Темные Тени

Иногда, в определённые и странные моменты сей бренной, тяжёлой жизни у человека возникает острое чувство того, что он постепенно теряет связь со своим телом, разумом, душой и собственным “Я”, словно на некоторое мгновение, под воздействием неоднозначных ситуаций, контроль над ним берёт нечто пугающее и неимоверно сильное. Некая неизведанная сущность, что подчиняет себе волю, умственные функции и организм выбранной жертвы, заставляя его следовать первобытным инстинктам, а не гласу рассудка, сличает человека с животным, заставляет вести себя подобно одичалому, жаждущего крови и мяса зверю. В такие моменты все моральные ценности, нравственные нормы уходят в небытие, позднее из которого с каждым очередным разом выбраться им даётся всё сложнее и сложнее, вследствие чего размываются границы, слетают оковы запретного, и смертный, возомнивший себя богоподобным созданием, коему неведомы преграды и не страшны последствия, идёт убивать – вершить человеческие судьбы, как творец всего мироздания. По крайне мере, большинство столкнувшихся с этой проблемой считают именно так: “Я – божество!” — кричат они, и каждый о себе. “Я – венец могущества, венец творения. Я – всесильный владыка!”. Все они убеждены в своей силе, в своих возможностях – все они поистине верят в то, что имеют право забрать чью-то жизнь удовольствия ради. Однако, поголовно забывают, что и их жизнь можно так же с легкостью отнять, присвоить себе; их можно покорить, сломить… каждого из них возможно использовать в своих корыстных целях, ведь они, из-за той неизведанной сущности, лишены собственного индивидуального “Я”, своей личности, что делает этих безумцев настоящими животными. Нет! В сто крат хуже. Несмотря на подчинённое сознание и опрометчивые действия, вызванные инстинктами, эти твари всё ещё могут мыслить и рассуждать, а это аккурат опаснее, нежели природой заложенное поведение. Казалось бы, что может быть забавного в столь ужасном случае, когда человек теряет себя, теряет рассудок, перестаёт управлять собой, подчиняясь некой сущности, поселившейся в нём? Ответ на этот вопрос имеется. Вероятно, он покажется странным, и согласятся с ним немногие, однако забавит то, что человек даже не пытается вести борьбу с тем, кто захватил его мозг, тело, поглотил душу, а также вырвал сердце, чтобы оно не мешало ему существовать глубоко в груди, прямо под самыми рёбрами. Он начинает к этому привыкать – адоптироваться и уподобляться, совершая всё новые, кошмарные и зверские поступки. И всё для чего? Чтобы утолить нечеловеческий, всепоглощающий голод. Эмоциональный, физиологический, плотский… голод, вызванный жаждой убивать, дабы продолжать уверовать в своё величие; этот голод разрывает изнутри, выворачивает наружу, он требует всё больше и больше, с новым днём становясь всё яростнее и сильнее. Но ему можно сопротивляться. Его можно подавлять. Нужно лишь желание. Только вот… какая жалость, что многие не хотят бороться, не сильно жаждут сопротивляться, наслаждаясь теми ощущениями, которые приносят им их бесчеловечные поступки, окончательно уничтожая тем самым собственную личность и добровольно отдавая контроль существу, что насыщается тёмными, порочными мыслями своей живой обители. И растёт оно от этого стремительнее, окончательно заполоняя весь его организм. Вырывая из омута мыслей и сонного созерцания, чужое тёплое дыхание коснулось бледного чуть заросшего щетиной лица, в нос проник острый аромат имбиря и, неожиданно, – горького шоколада, а стойкое ощущение чужого присутствия поблизости окончательно пробудило молодого человека. Однако, открывать глаза и подавать вида того, что сновидения растворились словно дым, он как-то не шибко спешил, ведь, пусть и не сразу, обонятельные рецепторы уловили ещё несколько посторонних запахов, значительно отличающихся друг от друга, что заставило его неосознанно насторожиться. Поводя носом, будто бы принюхиваясь, парень почуял как дорогая приятно пахнущая парфюмерия, а также сладости смешались с омерзительным зловонием потных телес, рыбы и какой-то вонючей субстанции, по душку напоминающую сопли; и столь взрывное амбре не могло не вызвать приступ подступающей тошноты, что в очередной раз не вывернула молодого человека наизнанку. Он резво распахнул очи и тотчас же встретился взглядом с золотой радужкой вечно смеющихся глаз. — Чтоб меня! — воскликнул он, улыбаясь. — Ну слава грибной херне и сиськам Миранды, ты жив! Быстро хлопая ресницами, словно пытаясь отмахнуться от увиденного, парень с недоумением и шоком глазел на трёх близ восседающих, удобно устроившихся по краям кровати, лордов, что неотрывно наблюдали и всматривались в его лицо, как если бы нашли в нём что-то необыкновенное. Карл Гейзенберг расположился от парня с правой стороны, находясь к нему ближе всех; он был без своих солнцезащитных очков с круглой оправой, отчего можно было лицезреть искры радости и некого облегчения в его золотых глазах; Донна Беневьенто, чью голову и шею полностью закрывала чёрная ткань, – с левой, прижимая к груди кроху Энджи; она по-прежнему оставалась безэмоциональной, всё также держала спину ровно, будто бы на голове у нее лежала стопка книг, и молчала; но самый удивительный и нежданным гостем, который, сильно горбясь, сидел в двух дюймах от своего младшего братца, оказался Сальваторе Моро. Кого-кого, а его Стефан точно не ожидал здесь увидеть. «А он чего тут забыл…». Самый уродливый и жалкий из владык деревни, стыдливо опустив глаза в пол, ткнул Гейзенберга своим костлявым локтем в бок, и тот рассмеялся. — Да-да, ты прав, — сквозь смешки выдал седой мужчина, даже не взглянув на брата. — Переборщил, — в следующую секунду он наигранно, несерьёзно поёжился, словно от омерзения, и резво затряс головой, как если бы пытался отогнать подробное представление собственных слов, забредших в мысли. — Никакой её титькам славы. Обойдётся. «Гейзенберг…» — как-то необычайно ласково промелькнуло в мозгу. «Как всегда шутлив и остёр на язык». — К-Ка-а-арл, — смущённо протянул Моро. Стеф готов был поспорить, что если бы не его зелёная грубая кожа… или чешуя, то лорд бы залился краской. — Не говори так… эт… это же некрасиво!... — Ага, тоже так думаю. По крайне мере, смотреть там не на что. И хоть молодой человек мог лишь догадываться в какое русло Карл свернул свою шутку (потому что, судя по всему, тот же горбатый уродец, зовущейся Сальваторе Моро, её не понял от слова совсем), он таинственно, но с большим трудом натянул уголок губ в подобие ухмылки. «Ошибаешься». — Ладно, хорош о её, — дабы не повторяться и ещё больше не смущать брата и сестру, мужчина приставил два кулака груди, оттопырив большие пальцы, изображая соски, и наглядно в свойственной ему шутливой манере продемонстрировал молочные железы. — Ну, вы поняли. У нас тут родственничек очнулся! — Я же… я же говорил, что он придёт в себя. Он не умирал… это просто Каду в его сердце безобразничает. Каду капризный. — К... к-капризный? — едва слышно прохрипел молодой человека. В горле было так сухо, что он почти не мог шевелить языком, отчего его голос был похож на шелест увядшей осенней листвы. — Ага, — тут же подтвердил Карл Гейзенберг. — Паразит бывает довольно своенравным, если не живёт в некой "гармонии" с организмом хозяина. Вон – спроси у Моро. У него Каду частенько чего-нибудь ебанутое выкидывает. Прислушиваясь к словам четвёртого владыки, будто бы это было каким-то важным побуждением, Стефан перевёл взгляд на уродливого и горбатого лорда, что стыдливо, громко сопя и хлюпая заложенные носом, склонил к полу голову и нервно натягивал на глаза края капюшона своей грязной тёмной мантии, что постоянно, из-за необычайно большого размера черепушки, оттягивался назад. Очевидно в этой обстановке, в чужом доме, в присутствии постороннего человека, над которым так трепещет великая Матерь, а также по причине того, что речь идёт о тебе, Сальваторе чувствовал себя максимально неуютно. Ко всему прочему, ещё и принимать насмешки братца к своей персоне приходится! Вследствие чего он всячески пытался отгородиться от них и стыдливо скрыться от глаз того же новоиспечённого родственничка. Стеф, как ни странно, его прекрасно понимал. «Боги... я с одним-то лордом наедине ощущаю себя дерьмово, а тут их целых три!». — Эй, рыбка ты наша! — продолжил седой мужчина, не дождавшись утверждения со стороны названного брата. — Чего молчишь? Воды в рот набрал? Давай-ка расскажи пацану о своих побочках, и о том, какие