Одолень-трава

— Кто там у тебя? — дверь покоев Горыныча распахнулась, являя изумленному взгляду хозяина терема злющего Гордея. — За кем день и ночь ухаживают слуги? С кем ты проводишь время?! Кого на руках носишь к реке утром и на закате?! Огнеяр чуть изогнул бровь, но смолчал, давая омеге возможность выговориться. Как и полагалось по условиям договора, Гордею была предоставлена собственная светлица в доме и штат челяди, которыми княжий сын помыкал, как вздумается, требуя то одного, то другого, то третьего. Уставшие от причуд Змеева избранника, ужи да медянки шипели, но возражать не смели — хозяин велел не беспокоить, всецело погрузившись в заботы о своем истинном. Милош уже не заходился кашлем, не метался в жару, но в себя все еще не приходил, пребывая в зыбком и неверном забытьи. Огнеяр находился при юноше неотступно и уходил к себе лишь для того, чтобы умыться и переодеть свежую рубаху, а затем вновь возвращался в горницу, устраивался подле своего вишнёвого, заключая того в объятия. Пусть Милош сейчас послушно глотает отвары, не раскрывая глаз, все равно: присутствие рядом истинной пары — лучшее исцеление для пострадавшего омеги. Перебирая золотистые локоны парнишки, Горыныч отдавал ему всего себя, весь пламень своего горящего сердца. Легкое волшебство удерживало Милоша в колдовском сне, чтобы его тело снова наполнилось жизненной силой, а уж потом, после, можно будет и поговорить, и объясниться… Огнеяр, перекинувшись в любимое им полу-змеиное обличие, туго обвивал кольцами свою пару, шептал на ухо ласковые слова, надеясь, что вишнёвый, находясь на грани бодрствования и сна, его услышит. Милошу, кажется, нравились такие объятия: он льнул к груди альфы, согреваясь теплом и даже скидывая с себя одеяло. Змей как раз собирался пойти в горницу к юноше, чтобы отнести его к реке, а после уложить в постель, но появление княжеского сына вынудило Горыныча задержаться для давно назревшего разговора. — Ну, входи, — откинувшись на спинку высокого заморского кресла, позволил хозяин терема. — По голосу слышу, что ты не шибко доволен. Раскосые глазища Гордея сверкнули яростью, когда он уловил в голосе Змея насмешку. — А чему мне радоваться?! — скрестив на груди руки, фыркнул тот. — Ты не приходишь ко мне на ложе, занят невесть кем, а я от тоски вою! — Ты присядь лучше, Гордеюшка, — улыбнулся Огнеяр. — В ногах правды нет. Плюхнувшись на лавку, омега глянул на Змея исподлобья, упрямо сжав алые губы. — Когда, скажи мне?! Когда тебя ждать в моей постели?! Черные волосы юноши струились по плечам и спине густым блестящим водопадом. Возможно, в другой раз, в другое время альфа и соблазнился бы на дикарскую красоту Гордееву, но сейчас не было в нем и намека на желание к кому-то, кроме Милоша. — Не терпится умереть? — подавшись вперед, Огнеяр хищно сощурился. — Может, и не умру, — вызывающе вздернул голову младший княжич. — Зелье у меня имеется особое! Сам составлял, сам заклинал. Так что? Когда придешь ко мне за уплатой долга? — Никогда не приду, — теперь мужчина стал предельно серьезен. — Затею эту оставь. — Не придешь?! — вцепился в край лавки пораженный омежка. — Как прикажешь понимать?! — У меня в тереме истинный. Болен он. По моей вине болен. А как исцелится, в супруги его возьму. Вот и весь сказ, Гордей. Круглое лицо меньшого княжича порозовело от гнева. Вскочив на ноги, кинулся тот на альфу с кулаками, заколотил по широкой груди, выкрикивая бессвязные проклятия до тех пор, пока Огнеяр не перехватил инициативу, сжимая тонкие запястья степняка. — Уймись, бешеный! Сам же понимаешь: пара — она навсегда. — Тогда