Putting my defenses up,
Cause I don't wanna fall in love,
If I ever did that,
I think I'd have a heart attack.
Я не знаю, когда точно это началось. Все это было игрой, забавой. Ты не был ничем важным. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня. Меня бесила твоя глупость, строптивость, твое упорное нежелание понимать положение, в котором ты оказался, на которое ты сам согласился. Я смотрел на твое лицо, на твою улыбку, и я видел призрачную тень его. Я хотел разыграть красивую партию, приручить тебя как зверушку, чтобы потом ткнуть Мстиславу побольнее- смотри, вот твоя дочь, вот твой сын, и оба они воткнули тебе нож в спину. Твоя принципиальность раздражала меня до зубовного скрежета, чем больше ты бросал слов на воздух, тем сильнее мне хотелось поставить тебя на место: какого черта ты мнишь себя таким неподкупным и неподступным? С чего ты решил, что ты особенный? Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня и все же, тебе удалось зацепить меня, поддеть за живое. Ты не захотел по-хорошему- и я решил что будет по-плохому. Но я не мог позволить тебе геройствовать, сцепив зубы в подземелье, с этим ты бы отлично справился, я прекрасно это понимал. Но у зла и тьмы много путей, есть длинные, есть короткие, и рано или поздно оно находит лазейку. Ты хорошо умеешь терпеть боль, царевич, а как насчет удовольствия? Тогда мне показалось, что впервые за многие дни плена в твоих глазах промелькнула паника. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но эта игра стала для меня делом принципа. Я решил, что сломаю тебя во что бы то ни стало, как бы не выглядел итог: либо ты покоришься мне по-настоящему, либо я уничтожу тебя до основания. Я нашел для тебя должную мотивацию, и мы начали. Это было безумно забавно, особенно первое время. Ты обещал быть хорошим мальчиком ради сестры, и о, ты правда старался. Ты больше не мог позволить себе говорить мне «нет», а я приложил определенные усилия к тому, что бы в какой-то момент ты просто не захотел произнести это. Точнее не мог сказать телом- я расщепил тебя на две части, одна из которых жаждала моих рук, а другая ненавидела. Ты не давал мне даже подобраться к своей душе тогда, и я разумно остановился на плоти. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но едва ли когда-то за последние столетия я думал о чьём-то удовольствии в постели, помимо своего. Я доводил тебя до пика неистовства, изучив каждую твою чувствительную точку, узнав, что и как в тебе отзывается. Я никогда не был склонен к нежностям, но быстро понял, что тебе нравятся контрасты- и приучил свои когти скользить осторожно, прикусывать свои клыки настолько, чтобы это было сладко для тебя. Нежнее или грубее, быстрее или медленнее, так или этак, я раскрывал спящую в тебе чувственность и чувствительность с коварным вниманием и вкрадчивым упорством, у тебя не было ни единого шанса выстоять против этого. Твое тело определенно создано для любви, чуткое и отзывчивое, трепетное и нежное, и я воспользовался этим сполна. Я не прозаично и грубо-варварски лишил тебя твоей хрупкой, нежной невинности, я стал тем змеем, руки которого поднесли этот плод к твоему рту и с наслаждением наблюдали неизбежный укус, упиваясь хрустальным блеском отчаяния, стоящими в твоих небесных глазах. Ты лежал на бархатных и шелковых простынях опороченный, ты чувствовал себя грязно и восхитительно одновременно, ты ненавидел себя за это, а я наслаждался этим. Меня ты конечно тоже ненавидел, но тогда меня это мало волновало. Когтем я размазывал свою сперму по твоим губам, я смотрел на тебя сверху покровительственно и насмешливо, и я говорил: Тебе это нравится, признай. Ты твердил нет, но каждую ночь твое тело говорило мне да. И в какой-то момент ты сдался, ты признал: Да, но это ничего не значит. Есть вещи, которые не купить и не взять силой. