Все теперь без меня

Серафима считала себя трусихой, но изредка в ней что-то стремительно и упруго распрямлялось, как сжатая до отказа пружина, и тогда ее уже было не остановить. Первый раз – на станции, когда от вида черных мешков на фонарях она вдруг ощутила потребность вцепиться в горло тому, кто это сделал, и перегрызть. Второй раз – когда прорвалась к главкому Украины и Крыма, чтобы узнать о судьбе Хлудова. И вот наступил третий раз. Попытка позвонить Максиму из дома не удалась: Сергей буквально выпихнул ее из отцовского кабинета, где стоял телефонный аппарат. Лицо мужа было до такой степени исковеркано страхом, что казалось, будто не то нос у него съехал на место рта, не то ухо и глаз поменялись местами. Изменился и голос, появились визгливые интонации, чуть ли не фальцет. Вот, стало быть, что означает расхожее выражение «потерять человеческий облик». Серафима зябко поежилась и плотнее запахнула легкое летнее пальто – августовский вечер уже напоминал о приближающейся осени. Она спешила на трамвайную остановку, чтобы добраться до места работы, где в любое время суток были дежурные оперативники, и уже оттуда связаться с Титовым. В подворотне двора-колодца стояла группа молодых людей. Подружка Наташа со своим Цезарем проходила через такие компании, как нож сквозь масло, но Серафима решила не рисковать и свернула за угол, собираясь пробежать через пустырь на месте полуразрушенного гаража, принадлежавшего одному из прежних жильцов, то ли удачливому биржевому маклеру, то ли модному адвокату. Адвокат (или маклер) убежал за границу, мерседес-бенцы, остины и фиаты были конфискованы Советской властью, от гаража остались руины, которые у жилтоварищества не доходили руки снести, а пространство для парковки автомобилей превратилось в пустырь - место выгула собак и мальчишеских игр. Ковыляя в своих изящных туфельках по строительному мусору, Серафима даже не вскрикнула, когда тяжелая рука обхватила ее поперек талии и грубо дернула, увлекая в развалины. Она сначала просто не поняла, что происходит. А в следующую минуту кричать стало уже поздно, потому что рука переместилась на горло. «Глинский, - сообразила она, случайно ударив убийцу затылком в лицо, отчего тот выругался, а ей почти удалось вырваться. Почти. – Выследил!» Серафима не хотела умирать и отчаянно боролась, но силы были неравны, а легкие начинали гореть. Мелькнула спасительная мысль: именно в это время где-то поблизости гуляет с Цезарем Наташа. Поздним вечером она обычно спускала его с поводка, и пес, радуясь свободе, рыжей стрелой носился по пустырю. Всадив локоть во что-то мягкое, отчего Глинский взвыл и ослабил хватку, Серафима отчаянно прохрипела – голоса уже не было: - Цезарь! Ко мне! И, едва успев протолкнуть в горящие легкие спасительный глоток воздуха, снова оказалась в тисках: видимо, крепкому тренированному мужчине ее локоть большого ущерба не причинил. В свете фонаря проплыл нереально огромный силуэт пса, распластанного в прыжке. Страшный удар опрокинул обоих, но Серафима приземлилась на своего убийцу, и это смягчило падение. В следующий миг тиски, сжимавшие ее шею, разжались, и молодая женщина на четвереньках, ладонями по щебенке, отползла в сторону, мучительно кашляя и хватаясь за саднящее горло. Дальнейшее Серафима, занятая попытками заново научиться дышать, помнила смутно и отрывочно. Вот Наташа – подбегает, замахиваясь доской с торчащими из нее ржавыми гвоздями, и растерянно застывает с этой доской наперевес, боясь угодить по собаке… Вот Цезарь, с жутким утробным рыком рвущий и волочащий уже обмякшее, не подающее признаков жизни тело… Глинский поначалу пытался отбиваться, стряхнуть с себя пса, потом орал, потом затих и перестал шевелиться. - Похоже, Цезарь его загрыз! - Насмерть? – без голоса просипела Серафима. - А как еще загрызают? Конечно! Наталья заметалась. – Так, надо срочно спрятать труп… Нет, прежде всего нужно спрятать Цезаря! Он же человека убил, его застрелить могут!.. В деревню отвезти, у матери тетка в деревне! - Подожди, - Серафима схватила ошалевшую от страха за любимца подругу за руку и, кашляя, отрывисто проговорила: - Будем действовать разумно. Я знаю, кому нужно позвонить. *** - А мы этого Глинского три дня по всему городу ищем, - сказал Максим Титов, взглянув на искаженное страшной гримасой мертвое лицо. - Мы взяли его связного и хозяев явочной квартиры, куда он направлялся, а он не сунулся в засаду и от наружки ушел. Опытный был, матерый. - Скажите, Максим Петрович, а у Наташи не будет неприятностей? – спросила Серафима, оглянувшись на подругу, которая отвечала на вопросы белобрысого чекиста в очках, по виду латыша или эстонца. – Ее собаке, Цезарю, ничего не грозит из-за того, что он загрыз человека? - Не человека, а особо опасного преступника, и не загрыз, а обезвредил. Обожраться ему грозит. Лично прослежу за тем, чтобы герою выдали премию – килограмма три колбасы. - Повезло вам, гражданочка, что его благородие вас задушить решил, - вмешался пожилой оперативник. Серафима недоуменно вскинула на него глаза: ей показалось сомнительным такое «везение». - Так застрелить же мог, наган-то при нем, - пояснил чекист, - да побоялся, что на выстрел патруль прибежит. А ежели, к примеру, ножом – так в кровище перемазался бы, а в таком виде - тоже до первого патруля! - Дядь Федь, что ж ты эксперта-криминалиста бросил? – укорил словоохотливого коллегу Максим. – Он у нас человек новый, присматривать надо пока. - Звиняйте, Максим Петрович, хотел гражданочку успокоить, - и дядя Федя поспешил туда, куда Серафима боялась смотреть: там двое мужчин в штатском что-то делали с трупом. И тут Серафиму затрясло так, что зубы залязгали. Молодая женщина судорожно обхватила себя руками, безуспешно пытаясь закутаться в изодранное перепачканное пальто, и одновременно поняла, что стоит босиком на груде щебенки, потеряв туфли. Максим обнял ее, и она доверчиво прижалась к нему. - Посидите-ка в машине, - гладя Серафиму по голове, сказал молодой чекист. И поднял ее на руки, как ребенка. «Крупная половозрелая никчема, взгромоздившаяся на ручки», - пронеслось в голове у Серафимы, она нервно захихикала и наконец-то разревелась белугой.