Одолень-трава

Гордей медленно крался по лестнице терема, прислушиваясь к каждому шороху. Из-за дверей гостевой горницы слышался богатырский храп спящего воеводы: знать, хорошо попировал с Горынычем на радостях. А чего б старику Борисвету довольным не быть, ежели своего сынка меньшого так удачно Огнеяру подсунул? Небось, счастлив, раз теперича со Змеем породнится? А вот не выйдет! Воеводу княжеского Гордей с самого начала невзлюбил. Казалось ему, будто умудренный альфа насквозь его, степняка, видит, стоит лишь взгляд пронзительный кинуть. Потому и пришлось молодому чародею гридней околдовать, включая Храбра Ратиборовича, чтобы те, случись худое, стеной за него перед воеводою встали. Ну и любовные утехи тоже куда как приятны были… Воспоминание о ночах, проведенных со своими альфами в палатах княжеских, заставили юношу закусить губу — столь сильным было возбуждение, кольнувшее внутри. Да, девственником Гордей не был: к чему томиться в одиночестве в течку, если можно призвать в опочивальню добрых молодцев, отведавших его приворотного зелья? Правильно, незачем. Вот и звал, наслаждался, нежился в объятиях сильных и выносливых гридней, позволяя им боготворить каждую частичку его тела. А чтобы не услышал никто, вешал у входа заклятья сторожевые, и хоть в голос кричи от удовольствия — никто не узнает. За то Яге спасибо. Колдовская наука шла Гордею впрок. Учился он быстро, схватывал налету, подмечал даже то, что хозяин лесной избушки утаить бы хотел. Оно и понятно, какой чародей захочет себе конкурента воспитать? Вот только Гордею быстрого взгляда хватало, чтобы самую суть уловить. Потому сейчас он и шел в горницу к Огнеяру, уверенный: Змей не успеет ничего предпринять прежде, чем заклятье, подсмотренное у Яги, погрузит альфу в некое подобие тягучей дремоты. Этим способом хозяин лесной избушки пользовался, ежели нужно было зверье какое подлечить. Медведи и волки преспокойненько у ног укладывались и даже зубов не скалили, когда Яга брался рану промывать — будто бы в сладком полусне находились. Разумеется, на Змее подобного пробовать никто не рисковал, но ведь сегодня у Огнеяра с воеводой беседа под хмельной мёд шла, а значит, должно получиться… Должно… А о том, что будет, коли Горыныч успеет отмахнуться от чар, Гордей предпочитал не думать. У покоев хозяина терема навстречу омеге попались два ужа: тощих и зубастых, одетых в одинаковые чешуйчатые кафтаны. Поклонившись в пояс тому, кого приняли за истинного своего господина, слуги замерли на месте, ожидая повелений. — Прочь ступайте, — махнул рукой Гордей и сам едва не дернулся, не узнав собственный голос, теперь звучавший иначе. — И до утра не вздумайте тут мешаться. — Воля твоя, — согласным шипением отозвались оба. Ликование охватило молодого чародея: стало быть, никто не признает обманку, раз даже навьи дети* разглядеть не сумели! Тихонько отворив двери, Гордей проскользнул внутрь горницы, стараясь не выдать себя даже дыханием. Взгляд метнулся к широкому ложу, где, разметавшись среди подушек, спал Огнеяр. Спал и не пошевелился в миг, когда омега сделал крошечный шажок в его сторону. Торжествующая усмешка вспыхнула на губах Гордея. Взметнув вверх руки в жесте силы, шепнул он короткое заклятье, а затем, уже не таясь, к постели направился. В другое время не вышло бы у него ничего, Горыныч все ж второй по силе чародей в этом мире после Кощея Бессмертного: сразу бы чужую силу отбросил, а теперь, когда в легком хмелю и худа не подозревает — получилось пленить его считай, что запросто. — Вот я и пришел, — омега коснулся груди спящего и в ладонь приятно кольнула золотая чешуя. — Уверен, тебе со мной понравится… * * * Змей сны видел редко, а такие сладкие — еще реже. Казалось, будто гладят его тело нежные пальцы Милоша, и запах… вишнёвый, многократно усилившийся, желанный, манящий… Огнеяр тихо застонал, когда дорожка из влажных