меня зачем сюда приволок?! — взвизгнул ханский сын. — Отвечай! — А затем, что перехватил я письма твои. Забыл разве, что я Богами хранителем земель здешних поставлен? Думаешь, позволю орде разорить город, тобою преданный?! И про гридней соблазненных тоже знаю. Нет больше у тебя игрушек живых, Гордеюшка. Тут покамест посидишь, а мы с князем решим, как с тобой лучше поступить. На родину даже не просись: знаешь слишком много. — Так я пленник твой, да?! Злость и испуг мешались в черных глазах омеги, лихорадочно просчитывавшего, как теперь лучше поступить. Биться со Змеем — кишка тонка, согласиться с участью узника — невыносимо. — А как вести себя станешь, — Огнеяр выпустил, наконец, запястья Гордея. — Теперь ступай к себе, займись, чем хочешь. У меня покамест другие заботы имеются. Тот отшатнулся, рванулся к дверям и выскочил прочь так, будто бы следом гнался медведь-шатун, грозя вцепиться когтями в спину. Альфа лишь головой покачал, провожая взглядом разбушевавшегося омегу. Слуги жаловались на вспыльчивый Гордеев нрав, а значит, сейчас неминуемо тот начнет тарелки бить да подушки рвать. Да и пусть себе треплет, лишь бы под ногами не путался… — Неплохо, — пробормотал Змей, наклоняясь и подбирая с пола впопыхах сброшенное Гордеем заклятье. — Сильным чародеем стать может, ежели обучить… Может, и удастся его к делу пристроить… Но это все потом. Сначала пусть вишнёвый поправится, а дальше подумаем. * * * Гордей метался по своей светёлке, заламывая руки и ругаясь сквозь стиснутые зубы такими словами, какие молодому омеге не то, что произносить — знать стыдно. Все, что он запланировал, пошло прахом, и все из-за какого-то истинного, так не вовремя появившегося в жизни Огнеяра. — Кто же ты таков?! — опершись обеими руками на подоконник, простонал ханский сын. — Кто?! Эх, знать бы, кто именно отнял у Гордея его мечту… Всю дорогу из родных степей в княжеский терем, мальчишка держался, чтобы ненароком не выдать врагам всей своей ненависти ко всему, что было в них. Ханский сын видеть не мог светлых глаз чужеземцев, слышать не мог их гортанной речи, морщился, когда как те смеялись, радуясь победе над благородным воинством хана Фаиза: властителя бескрайнего травяного царства. Радовались и везли его, ханского сына, прочь — откуп во имя мира. И Гордей понимал: никогда он уж не поставит в степи собственный шатёр, как полагалось любому омеге после первой течки. Никогда покорно и торжествующе не склонит он головы перед ханом, назвавшего сыну имя альфы, что заплатил за Гордея щедрый выкуп. Никогда не снимет с ног мужа легкие сапоги-ончи прежде, чем возлечь с ним на ложе… и никогда не родит нового хана, которому поклонятся все народы… Потому новый дом и стал для юного степняка тюрьмой, каменным узилищем, таким непохожим на его родную широкую степь. Все тут было непривычно и странно, начиная от обстановки горниц, заканчивая одеждой, в которой не вскочишь на резвого коня, не помчишься стрелой, свистом подзывая верного сокола… Сердце рвалось назад, в родной шатер, где остались меньшие братья и черноокий папа — любимейший ханский наложник. Постепенно изучив резкую, громкую речь чужеземцев, Гордей начал понемногу понимать, что же происходит вокруг, а однажды, выскочив на широкий двор, едва не сшиб с ног незнакомого альфу, кутавшегося в длинную горящую шубу. Раскрыв рот, провожал он взглядом высокого чародея, а в голове что-то щелкало, крутилось, сходилось и расходилось в тщетной попытке облечь собственные чувства в слова. Так Гордей и познакомился со Змеем, но уже не в обличии крылатой смерти с небес, а в