возможны провокации. Могу не отвечать на его вопросы. Много чего могу. Девушка надолго задумалась, покусывая губу, и наконец решилась: - Он иногда жжет какие-то бумаги, я видела, и Маша тоже. Мы ничего не сказали Рыбкину, потому что переписка запрещена, за это меру пресечения могут изменить – с домашнего ареста на тюремное заключение. Куда ж его, старенького, в тюрьму-то… - Никуда, - согласился Михаил. - Но не совершаем ли мы предательства? - Гражданская борьба полна спорных моментов, Надя. Но есть одно правило, которое объемлет собой все: сражайся как человек, побеждай как человек, а если победить невозможно – погибни как человек. Иначе ты превратишься в зверя, а революция – она для людей. А теперь давайте подумаем – если Тихон жжет бумаги, значит, кто-то передает ему письма с воли. Никто из честных сотрудников на это не пойдет, как бы ни сочувствовал патриарху как человеку, это враждебное Советской власти действие. Ищите врага среди обслуги. Законспирированного врага или завербованного агента. Учитесь отделять сочувствие к человеку от попустительства его враждебной деятельности: первое естественно, второе недопустимо. Вам нужно помешать переписке патриарха, а ставить об этом в известность начальство совсем необязательно. - Спасибо вам! – девушка крепко пожала ему руку. Кисть у нее была худенькая, но сильная, а тонкие пальцы – уже в характерных мозолях от оружия. - Надя, а почему вы решили, что я смогу вам чем-то помочь? Вы же меня совсем не знаете. - Максим рассказывал о вас. Мы с ним и с Машей разговаривали о том, как, оказывается, трудно быть чекистом. И он сказал, что с вами было тоже трудно, но спокойно, потому что вы мудрый человек. А так хочется мудрости, знаете. Так сложно все. Простого ума уже не хватает.