Все теперь без меня

От праздников духоподъемных до мыслей самых вероломных, как оказалось, - только шаг. Кто дрогнул - падает во мрак, и вот уже в недобрый путь отправился куда-нибудь. Куда-нибудь, где небо ясно, и кажется, что безопасно. Под солнцем юга я и сам бродил в местах благословенных, но серый цвет моим глазам привычнее. Первостепенно значенье холода для нас. Даль сумрачна, река угрюма. Но то, что Бог о нас задумал, да сбудется в урочный час. Дмитрий Мельников Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и о себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким оно было и раньше. Из письма Феликса Дзержинского жене Ялта, август 1921 года Лицо начальника Ялтинской ЧК было таким юным и нежным, что Ливеровский принял его за подростка. «Господи, что, они гимназистов, что ли, набрали в Чека?!» Присмотревшись, понял – нет, не подросток, юноша лет девятнадцати-двадцати. - Мне нужна работа. Обращаю ваше внимание на тот факт, что я никогда не был противником Советской власти. Как, впрочем, и сторонником… Я ждал. «Ого, какой дядя!» - с уважением подумал его собеседник. Рослый, статный, с суровым лицом и седыми пышными усами подковой – посетитель определенно был не «папашей», а именно «дядей». - Чего ждали? Что это, - паренек обвел рукой комнату с разнокалиберной мебелью и косо висящим портретом бородатого Карла Маркса, - как-нибудь рассосется? - Да нет, - усмехнулся Ливеровский. – Скорее, наоборот: ждал вашей победы, чтобы понять, каковы ваши истинные цели. Во время войны ведь цель одна – победить. - Что же вы находите? - Что вы по крайней мере не продаете Родину союзникам. Полагаю, ваши цели совпадают с историческими интересами России, и большинство народа на вашей стороне. - Давайте ваши документы, - сказал юноша, но через минуту его глаза полезли на лоб: - Бывший министр Временного правительства?! - Это преступление? – сухо осведомился Ливеровский. - Гм… нет, но это все осложняет. У меня недостаточно полномочий для особых случаев. Обратитесь к главкому Украины и Крыма товарищу Фрунзе, все вопросы такого рода в его компетенции. - Ехать в Харьков, в ставку этого вашего полудержавного властелина? Чтобы он лично разрешил мне наняться смотрителем на маяк?! Я бы на его месте расстрелял идиота, по такому поводу отрывающего от государственных дел. - Товарищ Фрунзе сейчас в Крыму, инспектирует Феодосийскую кавалерийскую школу. Я дам вам свой автомобиль, поезжайте, - и паренек улыбнулся с радостной готовностью помочь, на которую щедры молодые сердца. *** За Фрунзе по пятам следовала группа преподавателей школы, в которых за версту можно было узнать кадровых военных. Причем снявших погоны всего лишь год назад, когда от Графской пристани отчалил последний пароход. На ходу он что-то отвечал щеголеватому офицеру… то есть, конечно, красному командиру, но куда денешь идеальный пробор точно посередине блестящей от бриолина головы и злодейские нафабренные усики?.. Щеголь тянулся как на смотру и искательно заглядывал невысокому главкому в глаза, ухитряясь проделывать то и другое одновременно. «Пшют* какой-то», - неприязненно подумал Ливеровский. - Хотите домой, в Киев, товарищ Карум? - говорил Фрунзе, едва заметно морщась и отстраняя просителя, чтобы тот не слишком на него налезал, - видно, благоухал он как парфюмерная лавка. - Что ж, обратитесь к товарищу Павлову, думаю, он не найдет препятствий к вашему переводу туда. - Простите, что отнимаю ваше время, товарищ Фрунзе, я вас надолго не задержу, - встав перед главкомом, сказал Ливеровский. Красный полководец, ростом инженеру до ключиц, а по возрасту годившийся ему в сыновья, поднял ясные голубые глаза и доброжелательно усмехнулся: - Чем могу служить? Открытое, свежее лицо Фрунзе, обрамленное пушистой русой бородкой, было мужественное, волевое, глаза – умные и добрые, а складка губ – совсем не суровая, скорее смешливая - выдавала легкий нрав. Радостно было смотреть на это лицо. - Я Александр Ливеровский, инженер-путеец. Без вашей санкции меня не принимают на работу. Затруднение состоит в том, что я бывший министр Временного правительства. Ливеровский ожидал, что Фрунзе в лучшем случае раздраженно отмахнется, торопясь вернуться к важным делам, однако тот слушал с уважительным вниманием, которым один человек очень редко одаривает другого, потому что все хотят его получать и не умеют давать. «Я тебя вижу – твоя личность имеет