торопливых поцелуев пролегла от груди вниз, туда, где уже налился возбуждением член. — Что же ты творишь, вишнёвый? — Ласкать тебя хочу, — шепотом откликнулся Милош и его дыхание скользнуло по животу горячим дуновением. — Не шевелись… Змей вцепился в подушку, не замечая, как острыми когтями продирает тонкий заморский шелк насквозь. Губы Милоша плотно обхватили напряженный ствол, забирая его и проходясь языком по головке. — Не смей! Отравлю же! — Пустое дело, — оторвавшись от своего занятия, рассмеялся юноша. — Сегодня можно всё. И правда, сон — на то и сон, чтобы принести удовольствие и позволить познать то, чему в жизни настоящей никогда не бывать. А в том, что он спит, Огнеяр уже не сомневался. Тело почти не подчинялось ему, а пожелай он перекинуться хоть нагом, хоть ящером крылатым, то не смог бы. Все плыло, все было неверным и зыбким, лишь только призывный аромат течного омеги дурманил голову и заставлял тихонько рычать от тянущей боли в чреслах. Дернув связанные руки, Змей усмехнулся: вот же затейник… Поясом скрутил запястья да петлю на изголовье накинул… Ну, пусть тешится, раз уж все равно не в яви дело происходит… А затем и думать стало совершенно невозможно… Светлые кудри щекотали бедра Огняра, пока Милош ритмично скользил губами вверх и вниз, облизывая, посасывая и помогая себе рукой. Невыносимо хотелось запустить пальцы в золотистые локоны, прижать голову вишнёвого мальчишки, засадив глубже, но двинуться Змей не мог. Зато мог наслаждаться и мечтать, как взял бы юношу, как втиснулся бы в его тело, сжимая бедра и оставляя на тонкой коже полосы от когтей. Под закрытыми веками вспыхивали яркие искры наслаждения и, увлекшись, Огнеяр не сразу понял, что парнишка вдруг оседлал его и сам начал насаживаться на член, придерживая у основания, там, где уже явственно проступил узел. — Милош… это плохо закончится даже во сне… Вместо ответа юноша чувственно облизнул губы и резко опустился вниз, принимая в себя все, чем природа щедро одарила Змея. — А-а-ах, — со сладким стоном удовольствия тело омеги томно изогнулось: изящное, стройное, желанное. — Боги, Огнеяр… Это… на тебе и умереть не жаль… Стиснув бедра альфы коленями, Милош начал двигаться, задавая любовный темп. Змей еще успел изумиться сноровке вишнёвого, словно бы Огнеяр не был у него не первым мужчиной, а после стало все равно… Наслаждение пронзало тело яркими вспышками, член туго входил во влажное, тесное омежье лоно до самого узла, но хотелось больше, сильнее, глубже… Хотелось засадить так, чтобы мальчишка, скакавший на нем, захлебнулся криком восторга, упал на грудь Огнеяра, позволяя альфе самому завершить вязку… Что-то во взгляде Милоша царапало Змея на самом краешке сознания, что-то чужое и цепкое, но соображать Огнеяр уже не мог. Поздно. Омега стонал и бедра его ходили волнообразно, гибко и до невозможности красиво: он не упускал ни мгновения удовольствия, принимая в себя естество альфы. И смотрел, смотрел из-под ресниц, любуясь открывшейся ему картиной. Наконец, белокурый юноша закусил губу и вдруг насадился до самого конца, протолкнув внутрь и узел. — Милош! — рыкнул Змей, изливаясь в жар его тела. — Вишнёвый… да… — Огнеяр, — всхлипнул тот, наконец, сдавшись страсти. — Хорошо… как же хорошо… Опустившись на грудь мужчины, Милош затих, переживая отголоски оргазма, расходившиеся в теле, словно круги по воде. Они не затихали, и все текли по мышцами и жилам, плавя косточки в густую патоку. — Спи, — шепнул паренёк, отводя с лица альфы спутавшиеся волосы. — Ты во мне. Как только спадет узел, попробуем снова… — Если бы это было правдой, — улыбнулся Огнеяр, вновь переживая эхо недавнего наслаждения. — Если бы я не боялся тебя отравить… вишнёвый… маленький… простишь, что забрал со смотрин не тебя? Тело Милоша словно бы окаменело. Чуть приподнявшись, он глянул на распростертого под ним Змея, словно взвешивая за и