человеческой ипостаси. Познакомился и понял, что нужно сделать. Потому что иначе не был бы он сыном могучего хана Фаиза и прекрасного черноокого Амина, цена которому — все табуны, что пасутся в бескрайних отцовских степях от рассвета и до самого заката. Главная цель и слава любого омеги — попасть в ханский гарем, став для господина и повелителя сердечной мукой неизбывной, а затем родить ему наследника, нового хозяина травяного простора, где небо сходится с землей, а храбрые всадники мчатся вскачь, и пыль из-под копыт их коренастых выносливых лошадей не оседает много-много часов. Но увы, Амин не сумел подарить хану сына-альфу, зато другие наложники постарались на славу. Но Фаиз не отвернул лика своего от любимого омеги: чаще других посещал хан шатёр Амина, оставаясь у того ночевать. И тогда тонкие пальцы наложника порхали над струнами изогнутой танами, извлекая из инструмента чарующие звуки, развлекавшие могучего хана, пока он услаждал желудок сытной едой, а взгляд — красотой возлюбленного, чьи смоляные косицы касались его изящных щиколоток, когда омега невесомо ступал по разноцветным коврам. И теперь Гордей точно знал, чего желает достичь. Он родит от Змея сына-альфу, который станет наследником хану Фаизу… Улыбаясь себе, юноша предавался мечтам о том дне, когда его сын и он сам вернутся в родные степи, чтобы править бесчисленным воинством сильной и властной рукой. Новый хан, рожденный от живого огня, станет повелевать им так же, как повелевает Змей, а Гордей встанет за спиной, помогая сыну добиться от степных кочевников беспрекословного повиновения. И тогда у него будет все, о чем можно мечтать! Разумеется, Огнеяр тоже не оставит омегу, что сумел не только выжить после ночи с ним, но и подарить ему дитя. Втроем они покорят весь свет! Все станут платить им дань и потекут в степь звонкие монеты, дорогие ткани, неисчислимые стада, красивые наложники, пушистые меха… Все станут славить нового хана, в чьих жилах вместо крови течёт пламя! И, конечно, все станут поклоняться Гордею, который подарил своему народу такого сильного правителя! Представив, как степняки падут ниц перед ним, выходящим из шатра, юноша тряхнул головой, будто норовистая лошадка. Все должно быть именно так! Но не будет… Какой-то мерзавец вдруг отнял у него желанную судьбу… Да кто же там, у Огнеяра в покоях?! Если это, действительно, истинный, то… Стараясь не завопить от отчаяния, Гордей снова заметался по горнице, кусая губы. Что теперь ему делать?! Когда на княжьем подворье Змей назвал его имя, было невыносимо трудно скрыть ото всех искреннее ликование, такое неуместное и странное, если знать, что из терема за горящей рекой Смородиной еще никто не возвращался живым, вот только у Гордея давно было сварено и спрятано в поясной сумке особое зелье, благодаря которому страшный яд не причинит ему никакого вреда. — Несколько лет трудов и все впустую?! — застонал он, вцепляясь в волосы. — Нет, я не могу вот так отступить… Просто не могу! Велимир частенько говаривал названному братцу, что у того острый и изворотливый ум. Спасительная мысль пришла внезапным озарением, заставив Гордея слабо улыбнуться. Еще не все потеряно… Еще можно попытаться обыграть судьбу, подсунув ей обманку. Жаль только, что чародейская книга осталась в княжьем детинце… Ну ничего, не зря Гордей на болото к Яге бегал, поручения исполнял, уму-разуму набирался. Есть одно колдовство подходящее, нужно лишь втереться в доверие к слугам, что покои Огнеяровой зазнобушки убирают… Много не потребуется — всего один волосок с головы омежки подобрать… А притворяться Гордей