большое значение для меня – мы равны», - говорила вся его манера заинтересованно и без тени превосходства слушать собеседника. - Ну, это недоразумение, а не затруднение. Вы где, на какой должности хотите работать? - Смотрителем Ялтинского маяка. Золотистые брови поползли вверх. - Вам что, делать нечего? Какой еще маяк? Давайте я вас устрою по специальности, на строительство Черноморской железной дороги. Для инженера-путейца у нас дело найдется! - Благодарю. Но прошу вас, назначьте меня рядовым инженером. Я пока что не готов работать для большевиков над масштабными проектами, подобными Турксибу. Я еще не узнал вас как следует. - Так узнавайте! – Фрунзе снова улыбнулся, и от этой улыбки у его немолодого, усталого, хмурого собеседника как-то отлегло от сердца. – Сотрудничайте с нами, делите с нами победы и поражения – и узнавайте. Другого способа нет! Так Александр Ливеровский стал начальником участка строящейся Черноморской железной дороги. *** Старого знакомого Дзержинский сперва услышал, а уж потом увидал. До него донесся раскатистый гневный баритон: - Не для того я получал инженерное образование, чтобы вы мне тут очки втирали. Всех, кто не желает честно работать, уволю к такой-то матери, невзирая ни на былые заслуги, ни на пролетарское происхождение! Затем из-за маневрового паровоза показалась группа людей в черных викжелевских мундирах и рабочих спецовках, во главе которой стремительно шагал рослый усач в широкополой шляпе. Дзержинский направился к нему, протягивая руку. - Александр Васильевич, дорогой! Как я рад видеть вас в добром здравии! - Железный Феликс, - усмехнулся Ливеровский, обменявшись с ним крепким рукопожатием. Вокруг них мгновенно образовалось пустое пространство, при виде грозного Дзержинского железнодорожники расступились с почтительной опаской. - Да, так меня называют товарищи по партии. А на той стороне у меня другое прозвище - Думающая Гильотина. - Думающая – это же отлично!.. Я вам понадобился как главе ОГПУ или как наркому путей сообщения? - Как наркому. Сказать по правде, я почти ожидал узнать, что вы не пережили двадцать первый год или уехали за границу. - Не дождетесь, ясновельможный пан Робеспьер. Я не покину свое Отечество ни-ког-да. Никогда и при каких обстоятельствах. Можете выслать меня – на коровьих копытах вернусь. Я как тот диван, который невозможно выбросить, потому что клопы приносят его обратно. - Клопы?.. Оставьте здесь кого-то за себя и собирайтесь, здесь на путях мой поезд, вы едете со мной, - сказал Дзержинский. - Ого!.. Как далеко? И надолго ли? - Пока в Харьков, дальше – надеюсь, что в Москву. Хотите повидаться с товарищем Фрунзе? - Такого человека всякий, кто хоть раз с ним встречался, захочет увидеть снова. Но насчет первопрестольной – не знаю, не знаю… Во-первых, я и здесь занят тем, ради чего родился на свет – строю железную дорогу, во-вторых, моя жена осталась в Мацесте, там у нас дачный домик. В ее годы женщине уже тяжело переносить походную жизнь, неустроенный быт... - Чуть позже выпишете супругу к себе, в Москву. Обещаю, мы вас устроим как следует. - Да погодите вы! Опомниться не даете! Может, мне заодно и в партию вступить?.. Я сгоряча важных решений не принимаю. - А я вас не тороплю. Обсудим ваши сомнения по дороге, - улыбнулся Дзержинский и радушно предложил собеседнику свой портсигар, полный душистых асмоловских папирос. - Какая роскошь – купаж лучших сортов турецкого табака! Вы же аскет! - Я по характеру аскет, а по должности я министр. Для представительских целей держу. - Скажите, Феликс Эдмундович, - спросил Ливеровский, взяв одну тонкую папиросу, - вы бы меня арестовали, если бы я не был нейтральным? - Я думал об этом, - разминая длинными изящными пальцами папиросу, ответил Дзержинский, - нет, не смог бы. Вы хороший человек, и я обязан вам. Нельзя платить злом за добро. Я бы вас выслал. - Бесполезно. Коровьи копыта, - многозначительно изрек инженер и засмеялся, но тотчас оборвал смех. – Вы рыцарь, Феликс, вы – последний герой Сенкевича. Как же вы справляетесь с должностью большевистского Торквемады? - Не спрашивайте, - сказал Дзержинский и, затянувшись, закашлялся, на впалых щеках проступили пятна лихорадочного чахоточного румянца. Приступ все не кончался, и печально смотревший Ливеровский вдруг с успокаивающей лаской погладил его по вздрагивающей от кашля костлявой спине. *Пшют - пустой, фатоватый человек.