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но ты стал той вещью, которой я безумно сильно захотел обладать. Потому что ты был настоящим. Среди всех этих гор золота и камня ты был живым и настоящим, и твоя гордость и упрямство были настоящими, не поддельными, и хоть ты лишь ненавидел меня, но сила и искренность этой ненависти заставляли меня чувствовать так много. А чувствовать- это почти то же самое, что быть живым. Все, что я предлагал тебе, ты отвергал с гордо поднятой головой, и меня это безумно злило. Наверное, где-то здесь мне в глубине души хотелось, чтобы ты уже согласился по-хорошему, но ты упорствовал. Но ради чего? Я знал, что все что тебя держит- иллюзия, но стоило мне ее разбить, и ты бы потерял всякую мотивацию быть послушным мальчиком. Я хочу не этого, мне это не нужно, я не хотел бы ничего получать за это. Я лучше умру чем позволю себе получить от этого какую-то корыстную выгоду. Как же меня это разозлило тогда. Воистину, подняло тьму со дна. Думаю, тогда ты впервые понял, кто я на самом деле. Не думаю, что я жалел тогда. Честно говоря, не знаю жалею ли сейчас- что-то же в этой жизни должно было хоть немного сбить с тебя юношескую спесь. В конечном итоге, ты же остался цел, верно? И больше слов подобного рода не бросал, по крайней мере на ветер. Думаю, тогда я испытывал лёгкую досаду при мысли о том, что кажется, немного переборщил. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но все же, после я понял, что на самом деле не хочу, чтобы ты меня боялся. Я наблюдал за тобой, и хоть ты все так же пытался хорохориться, при виде моего лица кончики твоих пальцев подрагивали. Однако ты пытался быть храбрым, насколько мог. И это уже восхищало даже больше, чем забавляло и раздражало — вот он, мой первый шаг на эту кривую дорожку. Я решил, что подберусь к тебе мягко, все-таки после кнута неплохо дать укусить пряник. А ты удивил меня- решил броситься в омут, найдя чувство, что будет сильнее страха, сломав правила игры, по которым мы играли раньше. Это было отчаяние, конечно. Так забавно, что ты настолько сильно не хотел бояться, что выбрал искренне возжелать меня-на самом деле это было началом катастрофы для нас обоих. Мы начали новую игру, которая обошлась нам слишком дорого. Я опрометчиво считал, что тебе не переиграть меня на этом поле. Ты же не мог предположить, что в принципе можешь зайти так далеко- вот где твое же безрассудство подставило тебе подножку. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но ты смог затянуть меня в бездну по капле, так же, как я еще недавно затягивал тебя. Наша игра стала еще тоньше, острее, и в этом я начал приглядываться к тебе. Ты всегда был вежлив со слугами, хотя многие из них и пугали тебя своим непривычным видом. Забавно, что в этом замке ты позволял себе хамить только его хозяину. Ты умудрялся нравиться почти всем мавкам, и из них выстраивалась очередь, чтобы быть твоими служанками. Я стал замечать твои забавные привычки, мелкие детали и черты твоего характера. Как ты сдуваешь падающую на глаза прядь, как крутишь кольцо вокруг пальца, когда думаешь. Как иногда препираешься с замком как с живым (что в целом, не так далеко от истины), когда он плутал и путал тебя по коридорам. И порой мне казалось, что и он начинает тебе симпатизировать. Иногда я наблюдал за тобой украдкой, когда например ты выискивал в библиотеке подходящую книгу, и на твоём лице появлялась задумчивость, так славно сочетающаяся с твоей милой мордашкой. Я стал ловить себя на том, что иногда мне хочется улыбнуться, когда ты ляпаешь очередную глупость или хмуришь брови. Мы стали больше говорить, переговариваться тут и там по мелочи. В какой-то момент я решил, что ты все же неплохая компания для трапезы. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но ты стал тем, кого я был не против видеть не только ночью, но и по утрам. На самом деле, это были хорошие дни, если какие-то из тех вообще можно назвать таковыми. Я узнал, что ты боишься щекотки и до чертиков очаровательно выглядишь, когда заливисто смеешься. Ты уже не боялся засыпать в моих руках. Порой я снисходительно пропускал твои маленькие дерзости, а ты потихоньку присматривался ко мне: иногда мне кажется, что ты не так уж любишь свою власть.You make me glow,
But I cover up,
Won't let it show.