умел превосходно! Поутру, когда Огнеяр снова понесёт свою пару в реке Смородине полоскать, ужи да медянки станут постель перестилать и тогда… Просто подойти, поинтересоваться, как дела у бедняжки, предложить свою помощь — подержать покрывало или подушку… Пусть и не в тот же день, но хоть один налипший волосок обязательно найдется… — Я еще рожу тебе сына, Огнеяр, — пообещал Гордей, сжимая виски тонкими пальцами, чтобы удержать в мыслях ускользавшую картину прекрасного будущего. — И тогда ты никуда от меня не денешься… Меня супругом назовешь, мои прихоти исполнять станешь, а с этим омежкой делай, что хочешь… хоть наложником при себе оставь — мне-то что за дело? Я править собираюсь и никому своего не уступлю. * * * — Гость! К нам гость! Подняв голову с подушки, Огнеяр взглянул на слугу, рискнувшего побеспокоить хозяина, пока тот лежал в обнимку с почти пробудившимся Милошем. Ресницы паренька дрожали, готовые вот-вот распахнуться, и Змей ждал, пока чары совсем развеются, возвращая омегу в мир живых. Одетый в чешуйчатый кафтан слуга-уж отвел взгляд от господина, свернувшего кольцами тяжелый золотой хвост, и от льнувшего к его обнаженной груди юноши, такого хрупкого и изящного в сравнении со Змеем… — Кто? — изогнув широкую бровь, тихо спросил альфа. — Воевода Борисвет Ратиборович изволил пересечь мост над Смородиной… Огнеяр припомнил, как много лет назад давал другу оберег, чтобы тот мог в любое время добраться до терема заветного, и пламя яростной реки было не властно над ним — человеком. Что же, придется пока оставить вишнёвого досматривать колдовские сны, раз уж батюшка его приемный сам явился о здоровье сынишки сведать. Аккуратно устроив Милоша на постели, Змей махнул рукой, принимая наиболее подходящее для встречи обличие, хотя воевода, наверняка, не удивился бы, встретив на крыльце облаченного в золотую чешую нага. — Трапезу соберите, — приказал Огнеяр, затворяя двери светлицы. — И горницу гостю приготовьте. Поздно ужо будет домой ехать: закат вот-вот догорит. Борисвет Ратиборович правил своим конем железной рукой, не позволяя белоснежному скакуну отвлекаться на огненные волны, бурлившие по обе стороны переправы. Копыта выбивали звонкую дробь по мосту, что перекинулся со стороны Яви на пребывавший в безвременье остров. Огнеяр вышел на высокое крыльцо и остановился, ожидая, пока стремянные примут у воеводы поводья, чтобы отвести доброго коня в стойло. — Горыныч, друже, — легко взбежав по ступеням, воевода обнял Змея, хлопнув того по спине. — Что как сынок мой меньший? — На поправку идет, — чуть улыбнувшись, ответил Огнеяр. — Я же писал тебе… — Писал, — усмехнулся в окладистую бороду воевода. — Все и сам прочёл, и Пригляду с Радмилом поведал. Волнуются они за Милоша, с лица оба спали… — Знать, разговор у тебя ко мне имеется, раз сам приехал? — Имеется, — не стал отпираться Борисвет. — Уверен, из тех, что на пороге не решаются, — кивнув собеседнику в знак приглашения, Змей направился в большую горницу, где расторопная челядь уже накрыла стол. — Здрав будь, воевода княжеский, — выступил из тени невесть откуда взявшийся Гордей. — И тебе здравия, — растерялся было Борисвет Ратиборович, не ожидавший застать омегу живым. — Батюшке поклон от меня передавай… Обернувшись еще раз на обоих альф, младший княжич на двор вышел — прогуляться. — У меня к тебе тоже дело неотложное, — вздохнул Огнеяр, провожая взглядом белую шубу омеги. — С князем переговорить надобно будет… Не просто так я Гордея сюда унес… А далее беседа куда как легко пошла под белорыбицу и соления, под пироги да дичь запеченную. — Неужто