против. Этот жесткий взгляд был таким странным и неправильным, что Огнеяр снова ощутил привкус горечи на губах. Додумать он не успел. Омега сплел пальцы в колдовском жесте и произнес только одно слово, поражавшее жертву неодолимым сном. * * * Пробуждение вышло приятным и долгим. Огнеяр улыбнулся, вспоминая, что привиделось ему ночью, а чресла откликнулось сытой истомой, словно он, и правда, вязался с Милошем… Словно и правда… — Господин, прикажешь вынести тело? — у постели стояли двое слуг, что обычно подавали проснувшемуся хозяину рубаху. — Какое? — недоуменно изогнул бровь Змей. — Это, — один из ужей вытащил из-под одеяла тонкое запястье. Грудь стиснуло ледяным холодом, едва только Огнеяр понял. Нет! Не может быть! Вишнёвый! Он силился откинуть в сторону покрывало, чтобы увидеть бледное лицо истинного, и не мог заставить себя пошевелиться. Сердце исходило болью и ненавистью к самому себе, хотелось просто перестать жить прямо сейчас. Все, чего Змей больше всего страшился, сбылось… Он сам отравил любимого омежку, причем с огромным наслаждением… упиваясь его телом и красотой… — Унесите, — отвернувшись, приказал Огнеяр. — Нет! Дайте мне… не могу расстаться с ним… По щеке скользнула горючая слеза, прожигавшая кожу насквозь. Сграбастав тело юноши в объятия, альфа застонал от муки, понимая, что не сберёг. — Вишнёвый, — прошептал он, решаясь взглянуть. — И я спал рядом… не помог… пока ты умирал от яда… Рванув край одеяла, Горыныч уже знал, как поступит: Милоша сожжет сам, а после падет с небес, чтобы истинный не дожидался его в Ирии долго… — Гордей?! — отшатнулся назад Огнеяр, увидев остановившийся взгляд черных раскосых очей меньшого княжича. Схватившись за голову, хозяин терема мучительно пытался вспомнить, что же происходило тут ночью. И следом пришло невероятное облегчение, накатившее, будто лавина в горах: вишнёвый омежка жив! Поведя носом, Огнеяр отыскал в воздухе тонкую ниточку колдовства, подтверждавшую его подозрения: Гордей воспользовался-таки вчерашним хмельным состоянием Змея, чтобы подсунуть ему себя самого заместо истинного… за что и поплатился, даже хвалёное зелье не спасло. — Рубаху мне, — приказал альфа, и ужи бросились исполнять хозяйскую волю. — В горнице его кто был? Прибирались? — Нет, господине, — отозвался один из слуг. — Не трогать там ничего! Сам посмотреть должен, что этот дурень наворожил… Одевшись и подпоясавшись, мужчина направился к дверям, сделав знак челяди вынести из его покоев невезучего чародея. — Пока в леднике положите, позже сам князю отнесу, — молвил Горыныч и осёкся, встретив отчаянный взгляд Милоша. Юноша стоял на широкой лестнице, кутаясь в вышитое покрывало: босой и растрепанный. Стоял и смотрел, как из горницы Огнеяра выносят тело Гордея, и по полу волочатся его длинные смоляные косицы. — Вот уж не чаял я, что ты своего потребуешь, раз вчера клялся Гордея к делу пристроить, — бас воеводы расходился под расписным сводчатым потолком гулким осуждающим эхо. — Я забираю сына домой. И не приезжай свататься. Не отдам за тебя Милоша. Теперь вижу: смерть его тут ждет. Всхлипнув, кинулся омежка в объятия отцовские, вжался лицом в грудь, затрясся в беззвучных рыданиях, пока широкая ладонь Борисвета его по голове гладила, утешая. — Ты-то хоть мне поверь, — шагнул было к другу Змей. — Не ведаю, как так вышло. Сам его не звал, насильно не брал. — Но убил, — сказал, как отрезал воевода. — Идём, Милош. Домой поедем. Нет ничего хорошего для нас, людей, на стороне Нави. А с князем сам разберешься, Горыныч. Я тебя выгораживать перед ним не стану. Огнеяр так и остался стоять там, где стоял, пока воевода уводил плачущего Милоша прочь. Все внутри сгорало в белом пламени: ни пошевелиться, ни вздохнуть. Что он сейчас мог сделать? Как остановить? Как убедить в своей любви златокудрого омежку, если вот оно — тело Гордея — молчаливый свидетель страстной