Мне стоило понять, что все идет не туда еще тогда. Но я был легкомысленен — цепь на ноге, раб и не более того, милое развлечение. Но в какой-то момент я поймал себя на том, что целую тебя чувственно и плавно не чтобы поймать в твоих глазах боль от того, что ты получаешь наслаждение в руках врага, а просто потому что хочу сам. Я травил тебя страстью и похотью, а сам отравился нежностью. Катастрофическое осознание. Мне стало по-настоящему нравиться, когда ты плавился в моих руках, цеплялся за спину, прикусывал мое плечо, пытаясь скрыть стон. В этот момент, хотя бы на доли секунд, я чувствовал тебя своим. Я сам не заметил, как растерял свое злорадство над тобой в эти моменты. Только вот ты не сильно растерял ненависти, и она плескалась на дне твоих глаз, смешиваясь с болью каждый раз, когда ты сам обхватывал мое лицо руками для поцелуя. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но мне безумно хотелось, чтобы в этом голубом море плескалось что-то еще. Я стал понемногу смягчаться к тебе, да и ты, к слову, научился вести себя правильнее. Ты научился просить, а я не был в силах отказать в твоих маленьких просьбах уже тогда. Первая из них была до жути нелепой, помню как сейчас: ты заметил, что одну из мавок регулярно обижают ее товарки, и, проявив свою неизменную доброту, попросил ее себе в служанки, раз уж они все равно у тебя есть, разумно рассудив, что при тебе она будет в лучшем положении. Помню свое ощущение досады, смешанного с раздражением — серьезно, все богатства мира могут быть у твоих ног, и о чем же ты просишь? Но я сказал «да», и получил быструю и мимолетную, но искреннюю благодарность в ответ. То, что это показалось мне разумным обменом, уже говорило о многом. После ты осторожно выбил себе право ходить в более закрытой одежде, ты умудрился снять с шеи золотые ожерелья- я милостиво позволил тебе ограничиться кольцом. Но были вещи в которых я оставался непреклонен: обстановка твоих покоев, к примеру. Мне не стоило забываться окончательно. А ты никогда не просил о большем, все так же отвергая по-настоящему ценные дары. Мы двигались навстречу друг другу, балансируя на острие опасных для нас обоих компромиссов, но никто не был готов сдаваться по-настоящему. Где-то здесь я впервые обронил колкость, достаточно мягкую, чтобы ты счел ее забавной и не удержался от смешка сам. Тогда мы впервые искренне улыбнулись друг другу, и я заметил, что тебя это испугало. Это была очень опасная игра- каждый из нас хотел подобраться еще ближе, чтобы найти слабое место, выбрать правильное время и добиться своего. Думаю, твоим слабым местом было то, что ты слишком искренний, ты не умеешь изображать и лицемерить, и волей-неволей спектр твоих чувств стал расширяться, пусть и не до желаемого мною предела. Иногда ты просто не знал, как реагировать, к примеру, когда я просто касался твоей руки, или позволял тебе остаться в своих покоях, или когда помимо очередных смятых простыней между нами впервые случился долгий разговор обо всем и ни о чем. Теплое дыхание кого-то в комнате, белокурая голова, контрастирующая с темным бархатом, возможность в любой момент коснуться тебя- я совсем терял голову, и не замечал этого. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но, когда я впервые увидел в твоих глазах интерес, что-то во мне затрепетало. Я помню ночь, в которую я почувствовал, что ты касаешься меня не только потому что, отрабатываешь повинность, и не только потому что не в силах преодолеть разожженное мною влечение, а еще и потому, что хочешь сам. Это привело к тому, что на следующий день в твоих глазах плескалась ненависть, но уже к самому себе. Я видел это и раньше, но тогда, кажется, твое отвращение к себе впервые перевесило отвращение ко мне. Это победа, но страдание в твоих глазах придавало ей горький привкус. Мне хотелось тебя утешить- хочешь ли ты что-нибудь? свободы Прости, свет мой, все что угодно, кроме этого.And every time I try to be myself,
It comes out wrong like a cry for help.
Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но я стал ловить себя на том, что мне не нравится видеть тоску в твоих глазах. Но это были тонкие, размытые вещи- мы уже очень давно не сталкивались в открытую, ни один из нас не готов был лишаться того, что с таким трудом отбил у противника в этом тонком, опасном и сложном противостоянии. Когда ты серьезно играешь с чужими чувствами, нужно ставить свои на кон- так мы и поступили, и мы проигрывали оба. Мне захотелось проверить, если я дам тебе пощупать отголосок того, что ты хочешь, попробуешь ли ты сбежать. И ты попробовал. А я увидел в твоих глазах отчаянье и свою старую подругу — ненависть. Ты никогда не должен был стать ничем важным, но твои слезы тронули меня. У моей игры оказался существенный побочный эффект — теперь ты перестал быть для меня игрой. А ты был слишком принципиален, чтобы позволять в своей душе прорастать тем самым чувствам ко мне. И хотя были моменты, в которых мне казалось, что все почти что по-прежнему, в твоих глазах окончательно поселилась тоска, и это было невыносимо. В какой-то момент я даже дал тебе право написать письмо домой, и в начале ты отказался, но это был отказ не гордости, а бездны печали. А смысл? - едва подняв на меня глаза обронил ты. Потом ты все же забрал свои слова обратно, однако записка так и не была отправлена. Ты исписал сотни клочков пергамента, но так и не смог сформулировать то, что чувствуешь и думаешь, и в итоге отказался даже от коротко «жив-цел». Ты сказал: «не думаю, что стоит делать это» прикладывая все усилия, чтобы твой голос звучал ровно и твердо, но по тому, что я увидел на дне твоих глаз я понял, что уже в который раз моя попытка сделать что-то для тебя считалась как жестокая, коварная насмешка. Что же ты чувствовал тогда? Отчаяние от осознания того, что я позволяю тебе слишком много, чтобы мой интерес угас к тебе в ближайшее время? Тревога от того, что ты подпустил меня слишком близко? Мрачное принятие того, что дома тебе никогда не увидеть? И что даже имея возможность обратиться к близким, ты не знаешь что им сказать, ибо правда слишком неприглядна, а ложь тебе претит? Отвращение к тому, что твое тело само льнет ко мне? Бездна ненависти к себе, потому что были ночи, где ты поддавался мне не только телом, но и пусть малым, но все же кусочком сердца? Отчаянное отрицание того, что ты тоже заигрался, причем в ту игру, которую по неосторожности начал первым? Катастрофическое осознание того, в какой тупик ты загнан? Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но я полюбил тебя.