выводы ты сделал на основе поведения ЕГО паразита. Пусть знает. — ... а стоит ли? — присоединился хрипловатый третий голос к двум прежним. Как же редко Донна вступала в диалоги. — Не напугает ли его это? — А какая разница? Днём раньше, днём позже – один хер узнает, что в ним происходит. — Я... не ручаюсь за достоверность, — Моро продолжал избегать зрительного контакта со своими братьями и сёстрами, неотрывно всматриваясь в узоры, кои хаотично украшали дубовый паркет. С момента того, как Стефан очнулся, рыбоподобный лорд не переставал смущаться и вести себя так, будто парень критик какой-то, намеревавшийся осудить его и унизить. — Э-это лишь моя теория... — Но она звучит реалистично, да и вполне имеет место быть. — Во дела! Вы только представьте, что сделает Миранда, если узнает, что церемония будет похерена из очередного неудачного эксперимента! В ту же секунду по телу парня пробежала ледяная дрожь, уши заложило, а сердце забилось в бешеном ритме, который стал отдаваться где-то в районе горла, словно ещё мгновение – и оно вырвется наружу. В последнее время самой страшной участью для него был именно провал эксперимента, которой проводила Матерь Миранда, ведь, несмотря на то, что положительный результат всё равно гарантировал Стефу погибель, отрицательный мог значительно усугубить ситуацию – от ныне бесполезного материала избавились бы аккурат быстрее, что повело бы за собой череду неудач тому же Лорду Гейзенбергу, коей сидел прямо перед ним и как-то таинственно улыбался. Это было очень странно. — Неудачный? — будто бы не веря, переспросил Стефан. — Как это? П-почему? Я... я же... — Так-так-так, тише, приятель, тише... сейчас тебе всё пояснят. Эй! — вдруг прикрикнул седой мужчина. — Принесите ему стакан воды. А лучше, конечно же, водки. Но сомневаюсь, что она здесь есть, так что... — после чего карикатурно присвистнул, махнув рукой в сторону двери. — Давай, по-быренькому, иначе парнишка от обезвоживания скопытится раньше. Жуткая Энджи, внезапно ожив, кивнула своей деревянной маленькой головушкой, спрыгнула с колен владелицы и, перебирая ножками словно ребёнок, побежала к выходу. Отсутствовала она крайне недолго: Стеф и прийти в себя не успел, а Карл продолжить начатую реплику, как дверь вновь распахнулась и в комнату вернулась большая деревянная кукла, держа в обеих ладошках фарфоровую чашку, до верху заполненную обыкновенной водой. — Отлично. Давай её сюда. Когда Энджи приблизилась к кровати, на который, восседая, устроились три владыки деревни и, отлёживаясь, подопечный Матери, достаточно близко, Гейзенберг выхватил у неё поднесённый воду, затем приподнял Стефану голову и поднес к тонким сухим губам питье. Молодой человек как-то странно и одновременно недоверчиво покосился на седого мужчину, прежде чем сделать глоток из фарфоровой чашки. Ему показался этот "добрый, заботливый жест" каким-то подозрительным и слегка неуместным, ведь двигать конечностями и приподнимать туловище с головой он вполне мог бы и сам. «Что на тебя нашло, Гейзенберг? Забота о ком-то тебе не к лицу... да и выглядит это слишком подозрительно. Я не калека. Пока что...».  — Да не отравленная, чтоб тебя! — с некой усмешкой заявил лорд, поддерживая чашку, дабы Стефу было удобнее испить из неё. — Как можно быть настолько мнительным? Парень, пропустив укоризну Карла мимо ушей, залпом осушил фарфоровый сосуд, прохладная вода из которого словно обожгла внутренности, устремившись в пищевод, наполняя организм новыми силами. Конечно, как украдкой подметил Стефан, холодная, чистая, но такая безвкусная жидкость совершенно не то, чем ему сейчас действительно хотелось наполнить своё тело. Однако, на альтернативу надеяться не стояло. Особенно на ту, о коей и думать было омерзительно. По крайне мере, им. — Во! Молодцом! — продолжил восклицать Гейзенберг, с хлопком поставив на тумбочку фарфоровую чашку. — Поверь мне, приятель, если бы мы хотели тебя грохнуть – не стали бы затаскивать твою большую потерявшую сознание тушу внутрь. Верно говорю? Седой мужчина окинул вниманием, остальных владык деревни, к каждому из них повернув голову. Ответа он, несомненно, не ждал, – ему было, на самом-то деле ни капли неинтересно, что те думают на этот счёт – однако Донна едва заметно кивнула, Энджи прыснула, а вот Моро – не издал ни звука, никак не подал знак своего согласия, будто бы находился здесь и помогал против собственной воли. С одной стороны, Стеф абсолютно не удивился, ведь Сальваторе, на ровне с Альсиной, – а может, даже больше – был самым преданным “маменьким сынком”, посему помогать Карлу Гейзенбергу со штучками, которые идут наперекор запретам Матери, ему было не в радости; но, несмотря на это, он всё-таки присутствовал рядом с лежбратьями и лжесёстрами в этой таинственной комнатушке, расположенной в сыром угрюмом особняке семьи Беневьенто. «Любопытно. Его заставили или он настолько сильно хочет не отставать от остальных?». С другой же – молодому человеку пришлось даже насторожиться. Каков шанс того, что этот уродец тоже не ведёт двойную игру, растрепав позднее обо всей Миранде? — Ох, – приложив ладонь ко лбу, и нахмурившись от резкой рези в голове, вздохнул Стефан. — Тогда спасибо… полагаю. Но всё же, что это, чёрт возьми, было? Что значит “раскапризничался”? И почему церемония будет неудачной? Ничего не понимаю… — Да мы, если честно, тоже не до конца… — Гейзенберг почесал затылок. — Всё основано лишь на предположениях. Но, нужно признать, правдоподобных. Моро? Самый уродливых владыка утвердительно закачал своей огромной головой, укрытой грязным тёмным капюшоном с самодельной костяной короной сверху. — М-мам… Матерь когда-то делилась со мной секретом Каду, — вырвалось это из его некрасивых полных блёкло-розовых губёшек с особой гордостью, пусть и смешанной с долькой неуверенности. — Поэтому я могу предположить кое-что, но… но Матерь знает больше меня. И только она может знать наверняка, что с ним происходит. — Да раки бы тебя подрали, Моро! Ясен хер, что лишь Миранде виднее, почему этот злоебучий паразит начал деградировать, и что с ним делать дальше. Нам же сейчас нужно только вероятное предположение, которое ты выдвинул. Рыбоподобный владыка деревни как-то пристыженно опустил голову, и умолк на незначительное время. Сложилось стойкое впечатление, что Сальваторе пожалел о рассказанном ранее Донне и Карлу, пока парень находился в отключке, вследствие чего теперь не сильно горел желанием повторяться, дабы его теория не коснулась лишних ушей в лице, надо полагать, Стефана. В конце концов, как бы там ни было, именно молодой человек, к сожалению доктора Моро, был к Матери ближе всех. И он готов был поклясться, что чувствует со стороны первого обиду, зависть и презрение, которые позднее ему ещё аукнутся. «Определённо заставили». — Я… я-я бы не назвал это деградацией, — изрёк он своим неприятным хриплым басом. — Просто Каду продолжает расти в его грудной клетки, потихоньку пробираясь в сердечко. Ему становится мало места. — Че… чего? — Ёб вашу мать, какая же херотень… — ругань Карла затмила непонимание молодого человека. — Да, паразит растёт, но он же просто, блять, убивает пацана! Он должен наоборот его лечить и поддерживать жизнь, чтобы самому за счёт него существовать. Чем не деградация? — Убивает? Но… — Не убивает… м-меняет. — Да какая нахер разница? Ты видел, что с ним происходит? — Гейзенберг чуть ли не ткнул в Стефа пальцем, указывая на него. — Эти обмороки, эти харчки с кровью… так не должно быть. С ним явно что-то не так. — Но ведь, — внезапно вмешалась Энджи. — Но ведь у уродца тоже, получается, с даром Матери Миранды что-то не так! Взглянув на говорящую куклу, что вернулась на колени к Донне, Карл вопросительно вскинул брови. Моро же испустил тяжкий вздох, чем-то напоминающий не то ворчание, не то обиженное кряхтение, после чего ответил на слова сестрицы: — Не говори так! Он просто… просто плохо вжился. С ним всё так. Я не неудачный… не неудачный! Нет! Нет! Нет! Когда Сальваторе взялся за голову обеими руками, принялся кричать и шевелить свисающими с кровати ногами, подобно маленькому ребёнку, седой лорд с большой неохотой похлопал ему по плечу в качестве, стоит думать, какой-никакой поддержки. А вот Энджи наоборот продолжила глумиться, не сдержав насмешливый хохот. — С ума сойти, неужели и я так выгляжу со стороны… — раздражённо прикрыв глаза, седой мужчина медленно провел рукой по лицу сверху вниз. Кожаной чёрной перчатки на его