и единственной ночи… Горыныч ненавидел себя, ненавидел свой терем, огненную реку и все, что делало его Змеем. Из груди рвался яростный звериный рык, с которым можно было выплеснуть вовне горечь разбитых надежд. Зря. Все зря. Еще вчера он чувствовал себя женихом своего вишнёвого, представлял, как приедет на подворье свататься, как после беседы с воеводой выйдет к нему смущенный и счастливый Милош, как в Купальскую ночь прыгнут они рука об руку через костер, а осенью Огнеяр привезет мальчонку сюда, в терем… — Гори, — простонал он, впечатав кулаки в пол. Терем занялся, как щепка, с ревом взметнув в вышину громадные языки пламени. * * * — Батюшка! Милоша привез?! — Братик дома! Звонкие голоса Радмила с Приглядом доносились до сознания омеги как сквозь плотную завесу. — Рано радуетесь, — сурово нахмурился воевода, снимая безвольного юношу с седла. — За всю дорогу и слова не сказал… В светёлке у него порядок? Закрыв глаза, Милош отвернулся, уткнулся лицом в батюшкино плечо, безропотно позволяя отнести себя в дом. Какая теперь вообще разница? Пробудившись поутру, он сначала не понял, где очутился и растерянно оглядывал светлую и просторную горницу, любуясь ярким расписным потолком, по которому ходили луна и солнце, а затем, увидев на постели несколько золотых чешуек, вдруг догадался… Спрятав лицо в ладонях, паренёк вспоминал, как тонул… как было больно в груди, а затем в воду сунулась огромная драконья пасть… Выходит, Огнеяр каким-то образом услышал?! И примчался спасать?! А еще Милошу смутно помнилось, как он прижимался к теплому мужскому телу, послушно открывал рот, чтобы проглотить целебный отвар, а еще, кажется, вокруг иногда гудело яростное пламя… Босые ноги коснулись пола и с непривычки юноша пошатнулся, но тут же вцепился в резной столбик кровати, чтобы вернуть ускользнувшее было равновесие. — Сколько же я тут провел? — пробормотал Милош себе под нос. — И главное, где это «здесь»? — Четыре седмицы, — подсказал чей-то тихий голос. Обернувшись на звук, омега ахнул, увидев существо, напоминавшее одновременно и человека, и змею. На худом и гибком теле слуги ладно сидел серый чешуйчатый кафтан, а желтые глаза с вертикальным зрачком пристально и не мигая смотрели на Милоша из-под узких черных бровей. — Бояться не нужно, — улыбка существа вышла на удивление теплой, хотя во рту и блеснули кончики острых зубов. — Я господину нашему Горынычу служу, и для тебя совершенно безопасен. — Ты тоже змей? — Уж, — поправил Милоша собеседник. — В оборотном обличии. — А что Огнеяр? Тут был, со мной? — потянув с постели покрывало, парнишка завернулся в него, стесняясь того, что совершенно раздет. — Все время подле провел, — согласно кивнул уж. — И спал здесь, и на руках тебя к Смородине носил, чтобы тело и дух исцелить. Ты почти мертв был, когда тебя из проруби достали… Милош с трудом преодолел расстояние до окна, чтобы, выглянув наружу, потрясенно заморгать: грезится что ли?! Там тёк огонь… Вернее, целая река огня, огибавшая терем по широкой дуге… Это было очень красиво и столь же страшно… Так вот, какая она, эта Смородина… Прижав пальцы к губам, юноша улыбался, составляя кусочки головоломки воедино. Он в тереме Змея Горыныча… И альфа был рядом, спал с ним в одной постели, заботился, исцелял… Разве так относятся к тому, кто безразличен? Но, с другой стороны, Гордей… Почему Змей выбрал меньшого брата Велимира, а не своего истинного? От мыслей шла кругом голова, но робкая надежда все-таки пробивалась сквозь зыбкую муть последних недель. — Отведи меня к Огнеяру, — попросил Милош, медленно направляясь к двери. — Пусть скажет сам, зачем спасал и важен ли я для него. — Стал бы господин с тобой ночи и дни коротать, коль не важен был бы, — проворчал уж, распахивая перед непоседливым омегой двери. — Он даже того, договорного, не тронул. Никогда такого не было, чтобы в тереме омеги живыми