The feelings got lost in my lungs,
They're burning, I'd rather be numb,
And there's no one else to blame
Тогда я еще использовал формулировку «неуместно сильная привязанность». Но слова сути не меняют, я потерпел поражение, недооценив своего врага, и самый главный из них смотрел лиловыми глазами из зеркала. Я не верил, что это в принципе может случиться со мной. И я понимал, что ты никогда не позволишь себе влюбиться в меня по-настоящему в этих стенах, с этой цепью на ноге, в этом шелке и бархате ты всегда будешь рабом, а я хозяином, и темные чувства всегда будут сильнее. А как может быть иначе? Я бы мог обратить тебя, но прекрасно понимал, что это отберет у тебя нечто, что в том числе так цепляет меня. Забавно, тогда я не понимал, что ты много ближе к нави, чем мне кажется. Но в любом случае, ты действительно меня бы не простил, и это все равно было не то, чего я хотел. Я хотел невозможного, и это сгрызало изнутри. Меня это мучило, это буквально раскалывало на две части- одна из которых упрямо подсказывала убить тебя, раз уж ты такой упертый, нашептывая самые темные желания на ухо. А другая… другая открывала в себе слишком много чувств. И это меня пугало. Это было слишком опасно. И это стало страданием. Ты, конечно, этого не видел. Это было сражение на три фронта — с самим собой, за окончательное признание истинного положения дел, с внутренней тьмой, небезосновательно беснующейся в тревоге и опасении на пробужденные чувства, и, конечно же, с тобой.So scared I take off and I run,
I'm flying too close to the sun
And I burst into flames.
Игра продолжалась, нужно было держать лицо. Ты все еще мой пленник, ты мой раб, ты делал то, что я хочу, но я больше не хотел довольствоваться суррогатами чувств, боже, мне хотелось чтобы было по- настоящему — вот где я загнал себя в угол. Тут уже не принудить силой, шантажом, здесь не надломить и переломить. Это моя главная ошибка, я не сумел остановиться вовремя, мне все время было недостаточно — сначала мало того, что ты просто не отбиваешься как дикое животное, а смирно терпишь сцепив зубы, потом мало того, как твое тело искренне мне отдается, а после ты себя ненавидишь. Мало было и тогда, когда ты сам стал приходить в мои руки, мало, всегда было мало, потому что в глазах- не важно, больше или меньше- всегда тень тоски и боли. Твои настоящие битвы с самим собой явно начались позже моих, пусть я и заложил тогда их корень. Мне было мало тела, мои когти хотели твое сердце, твою душу, и хотели их полностью. Ужасающая алчность. Но страшнее этой алчности было то, что в один момент она стала настолько сильна, что помимо того, чтобы ты был моим я хотел, чтобы ты хотя бы по-настоящему улыбался. Моя тьма внутри ненавидела тебя за это. Она была куда дальновиднее и зорче меня- чувствовала, что опасность не в самом чувстве, а в его глубине, даже тогда, когда я едва ли вступил на этот путь. Пока я беспечно отмахивался и развлекался, она чувствовала за азартом, похотью и мстительностью опасное искреннее недоумение и заинтересованность, она унюхала первые ноты нежности, она пришла в ярость, ощущая за покровительственной снисходительностью трепетную искренность. Ведь именно этого он тебе не простил: не того, что я полюбил тебя в принципе — любовь бывает мрачна, жестока и эгоистична, а того, что я полюбил тебя настолько, что задумался о твоих чувствах, больше чем о своих. Ты никогда не должен был стать ничем важным для меня, но ты стал всем. Иногда я размышляю о том, могло ли все тогда сложится иначе? Я до сих пор думаю, что тогда перевесило: нежелание больше видеть в твоих глазах боль или нежелание чувствовать боль самому, ощущать бесконечную неудовлетворённость от того, что ты не чувствуешь того же, что и я. О, ты же не