ладони не было. — Завалитесь оба, нахер! И, услышав крик Карла, перепуганные брат и сестра тут же угомонились: Энджи громко взвизгнула, после чего спряталась за спину Донны, что словно замерла в мёртвой неподвижности, а Моро, всхлипывая, стыдливо прикрыл свою безобразную рыбью морду с жабрами костлявыми ручонками. Этот мужской рык, переполненный донельзя гневом и презрением, умудрился всполошить даже Стефана, который, спокойно лежа под одеялом, вздрогнул, будто получил заряд электрического тока прямо по позвоночнику. К резкому перепаду настроения и вспыльчивости Лорда Гейзенберга нужно ещё привыкнуть. — Извиняюсь, — распрямился и кашлянул, прочистив горло, он. — Так, о чём то бишь мы? А. Каду. Ну, как бы то ни было, что бы с этим гадом, живущем внутри, не происходило… итог один – Миранде это о-о-ой как не понравится. Он же этим запорет всю церемонию! Молодой человек нервно сглотнул. Если всё и впрямь настолько плохо, то Матерь, разумеется, избавится от него гораздо скорее, ведь бедолага без своих чудесных регенеративных способностей, кои делают его “подходящей оболочкой” будет ей просто бесполезен. Разве что… она не успела привыкнуть к нему достаточно сильно, дабы позволить тому спокойно существовать в её владениях наравне с остальными владыками. Однако, вероятность этого настолько мала, что кажется, будто шанс воскресить давно умершую Еву аккурат выше, посему тревога и переживания начинают разрастаться, как на дрожжах. — Почему вы в этом так… уверены? — как-то хрипло выдавил из себя Стефан. Смиряться со своей очередной незавидной участью он не желал. — Чего со мной такого, что может испортить планы Матери? Я лишился способности самоизлечиваться? Нет! Всё ещё могу… серьёзно! Принесите мне нож, и я вам докажу. Или… — Так. Успокойся, извращенец, — тут же застопорил его седой лорд. — Не в твоей чудо регенерации дело. Моро! Уродец вздрогнул и поднял голову, устремив свои чёрные глазёнки на братца. Весь его вид выражал непонимание и полную готовность слушать. Хоть обращение к Сальваторе и было до боли очевидным и догадаться чего хотел от него Гейзенберг было совершенно нетрудно, безобразный владыка даже не предполагал, что ему необходимо делать или говорить. Интеллектом, на удивление, он отнюдь не блистал. — Поясни пацану в чём соль. — А-а… ты… — от пристального взора тусклых рыбьих глаз, коими его окинул лорд, парню стало не по себе. — Ты превращаешься. Меняешься вместе с Каду. — … превращаюсь? Меняюсь? В кого и почему? Как это, чёрт побери, понимать? — Да как хочешь, — Гейзенберг вдруг встал с края постели и, сложив руки на груди, неторопливо зашагал в сторону двойного окна, прикрытого полупрозрачной занавеской. — Я же говорил, что мы и сами не до конца вдупляем в чём причина такого резкого переразвития паразита. Просто прими как факт: ты походу мутируешь. С большой задержкой, но всё же от нас не отстаёшь, — сняв тёмные очки зацепленные за воротник рубашки, Карл протёр их подолом своего распахнутого пальто, а затем накинул на нос. В комнате не было солнца, но золотые его лучи, говорящие о наступления утра, наполняли всю округу, и его прозрачные отсветы вливались лёгкими струями через тонкое стекло. — Это херня неизменная – её не остановить. — Ва-а-ашу ж мать… Седой мужчина, всматриваясь в цветущий садик, расположенный за окном, снаружи, громко рассмеялся. — Всё верно. Без неё не обошлось. Но меня охереть как сильно забавит факт, что она знатно проебалась, посеяв момент, когда эта муёвина начала стремительно развиваться. И мне, в общем-то, очень интересно, что послужило двигателем такому резкому изменению. — … а это возможно? — Донна как всегда была тиха и внезапна. — Разве “Дар” не должен был перестать… расти, когда Матерь закончила с ним? Карл Гейзенберг, стоя спиной к своим братьям и сёстрам, как-то удручённо пожал плечами. — Должен был, наверное. Раз она его отпустила. Но как говорит Моро: на паразита что-то повлияло, что-то из вне. Правильно говорю? Рыбоподобный лорд качнул головой в знак подтверждения, однако как-то неуверенно, с долькой сомнения, а после бросил: — З-з-за счёт его уникального строения клеток… Каду хорошо прижился в организме, не вызвав никакой мутации. Он только ускорил в-в-восстановление повреждённых тканей и улучшил способности восприятия… — в следующую минуту Сальваторе достал из внутреннего кармана своей грязной порванной чёрной мантии носовой платок далеко не первой свежести, высморкался, потёр заслезившиеся глаза и, сунув эту использованную тряпочку с засохшей слизью обратно, зябко повёл плечами, как если бы в комнате было холодно. Однако, холодно не было. Совсем. «Хладнокровный?». — … я-я не знаю почему, но Каду никак не хотел развиваться в его сердечке, до тех пор, пока какая-то пакость на него не повлияла. После чего Каду стал быстро-быстро развиваться! И сейчас он мутирует. Н-но это только мои предположения… От новой полученной не слишком положительной информации у Стефа разболелась голова. Он медленно провёл рукой по заросшему небольшой щетиной лицу, отбросил прядь чёрных волос, что налипла на лоб, слегка застилая глаз, а затем, зажмурившись, будто бы это помогло избавиться от головной боли, удручённо выдохнул. — О, боги… — сорвалось оно с губ так тяжело, словно имело вес, причём внушительный. — И в кого я мутирую? В гигантское плотоядное чудовище, призирающее мужчин? В жуткую куколку, появляющуюся из ниоткуда, как приведение? Или в уродливое рыбоподобное создание? А может, в магнитного повелителя железяк? Прошу прощения. Однако владыки деревни не ответили. Сидели и молча глазели на переполнившегося эмоциями молодого человека. Лишь один Гейзенберг, даже не повернувшись в его сторону, издал иронический смешок. — Я-я… м-мы должны сказать Матери! — резко выкрикнул Моро, нарушив маленькую неловкую тишину, затем кое-как встал с края кровати. — Матерь должна узнать! — НЕТ! Почти хором вырывалось у Карла, Энджи и Стефана; и когда горбатый рыбоподобный лорд торопливо зашагал своими тонкими ножками к выходу из комнаты, первый его тут же остановил, бросившись в нужную сторону, дабы перегородить братцу путь. — Э-э-э-э! — возмущённо протянул он, схватив третьего владыку за плечи. — Ты совсем ебанулся?! — а после тряхнул его так, что в груди бедняги Моро явно ёкнуло. — Знаешь, что она с ним сделает, если узнает? Знаешь, что она С НАМИ сделает, тупой ты кретин? — Н-н-н-но-о… Лицо горбатого уродца выглядело таким перепуганным и потерянным, что Стефу его стало немного жаль. Пальцы Гейзенберга, державшие брата мёртвой хваткой, прожигали чешую сквозь тёмную ткань поношенной мантии, а глаза, в которых блестели искорки гнева, что могли сумели бы испепелить даже камень, бешено заметались по его безобразной физиономии. Но, на удивление, дикая агрессия седого мужчины быстро сошла на нет, будто бы он понял, что сейчас ссорится и настраивать родственничка против себя – не лучшая идея, посему, расслабив пальцы и начав уже одобряюще поглаживать плечи Моро, Карл сменил тактику. — Но, но, но, — передразнил его он, но каким-то более нежным и спокойным тоном, пусть и довольно наигранным. — Ты себя-то слышишь, братец? Ладно, тебе насрать на него, — указательный и средний палец лорда Гейзенберга были направлены на Стефана. — Ладно, тебе насрать на нас, — затем он перевёл их на себя и кукольницу. — Но неужели тебе насрать на... Матерь? «Что, чёрт побери?» — хотел было произнести молодой человек, но, решив повременить с реакцией в надежде на последующие объяснения, оставил грубый вопрос запертым в мыслях. — М-матерь? Судя по недоумённо хлопающим рыбьим глазёнкам, Сальваторе тоже не понял о чём говорит его названный брат. — Да, Моро, Матерь. Только представь, как ей будет плохо, если она узнает, что с её оболочкой для любимой дочки что-то не так... ты же этого хочешь? – интонация Карла выраженно напоминала ту, с которой родитель разговаривает со своим младенцем, а лёгкие, едва ощутимые поглаживания плеч рыбоподобного лорда ещё больше поливали масло в этот огонь псевдосемейной заботы. Стефу стало как-то неприятно. — Так ведь, братец? Не хочешь расстраивать нашу... мамочку? — Нет! — резко и громко воскликнул он. — Не хочу! Нет! Нет! Нет! — Хорошо. Тогда не нужно ей об этом рассказывать, лады? — Н-н-но... разве она не расстроиться ещё больше, если узнает... В тотчас же, неожиданно для всех, седой владыка закрыл родственничку рот своей мозолистой крупной рукой, поймав его беспокойство в ладонь, дабы оно не коснулась ушей остальных. — Не узнает. И мы ей ничего не скажем. Усёк? Сальваторе не промолвил ни слова. Конечно, с закрытой пастью сделать это было всё равно тяжеловато, но в данном случае промолчать он решил только потому, что немного жёсткие действия Карла ввели его в оцепенение. Однако, по нескольким утвердительным хлопкам глазами можно было догадаться, что он и без лишних слов понял его прекрасно.   — Отлично, — седой мужчина стал медленно убирать ладонь со рта уродца. — Поверь мне, ты не пожалеешь. Да и знаешь что? Ты же всегда хотел, чтобы я сходил с тобой на рыбалку, не так ли? Но я практически всегда занят. Но… В момент, когда Сальваторе Моро лишь кивнул головой в знак согласия, Лорд Гейзенберг, хлопнув того по плечу, отошёл от братца на несколько шагов и под пристальным взглядом рыбьих глаз картинно указал обеими руками на лежащего в постели молодого человека, что непонимающе взирал то на Карла, то на Моро, а иногда даже на Донну с Энджи, ожидая объяснений уже с их стороны. Однако, к его сожалению, обе… дамочки тоже не могли уразуметь новый, судя по всему, импровизированный план Гейзенберга. — Вот – он с удовольствием половит с тобой рыбку! — продолжил он, расхаживая туда-сюда, словно разыгрывал какое-то представление. — И пиво попьёт, и ликанов выгуляет, если надо, и в телевизор с тобой позалипает… только сперва объясни ему, что это такое. Ну разве не красота? Хороший пацан! Многофункциональный и полезный. Стефана последние слова владыки деревни несомненно задели – неприятно кольнули по чувству собственного достоинства, разорвав его напрочь. «Боги, я будто ишак на рынке, которого пытаются впарить законченному кретину, думающему, что он покупает лошадь». — Клянусь вам, наш новоиспечённый братец намного лучше той малявки, которую хочет вернуть Миранда. Да он даже с тобой в куколки поиграет, Донна, если захочешь! Однако, несмотря на то, что кукольница явно была заинтересована недовыступлением старшего братца, она продолжила молчать. Лишь её жуткая подружка Энджи, хихикнув в ладошку, склонила голову на бок и продемонстрировала всем своим видом, что убеждение Гейзенберга начинает работать. Причём довольно эффективно. Хотя Стеф не шибко понимал почему. Возможно, дело было в том, что он хорошо знал всю суть церемонии, был ознакомлен с истинным планом Матери Миранды, а также недурно понимал её мотивы (в ей дневнике парень узнал слишком много личного и слишком много того, что может объяснить столь безумное желание вернуть умершую дочь), посему слова четвёртого лорда деревни звучали слишком банально, глупо и… по-детски. Для очень умного, смекалистого и догадливого гения, отвергнутого обществом, это было довольно простенько, не впечатляюще и тем более несвойственно. Но, чуть пораскинув мозгами и понаблюдав за искренне воодушевлённой реакцией Донны и Моро, Стефан быстренько осознал всю суть: «С людьми… или мутантами, которые ведут себя как дети и мыслят точно так же, по-другому не получится. Вряд ли бы их заинтересовал тот же бунт, те же интриги против Миранды, в коих я играю немаловажную роль, побольше, чем факт того, что я могу составить этими одиноким и по-своему несчастным компанию. Пусть особом желанием и не горю…». Но, как бы там ни было, парень всё же надеялся, – по крайне мере, на Леди Беневьенто – что, добившись достаточного расположения, они с Карлом смогут убедить остальных в окончательном безумии Миранды, в её равнодушии, эгоизме и лжи. «Если в этом заключается твой план, Гейзенберг, то ты и впрямь гений… а ещё манипулятор херов». — П-п-правда? — как-то боязливо перебирая длинными некрасивыми пальцами, спросил рыбоподобный владыка. — Ну конечно! Да я, вашу мать, за него ручаюсь! Вот вы как думаете, каким чудом он так долго оставался жив в замке нашей мисс Гигантской Суки? А таким, что нашёл к ней подход. Можете себе представить? К этой жопастой людоедке и её ебанутым дочкам! Стеф едва сумел сдержать нервный смешок. Подходом это, на самом деле, можно было назвать с большой натяжкой, но отчасти в словах владыки деревни была истинна: он действительно небывалым чудом оставался в живых, находясь в плену жестоких хозяек замка, и чертовским везением умудрился понравиться дочерям Леди Димитреску, которые могли убить его ещё давно, но из-за симпатии, привязанности и привычки, которые испытывает ребёнок к первой полюбившейся игрушке, они оттягивали его убийство. До тех пор, покамест он не умер сам, борясь за своих мучительниц до последнего. — Так что, братья и сёстры, он вам понравится. Ещё сами будете настаивать на том, чтобы его оставили. Уверяю. — А Матерь не будет против? — очевидно, сомневался Моро. Его преданность Миранде была сильна, но одиночество, что годами пожирала заживо, аккурат сильнее… посему в низким, неприятном голосе слышались отзвуки сомнений и некой нерешительности. — Он же… он же принадлежит е-ей. — а теперь можно было даже уловить дольку ревности. — Она ещё на собрании отдала приказ следить за ним, забыл? А нет лучше слежки и присмотра, нежели совместное времяпровождение. Да ладно вам! Разве ещё когда-нибудь будет нечто подобное? —… а можно ли нам в открытую проявлять к нему такой… интерес? — постоянно молчаливая Донна, на удивление, не стала оставаться в стороне. — А почему нет? — Потому что он просто оболочка! — на вопрос Карла ответила уже Энджи. Леди Беневьенто вновь умолкла. — Он нужен ей только для того, чтобы вернуть девчонку, и мы это знаем. Будет странненько, если мы начнём проводить с ним много времени. — Возможно. Но даже этому можно будет найти объяснение, куколка, уж поверь. — Не называй меня так! — пискляво возмутилась она, вскочив с колен владелицы, после чего топнула ножкой. — Хорошо-хорошо. Как скажешь… Донна. И когда на лице Лорда Гейзенберга засияла его лучезарная белоснежная улыбка, полная нескрываемой насмешки, кукла Леди Беневьенто, перепрыгнув через ноги Стефана, приблизилась к лежбратцу и принялась размахивать маленькими деревянными кулачками, намереваясь задеть ими обидчика. Получалось у неё это не очень – жуткая говорящая игрушка постоянно промахивалась, а после того, как Карл лениво выставил руку вперёд, ловя лоб куклы в ладонь, дабы не подпускать её ещё ближе, потеряла все шансы попасть по родственничку. Со стороны выглядело это очень забавно. Но Стеф по-прежнему не мог понять, почему седой мужчина называл Энджи Донной и обращался к ним как к одному человеку. — Да хорош тебе, сестрица. Не злись. — Тупой идиот! — возмущение куклы не спадало. Наоборот – с каждым смешком Карла всё усиливалось. — Прекрати разговаривать со мной ТАК! — Как “так”? И хотел было Гейзенберг что-то предпринять, как-то отшутиться, как, немного потеряв концентрацию, пропустил удар Энджи и неплохо так огрёб прямо по полному животу маленьким деревянным кулаком, в который страшненькая игрушка вложила всю силу. Это было настолько неожиданно и, по всей видимости, больно, что четвёртый лорд даже скрючился. — Блять! Ах ты, с… Но больше всего в этой комичной ругани было неожиданно то, что Карл, взмахнув ладонью, приготовил ответный шлепок по деревянному лицу куклы, который, бесспорно, своей мощью мог скинуть её с кровати… или же, если не повезёт, и во все откинуть к стене, однако Моро не позволил этому случиться – схватил брата за локоть обеими руками, тем самым предотвратив продолжение драки. — Не ругайтесь! — замолил он. — Дружите! Мы же с-семья! — Семья? — с явной насмешкой выдал Карл. — Ха! Разве семья так поступает? Разумеется, вопрос был риторическим. Гейзенберг не считал их никакой семьёй, и возмущение его также наигранно, как и всё остальное, что он за это время проявил к Донне и Моро. Но этот спектакль рано прекращать. — Ты первый начал! — Я не распускал руки, между прочим. — Но ты хотел! — О, боги… — прошептал Стеф и ударил себя по лицу ладонью, давая понять, как ему это всё надоело. — Не-е-е-ет, что-о-о ты. И в мыслях не было. — Обманщик! Обманщик! Обманщик! В следующий миг, не выдержав, надо думать, это мерзкое громкое пищание под ухом, седой владыка вновь выставил руку, угрожая повторить попытку нанести удар, из-за чего Энджи, испуганно вскрикнув, побежала к владелице – прятаться за её черную длинную юбку. — Я же говорила! Он хочет обидеть меня! — Да ты гонишь. — Думаю, тебе пора, — вдруг тихим, немного нерешительным голоском вмешалась в конфликт сама Леди Беневьенто. — Я не позволю обижать моих милых куколок… — Ты что, серьёзно? Сама же начала! Твою мать, Донна, прекращай