больше одной ночи оставались… И в этот самый миг юноша увидел… застыл каменным изваянием, не имея сил отвернуться… Змей выходил из своей горницы, а следом двое ужей выносили тело Гордея, завернутое в покрывало — закономерный итог проведенной в постели Огнеяра ночи. — Нет, — зашептал Милош, едва слышно. — Пожалуйста, не надо… пусть это будет только сон… Но взгляд, который бросил на него альфа, говорил красноречивей любых слов: все было. Хорошо, что подле оказался воевода — батюшка названный. Уткнувшись лицом в широкую грудь человека, ставшего Милошу новым отцом, омежка плакал от боли, а затем вдруг впал в оцепенение, когда все, что делало его живым, исчезло. Безвольный и поникший позволил он увлечь себя на улицу, завернуть в шубу и усадить на коня. Все это казалось дурным сном, грезой, происходившей не с ним. Казалось, только-только в сердце затеплилась надежда, и сразу разбилась, рассыпалась в прах, не успев толком прижиться. — Куда мы, батюшка? — спросил Милош, когда огненная река осталась позади. — Домой, сын, — вздохнул Борисвет Ратиборович. — Подальше от этого изверга чешуйчатого. * * * — Милош? Милош, братик? Ну поешь хоть маленечко, — увещевал юношу Пригляд, усевшись на край постели. — Вот, смотри, каша из печи сладенькая, пирожки с белорыбицей, квас холодненький… — Не хочется, — пробормотал Милош, лежавший лицом к стене. — Ну так давай ставни раскроем? Там весна уже, глянь! Птички поют! И солнышко светит… Радмил склонился над меньшим братцем, пытаясь растормошить. — Не хочется, — все так же тихо откликнулся омега. — Вы ступайте, я тут побуду… — Да ты ж скоро совсем пропадешь! — разозлился Пригляд. — И так одна тень осталась! — Пропаду и хорошо… Близнецы только переглянулись, не зная, как еще вытащить Милоша из тоски, в которую тот впал со дня возвращения домой. Воевода тоже пытался увещевать непутевого сынишку, да без толку. Несчастный омежка слушал, кивал и вновь ложился на постель, безучастный ко всему. — Ну, хочешь, Змея твоего в терем впущу, тогда полегчает?! — не выдержав, гаркнул Борисвет Рабиборович. Вместо ответа Милош только головой покачал: лишь хуже сделается. Надо как-то вытравить из сердца Огнеяра, а как, ежели душа и тело по нему тоскуют? — Комоедица** завтра, — Пригляд потянул с плеч юноши одеяло. — Давай сходим на гулянье, а? Блинков поедим всласть? Зиму проводим да весну встретим? — Али сами потом дома блинов напечём, — добавил Радмил. — Ну не молчи, расскажи хоть, отчего кручинишься?! Батюшка как сыч молчит, ты тоже воды в рот набрал… Что там еще у дядьки Горыныча стряслось?! Милош подскочил на постели, стискивая кулаки. Из глаз омеги брызнули слезы, которые он быстро и зло утёр. — А что говорить?! Что лучше бы утонул в том озере?! Что Огнеяр меня к себе принес, а сам ночь с Гордеем провел?! — С Гордеем?! — ахнули близнецы на два голоса. — Да неужто правда?! — Сам видел, как его тело слуги выносили… Так что, ежели хотите, ступайте на свою Комоедицу, а мне видеть никого не можется — тошно от себя… и от того, что все еще люблю… — Братик… — Ступайте, — еще тише молвил юноша, вновь впадая в апатию. — И ставни притворите… не хочу белого света видеть… Омеги лишь переглянулись, когда младшенький их натянул на голову одеяло и, свернувшись в клубок, вновь отвернулся к стене, не желая ни видеть, ни говорить. Нужно было что-то делать… и близнецы, кажется, придумали: что. * * * Огнеяр ударил кулаком в ворота терема воеводы, замер, вслушиваясь: дома ли хозяин, пожелает ли спуститься для беседы с нежеланным теперича гостем. Взгляд сам собой метнулся к забранными ставнями окнам горницы, где Змей чуял свою пару. Милош был внутри — недосягаемый и такой необходимый, что от жажды обладания им сводило в груди до сладкой боли. — Зачем явился? — Борисвет Ратиборович вышел-таки на улицу и теперь, скрестив на могучей груди руки, требовательно смотрел в лицо