предатель, верно? Освобождал я себя или тебя? Давал сбежать тебе или выбрал сбежать от этой ранящей блеском твоих глаз любви сам, пока еще было не совсем поздно? Впрочем, сейчас это абсолютно не важно, теперь я понимаю, что ни один из нас не может быть свободен от другого. Такие, как ты не должны влюбляться в таких, как я, в тех кто причинял им боль, а если и позволили этому случится- у них всегда найдутся силы отринуть это, выкорчевать эти уродливые сорняки. Такие, как я, в целом, могут позволять себе что угодно, им не перед кем отчитываться кроме своей отсутствующей совести, но для них весьма опасно полюбить настолько, чтобы пробудить внутри себя лишние чувства. Мне кажется, что эта рамка всегда была слишком узкой для нас, она делала нас обоих плоскими, мы оба слишком плохо помещались в нее еще тогда, а теперь и подавно. Горькая ли, сладкая ли правда- наши с тобой чувства сделали нас больше и шире черного и белого, глубже того, что мы думали и представляли о самих себе.Never had trouble getting what I want,
But when it comes to you
I'm never good enough.
Как бы-то ни было, я открыл эту клетку, я дал тебе упорхнуть. Иногда я размышляю, но никогда не спрашиваю тебя: сомневался ли ты? Мне кажется, что нет: задуматься хоть на минуту было бы для тебя слишком опасно. Мне до иголок под когтями хочется знать, быть может, ты все же хотя бы обернулся напоследок, но моя гордость не дает спросить и этого. Можно ли сказать, что ты в итоге победил? Ты получил свободу, но все же, ты проиграл себя, хотя и далеко не сразу осознал это. У твоей игры оказался существенный побочный эффект: я остался жить в твоей голове. Я проник почти в каждую клеточку твоего тела, и ты не мог коснуться себя, не вспомнив моих рук, видя чей-то поцелуй ты сразу вспомнил ощущение моих клыков на своих губах. Думаю, я остался и маленьким темным семечком в твоем сердце, которому не давали прорастать темные своды замка и звон золотой цепи, но которое стало подавать первые ростки в разлуке, поливаемое и удобряемое бесконечным размышлением: почему он отпустил меня? Надеюсь, тебя удовлетворит правдивый, но обтекаемый ответ на этот вопрос. Все же, тогда я сделал одну вещь, о которой мне бы тоже не хотелось тебе рассказывать, хотя эта правда и меньшее из зол. Я думаю, тогда та изнурительная партия была сыграна в ничью: мы оба получили, что хотели, и оба проиграли одновременно. Она вынула из тебя всю душу, а меня заставила вспомнить о существовании собственной. И быть может, мы бы просто несли свои раны и шрамы дальше, оба притворившись, что это можно забыть. Но у судьбы, как оказалось, были свои планы, и она дала нам шанс переиграть. Сейчас ты сделал ход, и, кажется, мне остаётся последний. В своем стиле напрямую выложил на стол свою последнюю карту, со всей выразительностью и прямотой. У меня есть, что положить рядом, но мою руку жжет козырь в рукаве, который мне так не хочется разыгрывать. Стоит ли мне открывать его тебе? Я мало чего опасаюсь в жизни, особенно из того, чего мне действительно стоило бы опасаться, но правда в том, что я страшусь потерять тебя, то настоящее между нами, прекрасный и хрупкий цветок, чудом выросший из грязной, отравленной почвы. Ты мое слабое место, единственное настоящее слабое место, ни власть, ни магия и сила — ты и только ты. Но все же, я - это я, и пусть ты подтолкнул меня к поступкам, на которые мое черное сердце едва ли должно было быть способно, нет того зла, которое я бы не сотворил в угоду тебе.It's just not fair,
Pain's more trouble than love is worth,
I gasp for air,
It feels so good, but you know it hurts.
И сейчас не может быть ничьей, или единственного победителя- либо мы оба выиграем, либо оба падем. Все или ничего- и эта монетка висит в воздухе.