этот грёбанный кукольный театр. Уже поднадоело. — Уходи. Гейзенберг тяжело вздохнул и злобно поджал губы. — … и не приходи, пока не успокоишься. — Лады-лады! — спокойно отчеканил он и выставил ладони вперёд, как бы сдаваясь. — Хозяин – барин. Раз желаешь, чтоб я немедленно свалил – пожалуйста. Свалю. Но подумай о нашем младшем новоиспечённом братце! — и вновь эта театральная жестикуляция, будто бы им всем требовалось объяснение о ком шла речь. — Куда он пойдет в таком состоянии? Он же на ноги встать не сможет, чего уж там про держаться! «Хорошая попытка, Гейзенберг». — Его никто не прогонят! — воскликнула кукла, выглядывая изо спины Донны. — Гонят только тебя, вредный дед! — Нихера ж себе. Неприятно, знаешь ли. Смотря на выражение лица Энджи, складывалась впечатление, что если бы она могла, то высунула б язык и так красноречиво продемонстрировала всё своё отношение к Карлу Гейзенбергу, к названному братцу своей владелицы. Но вот – если она сейчас обижалась на него, относилась не очень без фальши и наигранности, то ему же… на самом деле, было плевать. Просто играл свою давно полученную роль. — Ладно, — не дождавшись ответа сестры, продолжил мужчина. — Я свалю. Но не один, — и в то же мгновение, внезапно приблизившись, снова схватил Сальваторе за плечи и стал тащить к выходу. — Урод пойдёт со мной. — Ч-ч-что... я? К-Ка-а-арл! Моро, к удивлению мужчины, тут же принялся сопротивляться, упираясь ногами в пол, дабы предпринять попытку вырваться из его хватки. Однако, как бы тот не старался, какие бы усилия не использовал, силён ему явно не хватало. Это было тщетно. — Да что ты... как слюнтяй мелкий! — с дикой злобой выплюнул сквозь зубы Лорд Гейзенберг. — Хорош брыкаться, я просто потолковать хочу. Как мужик с мужиком – брат с братом. — О... чём? Лёгкий, едва заметный кивок головой в сторону прикованного к постели парня всё красноречиво сказал за него. Стеф подметил, что этот жест Карл пытался сделать максимально незаметным, но вышло у него крайне плохо. По крайней мере, это заметил парень. Складывалось впечатление, что седой мужчина по какой-то причине не желал говорить о теме разговора в слух, скрывая её от лишних ушей. Но чьих? — О том, о сём. О нас, о вас... да какая нахер разница? Пойдём-пойдём. Мы так редко разговариваем, братец. — Э-э-э... — Моро, по всей видимости, всё ещё ни черта не понимал. Пусть и сопротивляться ему перестал, позволив тащить себя за плечи к двери, ведущей из комнаты. — Да-а. Очень. Очень. Оче-е-нь редко... — Вот видишь! — Эй, Гейзенберг, подожди! — между тем напомнил о себе Стефан, крикнув лордам вслед. — А как же я? Мне нужно обратно. Миранда... — Да-да, знаю. Я обязательно вернусь за тобой через час, если Донна позволит, конечно, — обернувшись назад, четвёртый владыка как-то многозначительно подмигнул сестрице. — Отдохни пока, приятель. До скорого. И, как только Карл Гейзенберг закончил столь затянутое временное прощание, он, вытолкнув Моро за открытую дверь, не задерживаясь более ни на секунду, исчез за массивной стеной, что разделяла его комнату от длинного коридора, ведущего к выходу из этого сырого, мрачного особняка. Парень и девушка, не считая кукол, остались в помещении одни. Но осознал он это лишь тогда, когда за седым владыкой с крайне оглушительным грохотом захлопнулась дверь. После чего в комнате нависло тягостное молчание. Стеф не спешил прервать его, не торопился заговорить с хозяйкой особняка и её куколкой, не зная, что можно было бы сказать или спросить; он просто несколько нервно озирался по сторонам, оглядывая помещение, которое, судя по множеству кукол, стоящих на полках шкафов, в углах, на поверхности комодов, а также тумб, принадлежало Донне. Сама комната была не особо примечательна: в отличие от сестёр Димитреску у Леди Беневьенто не было особого стиля и, скорее всего, желания утопать с головой в дорогой роскоши. Всё скромненько, но со вкусом: двуспальная кровать, по обеим стороной которой стоят тумбочки, близ двери расположен шкаф, пару комодов с одеждой, на полу, прямо по центру расстелен симпатичный ковёр, и куколки... множество кукол, что наблюдают за молодым человеком своими блестящими стеклянными глазками, проникая во все потаённые уголки его нечестивой души. И эти взгляды ощущались буквально физически; да так явственно, что казалось, словно их тяжесть въедливым и беспощадным слоем опускалась на плечи Стефана, медленно скользя от обнажённой груди к животу, затем к приподнятым коленям под одеялом, и, наконец, ступням, что немного торчали из него. Хоть парень и был на самом деле слегка нагой, из-за столь пристальных мёртвых взоров он чувствовал, будто бы одежды на нём не было совсем, а одеяло бессовестно сорвали, выставив все его бесстыдства напоказ. Ко всему прочему ещё и публика здесь была не самой лучшей. Компания жутких фарфоровых кукол ему совершенно не пришлось по душе. С этим нужно было что-то делать, и как можно скорее. — Донна, — нарушил невыносимую тишину Стеф. Кукольница не ответила. Лишь медленно повернула в его сторону голову, что полностью скрывалась из виду чёрной плотной тканью. Энджи тоже быстро среагировала, устремив свой безумный взгляд на лежачего парня. И вот от него ему стало ещё более жутко, чем тогда, когда они втроём находились в полной тишине, под тотальным присмотром игрушек с мёртвыми стеклянными глазами. Они хоть и выглядели страшными, но живыми не являлись. Наверное. От внезапных тревожных мыслей Стеф сглотнул. — Как ты... живёшь здесь? — продолжил он, преодолев желание укрыться одеялом с головой, лишь бы спрятаться от игрушечных глазищ Энджи. — Я имею ввиду этой невыносимой тишины и чувство... словно за тобой следят тысячи незнакомых глаз. Донна с ответом не спешила. Помолчала какое-то время, прежде чем промолвить хоть слово, словно бы размышляла стоит ли ей вообще начинать диалог. Стеф неоднократно подмечал, что этой скромной, незаметной девушке очень трудно даётся любая беседа, как бы та не старалась подавлять в себе некий страх посторонних людей, однако всё же хриплым тихим с едва уловимой дрожью голоском выдала: —... незнакомых? Прозвучало это так жутко и неоднозначно, что по всей спине молодого человека пробежали холодные мурашки. Что бы под этим не подразумевала Донна, куклы походили на призраки прошлого, запертых в фарфоровых темницах на целые века. А их мёртвые, но пристальные взгляды, таящие в себе что-то... человеческое об этом так и кричали. «У каждого лорда этой загадочной местности ей свой ужасный омерзительный секрет, связанный с несчастными жители деревни и паразитом, уродующим их и меняющим навсегда: у Димитреску это мороайки (бывшие служанки) у Моро – дикие ликаны (мужчины, что пережили его чудовищные эксперименты), у Гейзенберга – роботы-солдаты... вернее, то, что осталось от трупов, а у Донны?» — от собственных мыслей кожу мгновенно покрыла яростная дрожь, прошедшая по позвоночнику. Парень тревожно осмотрелся. «... а у Донны – куклы». Зловещие, миниатюрные фигуры людей с фарфоровые лицами, пухлыми губами, выглядящими ещё как настоящие, большими стеклянными глазами, внушающие тебе параноидальное чувство того, что они следят за тобой, и длинными ресницами пугали своей реалистичностью. И пугали чертовски сильно. Но Стефан не мог объяснить почему; они нагоняли на него жути и всё тут, а он между тем этого даже не скрывал. Посему, Энджи, всматриваясь в его бледное лицо, кое чётко выражало непонимание и беспокойство, а также дале некое отвращение, недовольно фыркнула. — Это мои друзья! — голос её был писклявее и неприятнее, чем обычно. — Они не незнакомцы! Почему ты так говоришь о них?! — П… прости. Не хотел обидеть. Ни тебя, ни их. — в чём заключалась обида Стеф не совсем понял. — Просто… разве тебе не одиноко здесь? Не страшно? И вновь девушка предпочла ответу минутную тишину, что тонким чёрным покрывалом начала расстилаться в её комнате. Каждый раз, когда она, либо Энджи затихали, парень ощущал себя максимально некомфортно, будто бы думал, делал и говорил что-то не то, что-то, что могло не понравится Донне, отчего она порицающе умолкала и прожигала его своим тёмным взглядом сквозь непроглядную плотную ткань. И именно этот чёрный женский платок, полностью скрывающий лицо, волосы, шею, смущал его ещё больше. Он не позволял увидеть эмоции кукольницы, её взгляд, не мог передать истинных чувств, что плясали на её личике во время этого невыносимого затишья, из-за чего молодой человек попросту не мог