Горынычу, испрашивая ответа. — Говорить с тобой хочу, — вздохнув, ответил альфа. — У князя был только что. Нет, не с того начал… Пока шел, в мыслях сотню раз обдумал, что и как стану объяснять, а теперь… Возьми. Практически всунув в ладони воеводы хрустальную лодочку с горевшим внутри огнем, Змей развернулся и пошел прочь, не оборачиваясь ни на бывшего друга, ни на окна, за которыми оставался его истинный. — Постой! Да стой ты! Борисвет догнал Огнеяра, ухватил за плечо, разворачивая к себе. — Куда тебя несёт?! Хитрость с пламенем они придумали еще тогда, когда Борисвет совсем юным гриднем у прошлого князя служил. Крепко сдружились они тогда с Горынычем, вот и повелось промеж ними: коли улетал куда Змей, всегда оставлял Борисвету лодочку, где горел и не сгорал крошечный огонёк. Коли все хорошо было на чужбине, пламя оставалось ярким, а коли грозила Горынычу беда, то огонь мог и вовсе потухнуть. Стало быть, снова отправляется Змей в полёт, раз принес воеводе давно оговоренный талисман. — К хану Фаизу князь посылает. Я должен отдать ему тело Гордея. Воевода нахмурился, огладил бороду, взвешивая все за и против. С одной стороны, Гордей заложником мира являлся, и смерть его практически равна объявлению войны с ордой. Коли сам князь Изяслав об том хану весточку пошлет, то хлынут на землю родную несметные полчища степняков — за ханского сына мстить, а коли отправит самого Змея в когтях тело Гордея отнести, то еще есть шанс отговориться. Мол, не сам уморил дитя мира, а вот — жребий так пал… Жребий степной народ чтит свято, есть шанс, что старый хан примет судьбу, оплачет Гордея, как полагается по их чужеземному обычаю. Оплачет и не станет с князем ссориться, не велит своим раскосым воинам седлать коренастых степных лошадей, чтобы кровью платить за кровь. — Разумно Изяслав рассудил, — наконец, молвил воевода. — Ты его уморил, тебе и ответ держать. — Только хочу, чтобы ты знал: умысла в том не было. Да что теперича говорить? Махнув рукой, Огнеяр отвернулся, поднял ворот шубы, намереваясь уйти, однако Борисвет Ратиборович шагнул наперерез, задерживая Змея. — Говори, — велел он. — А смысл? — фыркнул альфа. — Ты же уже все для себя решил, верно? Да и сам я себе никогда не прощу, что повёлся на колдовство Гордеево, не разглядел в нем чародея сильного, все за мелкую сошку принимал. — Что за колдовство такое? — Оборотное. Не княжьего пасынка видел я в ту ночь, когда мы с тобой хмельные спать разошлись: Милоша видел. Его облик Гордей принял и сам ко мне пришел. Это не снимает с меня вины за его гибель. Я ведь, когда утром пробудился, думал, истинного убил… Все, Борисвет, пора мне. Милошу скажи… нет, ничего не говори. Так он скорее меня забудет. — Пожалел бы хоть мои седины, — схватился за голову воевода. — Значит, Гордей всю эту кашу заварил?! Так поделом ему, значит, и расплата! — Зелье он пил особое, чтобы от яда моего не сгибнуть и что? Сам видел, чем та ночь обернулось. Так что в одном ты прав: не может быть у нас с Милошем счастья. Я — смерть его. Так что, не обессудь, ежели не скоро вернусь. Может, и не свидимся боле. Истинного моего береги, как родных сыновей бережешь. — Негоже так расставаться. Поднялся бы хоть к мальчонке: он, как домой воротился, тенью бледной стал, молчит да вздыхает горестно. — Только сердце травить мне да ему, — покачал головой Огнеяр. — Год-другой минует, и он забудет меня, в жизнь обыденную окунётся. Опять же Пригляд с Радмилом рядом… все веселее втроем… Ну, прощай, Борисвет. Был рад звать тебя другом. Долго стоял в сумерках воевода, глядя на опустевшую улицу. Все как-то худо складывалось: меньшой сынишка теперича совсем с тоски изойдет — все знают, как тяжко омеге дается разлука со своей парой. Без Горыныча теперь придется вдвое сильней защиту родной стороны блюсти. И хан еще неизвестно, как весть о гибели сына примет… Не хорошо это все, ой не хорошо…