Гордей князя предал?! — бахнул кулаком по колену воевода, услыхав рассказ Горыныча о проделках черноокого омеги. — Вот гадина ползучая! Раздавить и не жалко! За спиной пожилого альфы замер в недоумении уж-стольник, который дорогому гостю медовуху в чарку подливал. Огнеяр лишь брови приподнял, отчего Борисвет смутился, сообразив, кому и что ляпнул. — Прости, друже… не со зла сказал — по глупости вырвалось… и ты прости, стольник… — Да полно, — усмехнулся Змей. — Есть, от чего разозлиться. Верно ты понял: младший княжич все на родную сторону поглядывал: то ли побег готовил, то ли орду призвать собирался, наши слабые стороны выдав… А как про то князю Изяславу рассказать — не ведаю. Любит он приёмыша по-отечески, прикипел за столько-то лет… Одно дело оплакать мною унесенного омегу, и совсем другое узнать, что тот депеши в степь прилежно слал, да гридней зачаровывал, чтобы те его во всем покрывали… — Поговорю с ним сам, объясню… А как с теми дурнями быть, что на удочку колдовства Гордеева попались? Огнеяр мгновение помедлил, раздумывая, сказать ли воеводе о том, что одним из зачарованных дурней его первенец Храбр оказался, да рассудил, что не стоит. — В себя пришли, вина моего отведав. Зелье доброе, не сомневайся. Но ты все же пристальнее поглядывай, вдруг кто еще не в себе остался? — Посмотрю, — кивнул воевода сурово. — Это ж что, получается… Они б за Гордеем пошли, приказ княжий да мой нарушив?! — А и пошли бы, — согласился с ним Змей. — Потому и удалил я Гордеюшку из детинца. Пущай под присмотром пока посидит. Сила чародейская в нем имеется вполне серьезная. Обучить бы его, да боюсь, что он власть почует и еще чего похуже выкинет. Какое-то время альфы молчали, думая каждый о своем, а затем воевода подался вперед, привлекая внимание Огнеяра. — Теперь об Милоше. Когда от тебя сватов ждать? — Торопишься, Борисвет, — вздохнул Горыныч. — Мальчишка еще толком в себя не пришел, а ты уже его под венец собираешь. Думаешь, зря его тут третью седмицу в сне зачарованном держу? Он почти перешагнул порог Нави, душе с телом воссоединиться надо крепко-накрепко. А после, как очнется, спрошу его, простит ли меня за былое… — Простит, — убежденно молвил воевода. — Так что на счет сватовства скажешь? — Да приеду, конечно, — махнул рукой Огнеяр. — Как положено приеду. Все, доволен?! — Доволен, — от сердечной улыбки побежали от глаз Борисвета лучики морщин. — Не чаял я видеть тебя чьим-то мужем, а смотри, как все повернулось! Породнимся мы с тобой, Горыныч! Это ли не радость? — Радость, — в ответ усмехнулся альфа. — Чарку мне! Тут же подскочил к господину другой стольничий, чтобы щедро плеснуть медового вина. — За ваше с Милошем счастье, друже, — произнёс воевода. — Пей до дна! * * * Неужто?! Неужто получилось?! Гордей едва сдержал ликующий вскрик, когда обнаружил на перине, которую вынесли выбивать, необходимый ему волосок. Ошибки быть не могло: светло-золотистый, волнистый, тонкий — он мог принадлежать только омежке, чей покой берегли вездесущие Огнеяровы слуги. Вчера Гордей попытался было сунуться в горницу, но его не впустили, злобно зашипев и показав острые нечеловеческие зубы. От любопытства, кто же таков Змеев истинный, княжий сын совсем покой потерял, а вот сейчас, кажется, появился шанс узнать достоверно. Взбежав по лестнице в терем, Гордей прислушался к голосам, раздававшимся из большой горницы, где ужинали Огнеяр с воеводой. Кажись, пируют… Вот и славно, вот и хорошо… На улице уже сгущались предвесенние синие сумерки, когда снег под каблуком сапога уже мокрый и рыхлый, а небо ясное-ясное, и видно каждую