быть уверенным в своих дальнейших словах. Тогда-то в его голове промелькнула очевидная мысль: неуверенная в себе, скромная, нелюдимая и молчаливая Леди Беневьенто, вероятнее всего, и добивалась этим невзрачным образом полного отстранения, лишая собеседника (ежели он чудом появлялся) своего настоящего Я, которого она почему-то стеснялась. А может, он ошибался… и дело было совершенно в другом. Почём ему знать, в конце-то концов? Разговаривать её в любом случае не получилось никак. — Нет, — наконец изрекла она спустя какое-то длительное время. За этот большой промежуток Стеф успел даже позабыть, что у неё спрашивал. — Не страшно. Я не одна… не одна. «Ну да. Куклы». Однако последние, повторяющиеся слова были произнесены так тихо-тихо, так неуверенно и с такой крохотной дрожью, что заставили в их правдоподобности усомниться. И немудрено. Если у Альсины было три дочки, с которыми не соскучишься, у Карла целая армия машин, выполняющих его приказы, то у Донны, кроме Энджи и этих пугающих кукол не было никого. Собственно, как и у Моро. «Два самых несчастных и одиноких человека...» — он закусил нижнюю губу. — «Вернее… что-то на него похожее. Боги, как же мне их жаль. Участь чертовски незавидная: у тебя за спиной – и ещё впереди – целая вечность, а ты… вынужден коротать её в полном одиночестве, разговаривая с куклами или рыбами, потому что остальные похожие на тебя владыки относятся к тебе с презрением, пренебрежением, отвращением, не желая иметь с тобой ничего общего. А чего уж говорить о простых людях? Они-то тем более будут избегать, бояться и шептаться, не сумев принять их нечеловеческий вид, силы и т.д. должный образом. Только вот на страхе ничего хорошего построить не получится…». — Ты имеешь ввиду кукол? — спросил он, словно бы не знал ответ на столь очевидный вопрос. Та кивнула. —… они тебе нравятся? — Ну-у, они… милые. — по правде говоря, Стефан был совершенно иного мнения. — Такие маленькие, такие фарфоровые, такие… живые. И хоть он не видел лица девушки из-за этой глупой тряпки, по тому, как дёрнулась её голова, он заметил, что она улыбнулась. И его реакция на это была неоднозначной: с одной стороны, он обрадовался, что смог вызвать положительные эмоции у такой печальной леди, с другой же – слегка насторожился, ведь его теория всё больше подтверждалась. — Откуда у тебя их столько, если не секрет? И это ещё малая часть, не так ли? И снова кивок. — Я делаю их сама. «Зараза…». —… у меня и правда много друзей, — продолжила Донна. — Друзей, которое останутся со мной навсегда. И никогда… никогда меня не бросят. У Леди Беневьенто был очень приятный сипленький, тихий голосок, который слушать было одно сплошное удовольствие, но периодическое хихиканье Энджи, что раздавалось со спины хозяйки особняка, портило всю мелодичность. — Её тоже сделала ТЫ? Указав глазами на большую деревянную куклу, наряженную в белое свадебное платье с фатой, Стефан вновь заставил младшую владычицу деревни замолчать. Вопрос её несомненно смутил. — Ты такой невежа! — громко воскликнула кукла, но без доли обиды и злобы – всего-навсего с примесью издёвки. — Глупый, миленький невежа! — Опять неуместный вопрос? Слова Стефа остались неуслышанными, незамеченными. Взбалмошная Энджи, выйдя изо спины владелицы, прыгнула ей на колени и стала во весь голос что-то наговаривать на ушко, которое она, чуть приподняв ткань, высвободила из платка. — Он думает, что это ты меня сделала! Представляешь? Ты! — Нет, — под насмешливое хихиканье куколки холодно отрезала Донна, после чего поправила слегка задранную тряпку, вновь прикрыв левую часть головы. — Её сделал папа… это его подарок мне. Последний. — Мне жаль. Словно подловив нужный момент, вернулась всепоглощающая тишина, а вслед за ней по той же схеме пробралась отвратительная неловкость. Однако, обе надолго не задержались. Скрипучий глубокий вздох Энджи прервал их и прогнал прочь. — Мой папа любил делать нам подарки… — удивительно, но не виновница звука решилась первой положить начало беседе, а её хозяйка – Леди Беневьенто. Видимо, тема семьи для неё была слишком интересной. — А твой? «Если детские травмы, страхи и комплексы можно назвать подарками – вполне. Но я в этом сильно сомневаюсь». — Скажем так, мой отец не был тем человеком, для которого дарить подарки – в пределах вещей. Но пару раз было, да… когда оставались лишние деньги. Редкое явление. Очень. Донна? Голова кукольницы, что держалась на уровне тела парня, будто бы она внимательно оглядывала его, от неожиданности дёрнулась. — Мне очень приятно, что вы обо мне позаботилось, не оставили лежать без сознания, но сейчас состояние стабилизировался. Правда. Можно я… приоденусь? Ответом, как и в прошлый раз, стал лёгкий кивок. Хоть и сделала она его не сразу. Сперва подумала. Затем, спустив Энджи с колен на пол и судорожно сцепив пальцы рук на уровне талии, выпрямившись, поднялась с края кровати, дабы Стефан без проблем вылез из-под одеяла. — Благодарю! А то как-то не очень получается... вести беседу практически нагишом – то ещё удовольствие. Следующим шагом молодой человек принялся осторожно вставать с постели. Голова не болела, тошноты не наблюдалось, даже слабости никакой не было, однако, когда он уселся на краешек кровати, всё помещение в одночасье закружилось перед глазами: тумбочки, комоды, шкафы двигались словно на вращающейся платформе, лица фарфоровых кукол мелькали одна за другой, а рисунки на обоях перестали быть единым целом, больше не складываясь в один маленький цветочек. Из носа потекло что-то тёплое. И стояло этой маленькой быстрой струйке коснуться губ, как головокружение быстро спало на нет. «Боги, когда же это кончится?!». Убедившись, что всё прошло, Стеф покинул постель, огляделся вокруг, ища свою одежду, а после, найдя нечто похожее на бежевую рубашку, двинулся к одинокому деревянному стульчику, спинка которого была полностью увешана знакомым тряпьём. Ходить в одних портках по чужому особняку, постоянно находясь в поле зрения его стеснительный хозяйки и её безумной куколки, немного смущало, но, что было ни капли неудивительно, Донна на него даже не смотрела. Стояла себе спиной к парню, перебирала пальцами и, казалось, практически не дышала. Девушка определённо демонстрировала к нему полное равнодушие, что не скажешь о её жуткой кукле Энджи, которая с особым любопытством разглядывала оголённую грудь молодого человека, будто бы видела нечто подобное впервые. Такой долгий заинтересованный взгляд, явственно ощущающийся по всему телу, напоминал Стефану взгляд ребёнка, что изучал новый для себя предмет. Такой же, как он позже отметил, был и у Даниэлы, как только он попадался ей на глаза, но с одним огромным отличием: во взоре Даны горело желание – желание заполучить, разорвать, овладеть им, когда у куклы такого не наблюдалось. «И слава богам... наверное». Однако, это не мешало ему чувствовать себя некомфортно. Посему сразу же накинул на себя бежевую рубашку, торопливо застегнул на ней пуговицы, а затем, присев на стул для удобства, стал обувать лаковые туфли. — Когда там Гейзенберг сказал, что он придёт? Через час? Долговато... — Ты куда это собрался? — возмутилась кукла, уперев свои деревянные тонкие ручонки в тощие бока. — Тебе нельзя! — Почему же? — Потому что... так ворчун сказал! Жди его. Оставайся с нами! — Прости, Энджи, но я не могу, — Стеф резко встал со стула. Даже излишне резко. Голова едва не закружилась по новой. Но благо он успел собраться с силами.— Ох, чёрт... понятия не имею, сколько мне сидеть, лежать... в общем, бесконечно ждать Гейзенберг как-то не хочется. У меня каждая минута не счету. Матерь... — Я знаю. Но я пока не могу пустить тебя, — слова принадлежали Донне. — Переживаете, что я сам не дойду? И вновь кукольница соизволила отмолчаться, невольно вынуждая Стефа додумывать ответ за неё. Делать ему этого на самом деле не очень-то и хотелось, но что поделаешь? Спорить и ругаться с ней – тоже. Придётся идти на уступки. — Ладно. Хорошо. Я понял, — парень снова присел на стул. — Значит, буду ждать Гейзенберга. Сидеть здесь и ждать. Абсолютно ничегошеньки не предпринимая и ничем не занимаясь... Но тишина никак не развеивалась. Лишь плотнее сгущалась и начинала выводить из себя. «М-да... кажется, я начинаю скучать по болтливой Даниэле, которая сумеет разговорить и заговорить даже мёртвого...». — он невольно улыбнулся своим мыслям. «Что ж, тогда ничего не остаётся, как пробовать её методику». — Донна. Девушка слегка обернулась. — Ты упоминала своего отца. Что с ним случилось и где он сейчас? Парень, разумеется, и сам знал ответ на свой вопрос (Иосиф, было дело, об этом ненароком обмолвился), но без всяких подробностей, деталей и достоверного, прямого источника, да и таким образом тема для разговора какая-никая появится. По крайней мере, он так думал. Ибо Леди Беневьенто как молчала, так и продолжает молчать. «Неудачно...». И лишь спустя какое-то время она всё же прекратила это безмолвие, произнеся: —... мёртв. — Я... соболезную. — Он мёртв, мама мертва... сёстры, братья – всё мертвы! — захныкала Энджи. — На всех сочувствия не наберёшься. — Прости. Кукла махнула рукой, давая понять, что зла не держит. — Это уже неважно. Сейчас важнее то, что Матерь Миранда жива, и что подарила мне эту чудесную семью! Скажи, ты рад, что стал её частью? «О, безмерно. Особенно от осознания того, что моя роль в ней временна. И имеет плохой конец». — Не знаю. Наверное. — Не знаешь? Как это? — удивление куколки было очень искренним. Молодой человек неоднозначно пожал плечами. — У меня иное назначение. Не такое как у вас. Намного хуже. — Но она спасла тебя. И приютила... она заботится о тебе, разве нет? — Угу... — Стеф лишь невнятно угукнул. Если так посмотреть, то Миранда действительно заботились о нём, переживала (наверное), вытаскивала из такой задницы, в которую, казалось, невозможно угодить, она подарила ему вторую жизнь, но какой ценой? «Всё это для того, чтобы сделать из меня... дочку. Я же ей совершенно не сдался. Если она поймёт, что со мной что-то не так и никакой церемонии не бывать – мне несдобровать. Избавиться от меня моментально». – эти думы его обременяли. — Но в моём случае это всё временно. Я "часть семьи" лишь на какой-то определённый промежуток. Из раза в раз, чтобы услышать ответ, Стефану приходилось мириться с томительным молчанием, длившемся, казалось, бесконечно. — Но! Но Карл же! — возбуждённо начала жуткая говорящая кукла, с трудом собираясь со своими мыслями. — Он же сказал, что церемония не состоится... теперь ты такой же как мы! «Я никогда не буду таким же как вы». — Это ничего не меняет, — сухо отрезал он, безвольно согнувшись на стуле и сплетя пальцы. — Раз я могу подпортить её планы, значит, она от меня в скором времени избавится. Ей не нужна ещё одна абу... кхм. Вряд ли ей нужен новый владыка. — А вдруг? Стеф отрицательно помотал головой, а после уткнулся лицом в ладони, медленно, несколько озлобленно протирая его. — Она покончит со мной, как с неудавшимся экспериментом, даже возиться не будет. Мои дни, как сожалению, сочтены. — Нет! Не говори так... — интонация Энджи стала менее задорной. — Матерь хорошая. Она не бросит тебя! Нас же она не бросила. «Но бросит в удобный момент, если церемония будет проведена должным образом, с необходимым той результатом. Как говорил Гейзенберг, вы нужны ей до тех пор, пока приносите пользу». — парень задумчиво скривил губы. «Только... какую?». — Донна, а как ты к ней... попала? Поведай пожалуйста, если можно. Хочу узнать, насколько мой случай схож с вашим.  — Матерь удочерила меня, — практически мгновенно ответила девушка. К его большому удивлению. — Она не оставила меня одну после смерти... родителей. Я очень благодарна ей. — Ты никогда не задумывалась, почему она это сделала? — Потому что она добрая и хорошая! — со всей уверенностью вторила говорящая кукла. — Не слушай этого злыдню Гейзенберга! Он не любит Матерь, потому что не хотел быть частью семьи. Но ты же хочешь, да-а- а? Хочешь же? «Как будто у меня есть выбор...». Свои мысли Стефан предпочёл не разглашать. Помолчал какое-то время, а затем спросил: — Какой раз слышу, как ты, Энджи, плохо отзываешься о Гейзенберге. Он вам не нравится? — Он – ворчун и вредина! Это мы ВСЕ ему не нравимся... — Карл сам так сказал? — Нет, я просто знаю. Ни он, ни высокая злючка не любят нас. Считают, что они лучше, чем мы! Бе! — Это чем же? — усмехнулся парень. Кукла развела руками. — Да ничем! Наверное, задирают носы только потому, что старше. Но Карл ещё снисходителен, пусть и злыдня, а вот Альсина-а-а... — произнеся имя Леди Димитреску, Энджи карикатурно поёжилась. — Бр-р-р-р! Ну точно ведьма! «Ведьма?» — и вновь собственные думы не остались без язвительной усмешки. «Гейзенберг здесь определённо поработал». — Значит говоришь, Карл снисходителен... интересно. — выдал он, потерев подбородок. — Донна, ещё вопрос! Если ты не против, конечно. Кукольница медленно кивнула. — По поводу твоего согласия помочь ему вернуть мне память... частенько он обращается к тебе за какой-либо помощью? А после вопроса уже отрицательно закачала головой. —... практически никогда, — чутка помедлив, ответила она. — Но, если ему действительно что-то нужно, — выкрикнула Энджи. — То он обращается именно к нам, да-да! — Да? И что ему, например, может быть нужно? Помимо того случая со мной. — Как-то он попросил рассказать ему, в чём заключается секрет моего кукольного мастерства. — Да неужели? Не думал, что он увлекается куклами... Безусловно молодой человек прекрасно понял истинную причину столь резкой заинтересованности Карла к производству человекоподобных игрушек, но не сумел отказать себе в удовольствии удачно съязвить. «Чёрт возьми, Гейзенберг, тебя настолько сильно волнует твоя армия, что ты даже хотел делать её из куколок?». — Если и так, то я не удивлюсь! — хихаканье Энджи вышло заразительным. — Но, возможно, он просто что-то замышляет. Хитрый, хитрый старикашка! — Интересного ты о нём мнения... — Не делай вид, что ты не имеешь к этому отношения и ничего не знаешь. Завидев нарочито изображённое непонимание парня, жуткая кукла мигом пояснила: — Я же знаю, что он и тебя против Матери настраивает! — Что ж... можно и так сказать, – отпираться было бессмысленно. — Вас тоже? — Да, да! Он делал это с каждым из нас. Но никто его слушать не хочет. — кукла снова хихикнула, на этот раз сдавленно и себе в ладошки, прикрывая ими деревянные маленькие губки. — Разве Матерь может быть плохой, когда она сделала для нас та-а-ак много! — Ты не знаешь, для чего она это делала и какой ценой, — холодно бросил Стефан, смотря на Энджи. — Гейзенберг, может, и ворчливый старикан с чувством собственного превосходства, но он говорит толковые вещи, на самом-то деле. Однако, Энджи же лишь недовольно фыркнула, явственно демонстрируя к словам и мнению парня всё своё отношение. А вот Донна вела себя по-иному: девушка стала нервно перебирать пальчиками, поправлять подол платья, она словно бы хотела что-то ответить, но не решалась; и это что-то могло быть тем же согласием или наоборот возражением словам ожившей игрушки, посему молодому человеку чертовски хотелось узнать, что же это могло быть. Жаль только, Леди Беневьенто ничего промолвить так и не решилась. — Донна, — вновь обратился к хозяйке особняка он, больше не дожидаясь её вмешательства. — Помнишь, мы упоминали Бернадетт? Она по-прежнему не отвечала, словно вопрос был адресован не ей, словно она вообще на данный момент находилась не здесь, лишь немного вздрогнула, услышав до боли знакомое имя.  —... и то, откуда мне о ней известно? Так вот – Миранда в своих заметках об экспериментах упоминала о твоей погибшей родственнице. И, судя по всему, погибла она по вине... — Нет! Заткнись! — резко и громко крикнула кукла Энджи, закрыв подобие своих ушей ладонями, после чего начала истерично топать ножками, как маленький ребёнок. — Только не снова! Я больше ничего об этом не хочу слушать! Ля-ля-ля... Стеф, сидя на стуле, встревоженно выпрямился, не разбираясь в происходящем. — Я думала, что ты хороший! — продолжила вопить куколка, уже тыча в него пальцем. — А ты... а ты... а ты такой же, как Гейзенберг! — Что... я не... Энджи! — и в следующий момент, парень стремительно вскочил со стула, интуитивно, небольшим рывком приблизившись к живой игрушке. — Почему вы так хотите очернить Матерь?! Почему хотите испортить мою жизнь! Вдруг Энджи, изобразив детский плач (потому что она явно реветь взаправду не умела), побежала от в противоположную сторону, прямиком в объятия своей владельце, которая, чуть согнувшись, выставила для неё руки. — Испортить жизнь? — резко остановившись, быстро осознав, что творит лишнее, удивился Стеф. — И в мыслях не было! Энджи, не злись... не обижайся, я... не хотел. Прости меня. Конечно, чем обидел конкретно куклу он не понял, но раз миниатюрная деревянная леди обозлилась, значит его необдуманное заявление