звездочку… Отличная ночь грядет для колдовского дела! Наверняка, хозяин терема засидится с гостем допоздна, выпьет хмельного мёда, а там, глядишь, и подмены не заметит… В горнице нашлось серебряное блюдце, пригодное для ворожбы. Аккуратно выложив на середину с таким трудом добытый волос, Гордей выхватил припрятанный в сапоге ритуальный нож. Одним движением юный колдун снес под корень одну из косиц, уложил её вкруг, а затем уколол острием палец, чтобы уронить на блюдце несколько капель крови. Теперь-то и пригодится горящая вода из реки Смородины, до поры томившаяся в заговоренном кувшине. Чтобы не обжечься, Гордей натянул рукавицы и вытащил из-за сундука емкость, которую стянул из-под самого носа Огнеяровых слуг. Сам бы он к реке и не сунулся, а тут так ладно вышло… — Гори, — шепнул он, щедро плеснув пламя в блюдце. И занялось сразу же, затянуло горницу сизым дымом, а Гордей уже нараспев читал заклинание, вдыхая и вдыхая едкую смоляную горечь. Как там было в Яги наставлении? Ежели слабину дашь и закашляешься, тут же спадут чары, и тогда придется начинать все сызнова… Потому, стискивая пальцами край стола, чародей давился словами, но говорил и говорил, надеясь, что все усвоил верно. Тело прошибло звонкой болью, от которой задрожала и натянулась каждая жилка, а затем огонь в блюдце погас, словно его и не бывало. — Кто ж ты таков? — замахав руками, чтобы развеять уже безвредную гарь, Гордей подался вперед, желая разглядеть собственное отражение в зеркале — диковинке заморской. — Скорее! Ну же?! Ну! Отражение плыло, будто подёрнутая рябью вода, однако взгляд уже отыскивал проявившиеся черты: светлые волосы, угловатые плечи, мягкие, приоткрытые губы… — Ты?! — ахнул чародей, узрев, наконец, лик соперника в борьбе за любовь Змея. — Сучка заморская?! Ох, знал бы Велимир… Глядя на чужое отражение, Гордей недоумевал, как не догадался раньше, как проглядел такое у себя под самым носом? — Ох и хитёр ты, воеводов сын, — процедил омега сквозь зубы. — С Велимиром заигрывал, а сам к Огнеяру мосты мостил… Ладно, будь по-твоему, Милош Ратиборович… Сегодня ты ноченьку со Змеем проведешь, как и хотел, должно быть… Расстегнул Гордей шубу, на пол небрежно скинул. И остальное все, чтобы пойти в покой Огнеяра в одном исподнем: рубахе алой нитью расшитой. Сейчас даже родной отец не отличит его от настоящего Милоша, который пока что, как говорили слуги, из глубокого сна не выбирался. Вот и ладно, пусть спит и не мешает Гордею притворять в жизнь его давно сложившийся план. Они даже пахнут теперь одинаково… Чужой запах был неприятен, но ради исполнения желаний можно и потерпеть… Распахнув в ночь окно, Гордей высунулся наружу, вдыхая уже почти что весенний воздух. Скоро, совсем скоро, сойдет снег, зазеленеет родная далёкая степь, покроется сплошным ковром из алых тюльпанов… Юноша поднес к губам склянку с заранее заготовленным зельем. Осушив пузырек в два глотка, младший княжич облизнул пересохшие губы, понимая: сегодня или никогда. Воевода Борисвет кажись останется ночевать в тереме, а значит, Огнеяр не ляжет спать в горнице своей сучки заморской и будет шанс застать Змея врасплох. — Представляю, как ты удивишься, когда поутру увидишь, с кем именно провел ночь, — усмехнулся Гордей, а затем вдруг охнул, согнулся пополам, прижимая руки к животу. Колдовской напиток начал действовать, пробуждая его тело для вязки, а заодно защищая от смертельного яда. — Интересно, какой ты любовник, — сквозь зубы выдохнул омега, ощутив, как намокает между ног. — А, впрочем, все равно: я сам буду сверху. Мне необходимо от тебя зачать.