косвенно касалось и её. — Не прощу! — продолжила гневно пищать она, выдавливая из себя хныканье. — Только если... — неожиданно вырвавшись из рук Донны, что с любовью прижимали её к себе, Энджи с лёгкостью взмыла в воздух, как если бы имела за спиной крылья, и в одно мгновение оказалась рядом с парнем, прямо напротив его лица. — Не найдёшь меня! — Чт... — Поиграй со мной! Попробуй найти меня, и тогда, может быть, я прощу тебя. Докажи, что не такой же, как вредный злой Гейзенберг! Ну же! Она стала цокать языком, изображая ход стрелок часов. — Время-я-я пошло... Комната перед глазами молодого человека начала расплываться, как расплывается отражение в воде, по которому побежали волны, всё вновь завертелось и закружилось, а в нос ударил уже такой хорошо знакомый цветочный запах, который он вкушал, когда впервые оказался во владениях Беневьенто. Отвратительное чувство накрыло беднягу с головой, мешая сосредоточиться, мешая здраво мыслить; теперь он видел очертания всего помещения сквозь жар мощно горящего костра, коей являлся плодом резко разыгравшегося воображения, отчего постоянно жмурился, тёр глаза, в попытке стабилизировать состояние, однако, тщетно. Кукла же, в свою очередь ждать, когда молодой человек успокоиться и перестанет вести себя, словно находясь под полным контролем алкогольного опьянения, весело захихикав, улетела от него прочь – в сторону самостоятельно открывшейся двери. Донна тоже внезапно исчезла, будто бы растворился в этой проклятой дымке, что мигом застелила глаза. В комнате Стефан остался один, и означало это одно: игра началась.

***

Образы плыли, теряя границы, сменяли друг друга, они скакали, как цветной калейдоскоп, без возможности остановить их, прекратить этот безумный водоворот очертаний, а ритм с каждым разом всё ускорялся; коридоры преображались. Казалось, словно они меняли свои ходы, нарочно путали парня, вели его совершенно не туда, но он прекрасно понимал, что пути и их декорации оставались неизменными, что это лишь проделки его одурманенного чем-то сознания, кое, поддаваясь медленно плывущей по всюду пелене жара, измывалось над несчастным. Бесконечно блуждая по этим своеобразным тоннелям, то и дело приваливаясь на стены из-за резких головокружений, Стефан не чувствовал себя потерянным, не ощущал усталости или упадка сил, наоборот – по его телу, как быстрый лесной ручей, пробегала энергия, что, сливаясь с кровью, переполняла его до краёв. Он испытывал жгучий азарт, смешанный с каким-то детским восторгом; он чувствовал себя хищником – неистовым охотником, выискивающим свою добычу по отставленным следам и стойкому, пронизывающемуся до глубоких впадин ощущений запаху, что щекотал ноздри. Но запах этот был иным, совершенно не тем, что обоняет дикое изголодавшее животное. Это была не кровь. Аромат листьев фиалки и душистой корицы тоненькой струйкой вёл его в нужное направление, и он был таким резким и чётким, что складывалось впечатление, будто молодой охотник находился к нужной цели как никогда близко. Однако, рецепторы своей силой лишь обманывали его. Стефан уже в третий раз ищет жуткую куколку и, где бы она ни был, тот чует её парфюм за огромное расстояние, что, собственно, и помогает поискам, посему даже сейчас он не может быть полностью уверен в месте, где та на данный момент скрывается. Открывать множество шкафов, расположенных по всему особняку Леди Беневьенто, было тем ещё колесом фортуны – никогда наверняка не узнаешь, прячется ли там Энджи или нет. А если вдруг, открыв дверцы, угадываешь, то эта хитрая проныра толкает тебя и улетает, ища себе новое надёжное укрытие, запуская тем самым новую игру из раза в раз. И по этой причине молодой человек возвращался в давно минувшее девство, вспоминая как ребёнок играл с парнишками постарше в так называемые “Прятки”. Победу в них он никогда не одерживал. Когда выпадала роль того, кто прячется, мальчишку всегда находили, словно знали куда он пойдёт затаиваться заранее, а когда воды – то наоборот он никого из старших ребят отыскать не мог. Стефан не любил эту игру. Но сейчас… она казалось ему увлекательной. Он искал куклу, пытался поймать, догонял, а потом начинал по новой, в надежде, что на сей раз эта маленькая жуткая кукла впредь от него никуда не денется; и, осмыслив каждый свой шаг, каждую её траекторию, парень разгорался мотивацией аккурат сильнее. Эта невинная охота опьяняла его. В момент, когда Стеф, поводя носом, дошёл до закрытого шкафа, из которого доносился запах духов и слышался режущий уши сдавленный писклявый смех, он, не раздумывая ни минуты, со всей силы рванул дверцы на себя, и выстрельнул из глаз победными искрами, вспыхнувшими сразу же, как только завидели белую фату и свадебное платье. Но вот найденная Энджи его радости не разделила: недовольно фыркнула, аккуратно взлетела и собиралась было, вновь оттолкнув молодого человека, искать новое место, где можно от него спрясться, как он неожиданно бросился в её сторону и поймал – заключил куклу в свои крепкие объятия довольного уловом дикого зверя. Это была несомненная победа. Для него. И пусть Энджи ни капли не сопротивлялась, что было странно, ни вырвалась, ни пищала и не била его своими маленькими деревянными кулачками, проигрышу она рада не была. Стеф получил внезапную ослепительно-белую вспышку, едва ли не разорвавшую серую радужку, а после мгновенный приход в себя. Коридоры и залы перестали вращаться, перестали плыть в жаровой дымке, всё кругом встало на свои места, а эйфория, овладевавшая им всё то время, спала, быстро вернув его в реальность. И тогда он, бросив взгляд на пойманную добычу, понял, что прижимает к себе обеими руками не Энджи – Донну. Так яро, так жадно обнимает чуть склонившуюся назад хозяйку особняка, что словно застыла как изваяние, не зная куда деваться от разыгравшегося, непредсказуемого хищника. Молодой человек замер вместе с ней. Смущение обоих накрыло горячей сетью. Но если Стеф, несмотря на сбившееся тяжёлое дыхание, никак его не демонстрировал, то вот Леди Беневьенто вся задрожала, обмякла, безвольно повиснув в руках парня, совершенно не имея ни малейшего представления, что с этим делать, она выглядела искренне удивлённой и чертовски напуганной. Казалось бы, зачем ещё больше заставлять девушку нервничать? Возьми и отпусти! Прекрати обвивать руками её талию, перестань удерживать – она не упадёт. Но Стеф был настолько заворожен случаем, что не мог контролировать собственное тело никак. Как бы он не хотел отстраниться, он не мог; ни руки, ни ноги не слушались. У Донны, по всей видимости, тоже. Стояли они в этой позе, напоминающий две скульптуры молодых несчитанных возлюбленных, довольно долго. Стефан мало того, что не мог двинуться, так ещё и оторваться от неё совсем не получалось: от небольшого наклона назад ткань платка с головы кукольницы чуть съехала в сторону, позволяя ему увидеть часть её приоткрытого в изумлении ротика и красивых пухлых губ. Их лица были далеко друг от друга, но он ощутительно чувствовал жар её дыхания, что приятно касался бледной кожи. Это заставляло трепетать и его. Небольшая грудь вздымалась медленно, затем опускалась в такт дыханию. Его дыханию. Они оба стали синхронно поглощать воздух, непроизвольно пытаясь отнять глотки друг у друга, слово его могло не хватить никому; и ни Стеф, ни Донна не могли ничего с этим поделать. Они залипли один на другой, как мухи в янтаре, такие безмолвные и неподвижные. Неловкость во всю витала по помещению, окутывая их невидимой лентой, и вступая в гармонию со смущением, что полностью овладела ситуацией. И это могло длиться бесконечно. Только вот… у Стефана этой вечности нет. И никогда не будет. —… нашёл, — с трудом, изрядно томно выдохнул он, не отрываясь от приоткрытой части лица девушки. Весь мир для него замер вместе с ней. К его же горю. Не обращая внимания ни на что, что творилось вне поле зрения, в которое попадала Леди Беневьенто, ни он, ни она не услышали, как отоваривалась входная дверь и в прихожую проник посторонний. — Как и я. Эхо знакомого голоса раздалось, по всему особняку, разбивая затянувшуюся тишину. Оно словно нож разрезало пространство, обрезало нить, что оплетала парня и девушку; оно нарочно лезвием задело их плоть, угрожая, неоткрыто, выпустить всю кровь. Мурашки вмиг атаковали всё тело, мозг в какой-то момент перестал функционировать, окончательно перехватило дыхание, пот выступил на лбу, покатился по позвоночнику, а сердце ещё бешенее заколотилось.